ься к своим.
К началу марта стало плохо с продуктами. Выдавали в день по полсухаря и 40 г крупы на человека и больше ничего. Но в середине месяца получили подарки из Монголии, они нам очень помогли.
Неважно было с личным оружием — винтовки плохие, ржавые. Старались раздобыть автоматы — трофейные либо от убитых лыжбатовцев. Случаев нарушения дисциплины у нас не наблюдалось. Командиры, полковые и дивизионные, были кадровыми офицерами. Начштаба дивизии Черненко, начальник разведки — мужественные, дельные люди. Командиры миндивизионов Галенин, Маляров, Сейфуллин — тоже кадровые, участники финской войны. Ряд командных должностей занимали сержанты.
Однажды комроты старший сержант Таньков пошел проверять дот на Тигоде, а там немцы. Таньков открыл автоматный огонь, убил двоих пулеметчиков, остальные побежали. Сержанту присвоили младшего лейтенанта и наградили орденом Красной Звезды.
После Красной Горки мы попали под Коровий Ручей, в 7 км от Любани. Здесь получили подкрепление — танки КВ. Горючее, однако, вскоре кончилось, а до базы снабжения в Мытно — 100 км. Танки так и остались в болоте.
Под Коровьим Ручьем нас снова окружили на 10 дней. Тылы остались за 15 км в Радофинникове. Начался голод. Пристрелили лошадей, съели без соли. Солдаты говорили: «Нам будет каюк! Немец перережет коммуникации…» Так что, когда это произошло, никакой неожиданности не было.
16 апреля 92-я дивизия снова наступала на Коровий Ручей. Наши минометы выпустили здесь свои последние 100 мин. Я так переживал в этом бою, что не мог проглотить и сухаря. 25-го отошли к Радофинникову. Я обморозился, а комбат Сейфуллин был ранен в плечо, и мы с ним отправились в ПМП.
Медпункт располагался в доме, но без печки. Врач разрезала мне пузыри и дала освобождение на трое суток. Я обрадовался: на сухом месте, на нарах отосплюсь. Но стояла такая необыкновенная тишина, что я не мог уснуть — привык к стрельбе.
В конце мая к нам в полк поступило пополнение из штрафников — 96 человек. Их послали в наступление. 8 мая был крепкий бой у деревни Горка. Атака сорвалась. Из 96 штрафников уцелел один по фамилии Чайка. Его назначили командиром взвода. В том бою погиб и наш герой — пулеметчик Таньков.
К 1 июня полк занял оборону между Глушицей и Полистью. Левый фланг упирался в узкоколейку, правый — в настильную автомобильную дорогу. Узкая настильная пешеходная дорожка проходила через нашу линию обороны. Мы все стали пехотинцами: из девяти минометов один разбило, восемь закопали в землю. КП полка располагался в 400 м от р. Глушица.
Весь июнь ни на один час не затихал бой. Целыми днями нас бомбили, а ночью обстреливали. Все поле было усеяно воронками. Мелкие воронки залиты водой, а большие — от авиабомб — без воды, и в них, вырыв ниши, сидели солдаты. Вокруг все сожжено, забрызгано болотной грязью, перепахано снарядами и бомбами. Разбиты дороги, разбросаны жерди, рельсы…
По обе стороны узкоколейки лежали раненые: не 12 тысяч, как пишут в книгах, а в 3–4 раза больше. Над ними тучами вились мухи, мошки, комары.
Продуктов в июне не получали вовсе и ели все, что придется: траву, ежей, кожу, ремни. Помню, как старшина достал из-за пазухи последний НЗ — мешочек сухарных крошек. Съели по щепотке и разошлись. Но никто не роптал.
Весь лес был усеян немецкими листовками. «Бейте политруков! Торопитесь переходить на нашу сторону!» Внизу, под текстом, печатался пропуск. Не припомню случая, чтобы им кто-нибудь воспользовался. Трудные дни, тяжкие испытания пришлось пережить, но никто не дрогнул и ни на шаг без приказа не отступил.
Со стороны Ленинградского шоссе доносилась канонада: била наша артиллерия и внушала надежду, что кольцо окружения будет прорвано.
21 июня в 3 или 4 часа началась беспрерывная стрельба. Получили сигнал на выход. Я выносил документы полка, отчеты о боевых действиях и потерях. Вышел 22-го с лопатой и мешком документов, остальные сжег.
У шоссе в Мясном Бору — питательный пункт. Горячий суп, табак на плащ-палатке. Нас, вышедших из полка, 20 человек. Стоим, курим. Налетели два бомбардировщика. Рядом двое новобранцев шепчутся: «Как не боятся?» Инстинкт самосохранения так притупился, что не реагировали ни на что.
К 26 июня вышло еще 11 человек, остальные погибли. Погибли комбат Сейфуллин, комиссар Гришин, комдивизиона Галенин, комроты Володя Маляров. В Малой Вишере получили на полк полтора мешка писем, а раздавать некому.
Заново формировались в Будогощи. Остатки 46-й дивизии присоединили к 259-й. Пополнение смеялось над моей фуфайкой, насквозь прогоревшей. В девяти местах из нее торчали клочья ваты. Эта дыра — от Красной Горки, эта — от Коровьего Ручья, эта — от Мясного Бора. «У тебя не фуфайка, а карта боевых действий полка», — говорили солдаты. Я же считал свою фуфайку самой дорогой реликвией. Зашил дыры соломиной, но не выбросил.
Потом я участвовал в Синявинской операции, прошел всю войну и встретил Победу в Праге. Но бои под Мясным Бором остались в памяти как самые трудные.
После войны я встретил своего командира полка полковника И. Д. Соболя. В сентябре 42-го он командовал уже бригадой, оборонял рощу Круглую. Я спросил: «Каковы ваши впечатления о боях в Синявинских болотах?» От ответил: «Как ни тяжелы были эти бои, но они не идут ни в какое сравнение с боями у Мясного Бора». Такого мнения придерживались и все ветераны этих боев — от солдата до маршала К. А. Мерецкова.
П. А. Чипышев,
бывш. минометчик 176-го сп 46-й сд
А. В. Байбаков«А как же вы, Алексей Петрович?»
Родился я на Урале в 1923 г., в крестьянской семье. В 41-м закончил Березниковский медтехникум и вместе с другими выпускниками был призван 5 июля в Красную Армию. Из шестнадцати человек живыми вернулись четверо. Уже в первых боях под Старой Руссой погиб директор нашего техникума комиссар Сергей Иванович Алексеев — настоящий коммунист, замечательный человек. Мы тяжело пережили эту потерю.
Всю нашу команду направили в Свердловск, в 28-й запасной полк, где мы прошли курс молодого бойца и получили звания военных фельдшеров.
В ноябре эшелоном отправились на фронт. Первое знакомство с войной получили на станции Бологое, где попали под бомбежку. Но железнодорожники так оперативно вывели поезд из-под бомб, что обошлось без жертв.
Выгрузились на станции Кулотино и вошли в состав 176-го сп 46-й сд. Меня назначили старшим фельдшером полкового медпункта, однокашника Сашу Ермолаева — командиром санитарного взвода первого батальона. Нас тепло встретил начальник медслужбы полка военврач 1 ранга, кадровый военный Алексей Петрович Асосков.
Этот удивительный человек стал для меня тем, с кого хотелось «делать жизнь». Его отеческая забота, всемерная помощь, ненавязчивые советы очень помогали нам, 18-летним юнцам. При встрече, бывало, Алексей Петрович никогда не пройдет мимо. Непременно спросит: «Что есть из дому? Как мама, папа? Как живут-могут? Что пишет невеста? Привет ей от командира-старичка!»
Или в морозный день: «Почему в шинели? Где полушубок? Воевать надо без насморка!»
Комдивом был генерал-майор А. К. Окулич, начштаба — полковник Ф. Е. Черный. Впоследствии, в конце марта 1942 г., он стал командиром дивизии. Этих людей я знал хорошо, так как неоднократно сопровождал их как медработник на позиции.
Генерал Окулич был человеком немногословным, любил точность и от других требовал четких докладов. Полковник Черный — невысокий, коренастый, с пышными усами, быстрый в движениях, был требовательным, но внимательным и справедливым. Если позволяли время и обстановка, просил подчиненных высказать свои соображения по поводу полученного приказа.
Первого командира 176-го полка — шумного, суетливого майора — помню смутно. Он вскоре выбыл из-за контузии, и командование принял комиссар — полковник И. Д. Соболь. Иван Данилович постоянно общался с личным составом, и все его отлично знали. У него был удивительный ординарец — 23-летний якут Степан Новиков. Отличный стрелок и следопыт, он в самое голодное время выручал нас охотничьим промыслом, больше зайцами. Он мог все: добыть огонь без спичек, устроить ночлег посреди разлившегося болота, был добродушным и правдивым, беспредельно преданным полку и командиру.
Уполномоченным СМЕРШа был капитан Миропольский — стройный, всегда опрятный и подтянутый человек, с неизменной доброй улыбкой на лице, отличный товарищ. Его всегда можно было встретить на передовой в батальонах и ротах. Он хорошо знал немецкий и редких в ту пору пленных допрашивал без переводчика.
Из комбатов помню капитана Семенова, 40-летнего директора школы из Саратова — человека, не терявшего выдержки в самых критических ситуациях и передававшего уверенность в благополучный исход своим подчиненным.
Воевать мы начали с Малой Вишеры. Здесь приняли в конце ноября первых раненых. Алексей Петрович Асосков возглавил медсанбат 46-й дивизии. Но и перейдя от нас, он продолжал заботиться о каждом фельдшере и санинструкторе. В любом медике и солдате он видел прежде всего человека, на долю которого в войну выпали тяжелые испытания. Лично добирался до передовой, помогал наладить первую помощь раненым и их скорейшую эвакуацию.
Командиром нашей медсанроты стал военврач 3 ранга Г. Е. Городецкий — крикливый матерщинник. Вооруженный револьвером и гранатой, он только распоряжался, а ранеными не занимался. За все полгода Любанской операции он вряд ли обработал десяток ран. Мы ни разу не видели его в халате, в перевязочной. Даже когда шло наступление, весь огромный поток раненых ложился на плечи младшего врача полка Т. В. Ивановой и фельдшеров.
Татьяна Васильевна Иванова была единственной женщиной в полку. 24-летняя выпускница Ленинградского мединститута, курносенькая, небольшого росточка, с пухлыми щечками и яркими губами. Ей бы не воевать, а упиваться своим девичеством под мирным небом. А тут — постоянное мужское окружение, грязь, кровь, абсолютная неустроенность быта. Все в полку относились к ней исключительно уважительно и заботливо. Она погибла в марте 42-го от прямого попадания бомбы. Для полка ее смерть была невосполнимой утратой.