Кто-то спустился в яму. Чьи-то руки, не отличавшиеся излишней мягкостью, пропустили под его плечи веревку. Веревка натянулась, и рабфаковец попал в царство света и живительного тепла. Его веки были закрыты, даже их он не мог поднять.
Его грубо обыскали, переворачивая без нежностей, выворачивая карманы без зазрения совести и пиная ногами с большим мастерством. Потом два голоса — один за другим — злорадно крикнули: «Дохлый!» — и оставили его в покое.
Занятый решением остро поставленной дилеммы, дохлый он или не дохлый, рабфаковец не обратил большого внимания на то, что авантюристы, вскрыв его сумку, нашли там географическую карту.
— Все-таки я не дохлый, — решил он, когда его взваливали на спину лошади. — В мире существует одна материя, — продолжал он философствовать, мотая руками и ногами в такт хода лошади. — Если же допустить, что мне вышла крышка, значит, я сейчас слышу и соображаю каким-то бестелесным духом. Чепуха. Идеалистика. Я живой…
Его провезли недолго и, в подтверждение правильности решенной им дилеммы, причинили ему острую боль в коленном суставе. Это произошло оттого, что правая его нога подвернулась под туловище… Стукнул камень, преградивший в пещеру доступ живительного тепла и воздуха.
Через несколько минут рабфаковец почувствовал, что начинает задыхаться. Борьба между роковым оцепенением и острым желанием жизни возобновилась с новой силой. Длилась она еще несколько минут, и сила жизни победила.
Сконцентрировав всю свою волю на одеревеневших мышцах левой ноги, рабфаковец смог, наконец, толкнуть ею отгораживающий его от солнца и воздуха камень. Выползал из пещерки он, подобный змее, окоченевшей от холода. Конечности не слушались. Но как только знойное светило насквозь пронизало своими лучами оцепеневшее тело и наполнило теплотой застывшую кровь, рабфаковец встал на ноги. Массажем он быстро восстановил нормальную циркуляцию крови, а вместе с тем и отчетливость мысли.
— Нужно догнать бандитов. Нужно во что бы то ни стало лишить их возможности использовать карту. — Что мысль эта явилась не как следствие летаргической расслабленности мозгов, а как результат зрелого размышления, не признающего препятствий и оттяжек, показало поведение рабфаковца. Он во всю прыть, несмотря на боль в коленном суставе, пустился догонять бандитов.
Они, видимо, не спешили, так как уже через полчаса рабфаковец завидел их. И только тогда он сообразил, что гонится за хищниками с голыми руками: у него не было ни карабина, ни револьвера, ни даже перочинного ножа — бандиты все забрали… очистили до последней нитки…
Сдержав свою прыть, рабфаковец, тем не менее, продолжал преследование, прячась за стволами деревьев. Он рассчитывал на помощь всемогущих обстоятельств.
Теперь всадники благодушно беседовали. Сидорин то и дело заливался отрывистым деревянным хохотом, чем-то дразня своего мрачного товарища. Тот огрызался в ответ, впрочем, вполне миролюбиво. Подкравшись на расстояние четырех-пяти саженей, невидимый наблюдатель услышал приблизительно такой разговор:
— Аполлон, Аполлон, так сколько, говорите, домов отобрали у вас большевики?…
— Пять, сволочи…
— А где?… Один на Лубянке, другой?…
— …другой на Полянке, третий на Якиманке, четвертый на Поварской, пятый на Тверской…
— Хе-хе-хе… ловко!.. В рифму отбирали… А сколько они вам оставили?
В ответ на второй вопрос Аполлон мрачно засопел носом и сосредоточенно уставился в сторону. Сидорин опять раскатился деревянным смешком.
— А что мы с вами сделаем, когда у нас будет детрюит?… — снова задал вопрос Сидорин и с видимым наслаждением стал ждать ответа.
Аполлон круто повернулся в седле и выпалил, смакуя:
— К чертовой бабушке взорвем Кремль, передавим большевиков, расколем черепа комсомолятам, передушим пионеров!..
«Маньяки, — заметил себе рабфаковец, — надо их поскорее ликвидировать».
…Неожиданно рокот лесного водопада покрыл птичий гомон и оборвал разговор полоумных друзей. Седая скала открыла белую, как снег, и пушистую, как вата, ленту студеной воды. Авантюристы, томимые зноем и жаждой, резко свернули в сторону соблазнительной влаги.
Пользуясь шумом воды, рабфаковец подобрался к ним почти на две сажени. Густые заросли папоротника способствовали ему в этом. Уже не стало слышно разговора, но видно было, как шевелятся губы друзей, возобновивших приятную беседу. Затем они подъехали к водопаду, к которому потянулись лошади, и заговорили с еще большим оживлением. Сидорин соскочил с седла, за ним — Аполлон. Лошади были отведены в сторону, им не дали напиться, и рабфаковец решил, исходя из этого, что обстоятельства складываются в его пользу: если лошадей не поили сейчас же, значит, бандиты не рассчитывали на немедленное продолжение пути; значит, они собираются отдохнуть, может быть, закусить.
Покрытые мылом кони стояли от него в трех аршинах. На одном из седел висел его карабин…
«Прыгнуть, сорвать карабин, пристрелить обоих бандитов…» — родилась отважная мысль в голове рабфаковца, но он не успел сделать этого: бандиты снова подошли к лошадям. Они расседлали их и седла вместе с переметными сумами перенесли на берег водопада.
— Растяпа… — укорял себя рабфаковец. — Упустил хороший момент… — Но тут же он задрожал от охватившей его радости: бандиты раздевались; бандиты хотели освежиться в студеном потоке…
Прошло минут пять, пока последняя часть туалета не была снята с распаренных тел. За это время рабфаковец успел приблизиться еще шага на три. Подобраться ближе он не мог, так как заросли обрывались в полутора саженях от водопада. Теперь голые авантюристы стояли на краю водопада вполуоборот к невидимому наблюдателю и давали себе остыть прежде, чем окунуться в пенистую, клокочущую влагу.
Невольно рабфаковец отметил массивность мускулистых форм одного из авантюристов и звериную ловкость другого. Аполлон в голом виде скорее заслуживал наименование Геркулеса, чем бога солнца, имя которого он носил. Сидорин же имел телосложение и грацию гибкой пантеры, и в мягкой резвости его движений чувствовалось коварство хищника.
«Парочка отменная», — подумал рабфаковец и решил не злоупотреблять своей отвагой. Из-за своего прикрытия он видел, что ближний берег не представлял удобств для купания, в то время как на противоположном находился небольшой водоем, где вода не пенилась и не клокотала. Если приятели хотят хорошо искупаться, они должны будут перейти на тот берег. Так подумал рабфаковец и оказался прав.
Бандиты дали своим телам остыть, затем разбежались и прыгнули через неширокую ленту воды. В ту же секунду выскочил из-за своего прикрытия не знающий страха рабфаковец…
До одежды и до седел, подле которых лежало оружие, было не больше полутора сажен, но он забыл о своем больном суставе и… запнулся на первых же шагах, поддав ногою отмерший сук. Сук затрещал… Сидорин, висевший в этот момент над серединой водопада, кошкой перевернулся в воздухе, упал на ноги на противоположном берегу и, сейчас же оттолкнувшись от него, прыгнул в обратном направлении… Рабфаковец, пренебрегая мучительной болью в опухшем суставе, сделал отчаянный прыжок вперед. Они столкнулись как раз над оружием — оба с одинаковой инерцией… Сидорин скользким угрем увернулся от объятий, которые ему приготовил рабфаковец, и проскочил меж его ног, не успев, однако, поднять с земли револьвера. Он во второй раз попытался увернуться от враждебных объятий, но был пойман сзади за пояс… Рабфаковцу нужно было смотреть в оба; он ничего бы не имел против, если бы у него в этот момент было четыре глаза: два спереди, два сзади…
Метнув через себя легковесного Сидорина в водопад, он тотчас же обернулся и столкнулся с массивным Аполлоном. Аполлон сохранил инерцию прыжка, и рабфаковец был опрокинут ею на землю… На противоположном берегу выбирался из воды Сидорин… Рабфаковец здоровым коленом поддал в живот насевшую на него тушу, и туша, екнув, перелетела через собственную голову… Опять прыгнул Сидорин, но на этот раз неудачно: вскочивший на ноги рабфаковец поймал его в воздухе и снова метнул в водопад — к тому берегу. Теперь снова предстояло помериться силами двум гигантам… Аполлон устремился на своего врага с зажатым в кулаке булыжником… Булыжник свистнул мимо головы рабфаковца и угодил в спину вылезавшего из воды Сидорина. Сидорин был выведен из строя… Свободный кулак массивного Аполлона встретил на своем пути подставленную ребром железную руку, в то время как другая ударила его в угреватый подбородок. Аполлон прикусил язык, плюнул кровью и, озверев, кинулся на рабфаковца, не обращая внимания на его удары. Они схватились крест-накрест и стояли несколько секунд в окаменелой неподвижности, словно шутили, словно обнимались в дружеском расположении. Потом Аполлон рывком дернулся к земле, упал на спину, рассчитывая приложить врага лбом о землю, но враг, падая, успел освободить руки и упереться ими в его подбородок. Аполлон стукнулся затылком с двойной силой, и его стальные тиски разжались; он все же сделал судорожную агоническую попытку подняться, но, получив удар в висок, замер, широко раскинув руки… Обернувшись вовремя, рабфаковец заметил в упор направленный на него револьвер: это оживший Сидорин подкрался пантерой… Прогремел выстрел — рука с револьвером повисла плетью, перешибленная в предплечье, куликом пуля же провела кровавую борозду на темени рабфаковца, вырвав ленту волос. В эту же секунду опрокинулся наземь Сидо-рин, получив от него новый удар — в переносье.
— Уф… задали они мне пару, — отдувался Безменов, связывая бандитов их же веревками.
Когда он седлал лошадей, намереваясь на них доставить пленников в Сухум, затрещал валежник и на всех парах к водопаду прорвался сквозь папоротник красный, потный и задыхающийся Митька Востров. Он ничуть не удивился, завидя друга, пребывающего в добром здравии.
— Я слышал выстрел!.. — тревожно выпалил он, кося глазами без зазрения совести и не замечая поэтому связанных бандитов.
— Да, выстрел был, — откровенно сознался рабфаковец и улыбнулся на потешного друга, — вот и след… — Он показал на кровавую полосу на своем темени и струйки крови на лице.