— Но ведь их могут обнаружить параноиды.
— Под землей нету звезд. Параноиды могут читать мысли жителей Секвойи, но нельзя узнать местонахождение человека при помощи телепатической триангуляции. Только Немым известно, где находятся пещеры, а никто из параноидов не может читать мысли Немых. Многие Немые сейчас направились сюда, они должны соединиться с нами, чтобы сопровождать секвойцев на последнем отрезке пути. Даже Бродячие Псы не будут знать, куда они идут.
— Значит, секрет будет в безопасности среди телепатов. А Бродячие Псы? Что, если они начнут болтать?
— Не начнут. По многим причинам. Во-первых, у них нет такой связи с внешним миром, о которой стоило бы говорить. Кроме того, у них есть свой властелин. А Коуди знают, как заставить их слушаться. И еще: ты не подумал о том, что сделают города, если узнают, что Бродячие Псы опустошили целое поселение? Поэтому они будут молчать, чтобы сохранить собственные жизни. Конечно, что-то может просочиться; здесь замешано столько разных людей, и ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным. Но я думаю, что для плана, разработанного экспромтом, он срабатывает достаточно хорошо. — Хобсон замолчал; с остротой быстрого взгляда его разум коснулся разума Буркхальтера. — В чем дело, Бурк? По-прежнему что-то тревожит?
— Люди, я думаю, — признался тот. — Нетелепаты. Ты знаешь, по-моему, это не совсем справедливо. Мне было бы очень тяжело лишиться связи со всем остальным миром. Они…
Мысленно Хобсон разразился ругательством — куда более грубым, чем произнесенное вслух.
— Несправедливо! — воскликнул он. — Конечно, это несправедливо! Ты, Бурк, видел толпу, которая поднималась по дороге, — у них на уме была что, справедливость? Если кто и заслуживает наказания, так именно эта толпа! — Голос его стал мягче. — Знаешь, мы все время упускаем из виду одну вещь. Мы вырастаем с мыслью о необходимости потворствовать обычным людям, эта мысль так прочно вбивается в нас, что мы в конце концов почти забываем, что они тоже должны отвечать за свои поступки. Погром — самое непростительное совместное действие, в котором группа людей может быть виновна. Это всегда нападение значительного большинства на беззащитное меньшинство. Эти люди убили бы всех нас без зазрения совести, если б смогли. Им повезло, что мы не такие злобные, как они. На мой взгляд, они заслуживают куда худшего, чем то, что они получают. Мы не просили ставить нас в такое положение. Несправедливость существует повсюду, но я думаю, что найденное решение — наилучшее при сложившихся обстоятельствах.
Они смотрели, как внизу, в лунном свете, двигается процессия. Вскоре Хобсон продолжил:
— После того как мы начали осуществлять этот план, всплыл еще один аспект. И весьма важный. Благодаря чистой случайности будет проведен замечательный лабораторный эксперимент, затрагивающий человеческие отношения. Община в пещерах не будет бесперспективной. Мы полагаем, что в конечном счете лыски и нелыски, живущие там, станут заключать смешанные браки. Больничный персонал — это, можно сказать, послы доброй воли. Подземное существование потребует тщательно продуманного управления, но, я думаю, благодаря нашей способности читать мысли и при помощи соответствующей пропаганды все получится как надо. Это может стать основой для окончательного решения всей проблемы отношений между обычными людьми и лысками.
Видишь ли, мы постараемся создать микромир, дающий представление о том, каким должен быть весь мир, и был бы, если бы Взрыв не породил нас, телепатов, раньше времени. Это будет сообщество людей, в котором телепаты будут господствовать и благожелательно других контролировать Мы научимся регулировать отношения с людьми, а пока мы учимся, никакой опасности не будет. Это будет метод проб и ошибок, без наказания за ошибки. Возможно, это несколько несправедливо по отношению к обычным людям, но не хуже, чем то, что пришлось испытывать поколениям находящихся в меньшинстве лысок во всем мире. Возможно, наш эксперимент окажется настолько удачным, что, даже если через несколько лет об этом станет известно в мире, члены общины предпочтут остаться в пещерах. Что ж, поживем — увидим. Мы не знаем пока лучшего пути для решения проблемы. Нет другого пути, кроме приспосабливания рас друг к другу. Если бы сейчас все лыски на земле добровольно покончили жизнь самоубийством, телепаты все равно рождались бы. Этот процесс не остановить. За это в ответе Взрыв, а не мы. Мы… подожди минутку.
Хобсон резко повернул голову; в шуршащей тишине ночного леса, нарушаемой лишь приглушенными звуками происходящего далеко внизу, они прислушивались к тому, что не воспринималось на слух.
Буркхальтер ничего не услышал, но Хобсон вскоре кивнул:
— Город вот-вот будет уничтожен.
Буркхальтер нахмурился.
— Ведь есть еще одна неувязка, а? Что, если вину за уничтожение Секвойи взвалят на Пайнвуд?
— Не будет никаких доказательств, ни за, ни против. Мы решили распространить слухи, указывающие на два-три других города, наряду с Пайнвудом, как на виновников уничтожения, — достаточно, чтобы запутать вопрос. Может быть, удастся подбросить версию, что взрыв — результат несчастного случая на складе оружия. Такое бывало. Пайнвуду и другим городам придется какое-то время жить под подозрением. За ними будут следить, и если они еще как-то проявят свою агрессивность… но ничего такого, конечно же, не произойдет. Я думаю… Смотри, Буркхальтер! Начинается!
Далеко внизу мерцающая огнями Секвойя лежала, словно озеро света, в чаше, образованной горами. Все изменилось на глазах. В раскаленном великолепии вспыхнула новая звезда, высветив белые в ее лучах лица мужчин и контрастно черные силуэты сосен.
На мгновение эфир заполнил оглушительный, безумный крик, потрясший мозг каждого телепата в пределах досягаемости. Затем образовалась эта ужасная брешь, эта пустота, говорящая о прекращении существования, куда ни одному лыске не хочется заглядывать. Сейчас это был огромный водоворот пустоты, ибо очень многие телепаты-параноиды погибли при образовании этой новой звезды. Этот водоворот притягивал, заставлял мозг каждого телепата кружиться в опасной близости к краю страшной, засасывающей воронки. Хотя погибшие и были параноидами, но они были также и телепатами, и их смерть вызвала содрогание в каждом разуме, способном воспринять их конец.
Мозг Буркхальтера заполнило какое-то кружащееся ослепление. «Барбара, — думал он, — Барбара…»
Это имя вырвалось совершенно непроизвольно, он даже не пытался скрыть его от восприятия Хобсона.
Хобсон сделал вид, что ничего не слышал.
— Вот и все, — сказал он. — Двое Немых сбросили бомбы с вертолетов. Они сейчас наблюдают. Никого в живых не осталось. Буркхальтер…
Он подождал. Буркхальтер медленно выкарабкивался из той глухой бездны, в которой исчез прекрасный, страшный, смертоносный образ Барбары Пелл, канувший в вечность. Понемногу окружающий мир принимал свои нормальные очертания.
— Да?
— Гляди: проходят последние из секвойцев. И нам с тобой здесь незачем больше оставаться, Бурк.
В этом утверждении был скрыт глубокий смысл. Буркхальтер мысленно встряхнулся и проговорил в болезненной растерянности:
— Я не… я не совсем понимаю. Почему ты притащил меня сюда, наверх? Я… — Он был в нерешительности. — Я что, не отправляюсь вместе с другими?
— Ты не можешь отправиться с ними, — тихо сказал Немой. Последовало недолгое молчание; прохладный ветер шуршал в сосновых иглах. Острые запахи леса и ночная свежесть овевали двух телепатов. — Подумай, Буркхальтер, — добавил Хобсон. — Подумай.
— Я любил ее, — сказал Буркхальтер. — Теперь я знаю это. — Он чувствовал потрясение и отвращение к самому себе, но был чересчур ошеломлен сделанным открытием, чтобы испытывать слишком сильные эмоции.
— Тебе известно, что это означает, Буркхальтер? Ты — не истинный лыска. Не совсем. — Хобсон помолчал. — Ты скрытый параноид, Бурк.
Целую минуту между ними не было обмена мыслями. Затем Буркхальтер внезапно опустился на покрывающий лесную землю ковер из сосновых иголок.
— Это неправда, — сказал он. Деревья закружились у него перед глазами.
— Это правда, Бурк. — Ив голосе, и в мыслях Хобсона была бесконечная мягкость. — Подумай. Полюбил бы… смог бы ты полюбить параноидную женщину, да еще такую, если бы ты был нормальным телепатом?
Буркхальтер молча покачал головой. Он знал, что это правда. Любви между телепатами не свойственны ошибки, присущие любви слепых, бредущих на ощупь обычных людей. Телепат не может заблуждаться относительно качеств любимой личности. Не мог бы, даже при желании. Ни один нормальный лыска не мог бы чувствовать к такому созданию, каким являлась Барбара Пелл, ничего, кроме отвращения. Ни один нормальный лыска…
— Ты должен был ненавидеть ее. И ты ненавидел. Но было и нечто большее, чем ненависть Это параноидное качество, Бурк, — чувствовать влечение к тому, что презираешь Если б ты был нормальным, ты полюбил бы какую-нибудь нормальную женщину-телепата, такую же, как ты. Но этого не случилось. Тебе нужно было найти женщину, на которую ты мог бы смотреть свысока. Презирая которую, ты мог бы возвысить свое «я». Ни один параноид не может признать кого-либо равным себе. Прости, Бурк. Мне очень неприятно все это говорить.
Слова Хобсона были словно нож, безжалостный и в то же время милосердный, вырезающий зараженную ткань. Буркхальтер слышал его; он подавил скрытую ненависть, которую правда — а он знал, что это правда, — пробудила в его раздвоенном разуме.
— У твоего отца, Бурк, тоже было извращенное сознание, — продолжал Хобсон. — Он оказался слишком восприимчивым к параноидной обработке…
— Один из них пробовал на нем свои штуки, когда отец был еще совсем ребенком, — вставил Буркхальтер хриплым голосом. — Я помню это.
— Мы сперва не были уверены, что тебя беспокоит. Симптомы не проявлялись, пока ты не принял консульство. Тогда мы начали прогнозировать, что-то вроде того. Ты действительно не хотел этой должности, Буркхальтер. Подсознательно. Эти приступы сильной усталости были защитой. Я уловил сегодня твою мысль — не первую у тебя. Мысли, связанные с самоубийством, — еще один симптом, еще один «путь» к спасению. А Барбара Пелл — это была развязка. Ты не мог признаться себе в своих истинных чувствах, поэтому и старался вытянуть на поверхность другое — ненависть Тебе каз