А с тех пор, как Аленке исполнился годик, Лексус каждый вечер готовил дочь ко сну – мыл ей ножки, переодевал в ночную сорочку и даже расчесывать волосы. Со стороны это выглядело мило, это нравилось и Аленке, и Вере, и всем знакомым, которые наблюдали домашний ежевечерний ритуал Пушниных. Лишь через годы, вспоминая об этом, Вера отметила, как блестели глаза Алексея, когда он касался дочери.
Алексей запрещал дочке запираться в ванной. В этом не было ничего особенного, Вера была с ним вполне согласна: а вдруг девочка поскользнется, упадет или нечаянно оставит очень горячую воду в ванне? Конечно, запираться Аленке не стоит, хоть ей уже и восемь (в то время было восемь) лет. Но Вера, перед тем как войти в ванную, стучалась, а Алексей входил без спроса. Сам вытирал дочь полотенцем, сушил ей волосы феном. Все это он делал так… нежно.
Вера, наблюдая за ним, пыталась вспомнить: а как ее отец смотрел на них с Асей, как прикасался? Сравнивать Алексея с папой было сложно: отец от природы был грубоват. Мог подзатыльник отвесить, мог по лбу щелкнуть – громко и довольно ощутимо, мог обнять так, что прерывалось дыхание. Мог и поцеловать в макушку – на Восьмое марта, к примеру, вручая хиленький букетик мимозы. Во взгляде отца была огромная радость и гордость и когда он смотрел на прекрасную Асю, и когда смотрел на скромненькую умничку Веру. Он их обеих очень любил, и в этом не было ни малейшего сомнения, но его любовь имела совсем иное качество, нежели любовь Алексея.
В глазах отца не было томности, не было этой неги, словно бы маленькое гладенькое тельце родной дочери вызывает в нем желания, лишь думая о которых Вера ощущала приступ тошноты.
Самые страшные известия всегда настигают человека в самый непредсказуемый момент. О том, что Вовка потерял смысл жизни, ему объявила девушка по имени Марина, кассир из его супермаркета. Вовус устранял сбой в работе Маринкиной кассы и забыл на столешнице свою злополучную трубку, а когда трубка затрезвонила, как пожарная машина, Марина схватила аппарат и нечаянно приняла звонок.
Вовка, конечно, так и не узнал этого, но Марина, постоянно сравнивая себя с женой директора, делала выводы в свою пользу. Ей казалось, что если бы были у нее такие же сапоги на шпильках, норковая курточка или золотой браслет, как у Аси, то все бы поняли, кто из них двоих лучше. И Марина никогда бы не призналась в этом, но где-то в самой глубине души она ощутила мутное стыдное удовлетворение, когда услышала из динамиков директорской крутой трубки испуганный, больной голос Аси:
– Вов, мы с Аней в больницу едем, на «скорой». Вов, она в ванночке захлебнулась…
Услышав слова директорской жены, Марина бросилась искать Владимира Ивановича. Нашла его у сломавшейся витрины, где он стоял на четвереньках, разглядывая заглохший мотор холодильной установки. Марина позвала директора, он повернулся, и кассирша сказала, протягивая трубку:
– Это ваша жена, у вас дочь утонула.
Вовка посмотрел на нее взглядом только что проснувшегося человека. Машинально сказал «спасибо». Взял аппарат, случайно коснувшись рукой холодной и немного влажной руки Марины. Прикосновение вызвало едва заметное чувство отвращения, о котором он тут же забыл.
После того страшного дня Марина проработала в КУБе еще три месяца, и каждый раз, когда Пушнин встречал ту самую высокую кассиршу с холодными руками, он вспоминал о смерти дочери. В день увольнения Марины Владимир Иванович вздохнул с облегчением.
Может быть, это совершенно нормально для человека в горе, но Вовка очень удивлялся тому обстоятельству, что абсолютно не мог вспомнить события нескольких дней, последовавших за днем смерти дочери. Они будто вывалились из его памяти, будто потерялись в лесу других воспоминаний. Скорее всего, узнав о происшествии, он рванул в больницу. Откуда-то он знал, Анчутку почти откачали, она дышала при помощи аппарата в «реанимобиле».
Довольно долго тело Анечки не отдавали родителям для похорон, потому что патологи не спешили с заключением, подозревая насильственный характер смерти. Все страшное время Ася провела у Веры, а в квартире Вовки ночевал Алексей. Эти вечера Вовка немного помнил, потому что рядом с братом он не скрывал своего горя. И Лексус не говорил Вовусу тех жутких слов, которые отец погибшей девочки слышал почти ото всех сочувствующих: у вас будут еще дети, вы молоды, все будет хорошо. Подобная чушь бесила Вовку до крайней степени! Какие еще дети? При чем тут другие дети? Он потерял именно эту девочку, эту дочь. Другая девочка не будет Анчуткой! Его Анчутка умерла!
Алексей разделял чувства брата.
Одну банальность он все-таки выдал, но только одну: время лечит. И в общем-то оказался прав. Впервые Вовка ощутил это через много месяцев, когда перестал испытывать приступы удушья при виде любого встреченного малыша. А вот этой весной он сказал Асе, что если она хочет ребенка, то и он не против. Сказать такое раньше было бы невозможно, детская тема была у них табуирована.
Ася посмотрела на него слегка отстраненно и ласково погладила прохладными пальцами по щеке. Вовка так понял ее жест: она тоже думает о ребенке, просто не решается первой заговорить об этом. Но он неправильно понял.
Фотографии те, отвратительные и жуткие, с голенькой девочкой, нашлись сами по себе, просто в руки прыгнули. Очень рано утром, часа за два до пробуждения Аленки и Алексея, Вера искала свой паспорт для чего-то маловажного. Вспомнила, кстати, что паспорт у нее просил Алексей. Ему понадобилось снять помещение для его новой затеи – магазина охранного оборудования, а оформлять документы на свое имя он не любил. Для справки – магазин, в котором продавалась крутая техника для параноиков вуайеристов (эксгибиционистов), желающих видеть (показывать) и слышать все, что происходит в их доме и за его пределами, причем в отличном качестве, стал юбилейным, десятым по счету, новым бизнесом Лексуса за последние девять лет. Все расходы на новые игрушки младшего Пушнина покрывались из прибылей КУБа.
Вместе со своим паспортом в борсетке Лексуса она нашла и те фото. Вера положила все обнаруженное на прежнее место. О паспорте небрежно спросила Алексея вечером, равнодушно взяла документ из его пальцев, даже не скрипнув зубами.
А после этого из сторонней наблюдательницы, потерявшейся в дебрях собственных сумбурных чувств, из жалеющей себя толстухи, влюбленной в мужа родной сестры, Вера превратилась в мамашу-коршуна. В тигрицу, охраняющую свое единственное чадо. Во внимательного и подозрительного охотника, выслеживающего хищника в джунглях.
Она перестала задерживаться на работе, взялась забирать дочь из школы, записала ее в секцию карате. Она постоянно находилась рядом, а если Алексей вызывался пообщаться с Аленкой, тут же придумывала способ отделаться от него.
Вера следила за ним, как следит за своим возлюбленным самая ревнивая в мире жена. Только страсть ее была со знаком минус, ибо мужа она возненавидела. Лишь услышав, что он отпирает дверь своим ключом, Вера мысленно желала ему провалиться сквозь землю или хотя бы забыть дорогу домой.
«Будь ты проклят!» – думала она, заметив, что Алексей завел привычку во время завтрака сажать Аленку себе на колени. Вера тут же отсылала дочь чистить зубы, расчесываться или гладить свою школьную форму. И все это – с улыбкой, с шуткой-прибауткой, пытаясь ничем не выдать своих мыслей.
«Чтоб тебя черт разорвал!» – бормотала она, глядя, как ее муж учит Аленку танцевать вальс.
– Аленушка, котенок! Кажется, твой телефон звонит!.. – с невинным видом звала она дочь.
И, лишь высвободив Аленку из грязных лап Алексея, тут же занимала ее уроками, мультиками или звала в магазин выбирать новые наряды.
«Чтоб ты сдох!» – это последнее пожелание родилось в голове Веры шесть недель назад.
Поздно вечером Вера выглядывала в окно, поджидая сестру, которой хотелось посплетничать вечером за чашечкой кофе. Жили они на втором этаже, весь двор с детской площадкой и стоянкой был перед глазами. Подъехала машина Алексея – чуть раньше, чем Вера ожидала.
Заметив его радостно-сиреневый «лексус», она машинально обернулась, чтобы посмотреть на дочь, которая хрустела чипсами у телевизора на кухне. Это был новый способ организации времени для ее дочери. Вера позволяла девочке развлекаться вплоть до появления на горизонте второго родителя, а как только он переступал порог дома, она строго напоминала о невыученном стихотворении и других делах, которые не кончались до самого позднего вечера. К счастью, Алексей не бросался помогать дочери с занудными домашними заданиями.
Глянув снова на машину мужа, Вера заметила, что возле машины стоит девочка, одетая в грязную голубую куртку, с длинными волнистыми волосами цвета влажной земли. Девчушка была Вере знакома, но сразу вспомнить, кто это такая, не удавалось.
Недобрым взглядом Вера наблюдала за сценкой во дворе. Алексей из машины не выходил, девочка заглядывала в салон через опущенное стекло со стороны водителя. Она смеялась, закидывая голову, явно кокетничая. Тут-то Вера ее и идентифицировала.
Светка Корпушкина, когда-то одноклассница Веры, была родной матерью этого ребенка. Светка происходила из славной – в определенном смысле – династии дворовых алкоголиков. Ее деда погубил еще Горбачев, затеяв двадцать пять лет назад свою бесславную антиалкогольную кампанию. Согласно местной легенде, дед Светки вместе с приятелями, ввиду отсутствия в магазинах портвейна, хлебнул денатурату и преставился. Отец Светланы в это время отбывал срок за кражу дефицитнейшего во времена сухого закона ящика водки из гастронома на углу. Ему влепили три года колонии – организовали показательный и поучительный процесс.
Отца Светы выпустили из тюрьмы по амнистии и в связи со смертью деда, официального кормильца семьи. Он вернулся домой с лучшим подарком для родных – несколькими бутылками настоящей водки. К несчастью, «настоящая» водка оказалась паленой, отчего бабушка Светки присоединилась к пребывавшему в раю деду.