– У меня создалось впечатление, – не открывая глаз, заговорил Гонзалес, – что Джордж ведет себя, как учитель, который задал двум ученикам сложную задачу, ни на секунду не сомневаясь, что они преодолеют все трудности и найдут решение.
– Я думал, вы спите, – сказал Пуаккар.
– Еще никогда я не был так бодр, – спокойно отозвался Гонзалес. – Я просто анализирую то, что нам известно. Вы знаете мистера Питера Суини?
– Нет, – ответил Пуаккар.
– Это член городского совета Челмсфорда. Умнейший и добрейший человек.
Пуаккар промолчал.
– Кроме того, он возглавляет движение «Рациональная вера», о котором, возможно, вы слышали.
– Не приходилось, – признался Пуаккар, говорил он спокойно, почти безучастно, но некоторая заинтересованность в тоне все же пробивалась.
– «Рационалисты», – сонным голосом пояснил Гонзалес, – отделились от новых унитариев, а новоунитарии – это сборище недовольных или чем-то обиженных людей.
Пуаккар зевнул.
– Но у «рационалистов» есть определенные цели, – продолжил Гонзалес. – А еще у них есть свой духовой оркестр, исполняющий слащавые песенки, сочиненные мистером Суини. Он довольно состоятельный человек, так что издает и распространяет свои сочинения за собственные деньги.
После этого Гонзалес замолчал на несколько минут.
– Цели, милый духовой оркестрик, музыканты которого получают ежемесячный оклад… из кармана Питера…
Пуаккар повернул голову и с интересом посмотрел на друга.
– К чему вы клоните? – спросил он.
– Сторонники рациональной веры, – монотонно продолжил Гонзалес, – это те люди, которые всегда находятся в меньшинстве. Они постоянно протестуют против чего-то: против пивных заведений, против мюзик-холлов, против поедания мяса, против вакцинации… против смертной казни, – добавил он негромко.
Пуаккар молчал, ожидая продолжения.
– Когда-то их считали кучкой зануд. Хулиганы приходили на их встречи и устраивали драки, полиция обвиняла их в препятствии правосудию, а некоторых из них даже упекли в тюрьму. Оттуда они вышли героями, и в честь них был устроен торжественный обед… Организатором его выступил Питер. Сейчас их уже никто не преследует – мученичество так дешево не купишь, – и общество это превратилось в полноправное движение, как модный нынче социализм, что доказывает: если чем-то заниматься долго и упорно, при этом громко заявляя «Pro bono publico» [17], это перестает раздражать людей, и они начинают верить вам на слово.
Теперь уже Пуаккар слушал друга очень внимательно.
– Сам Питер живет припеваючи, ему принадлежит множество домов в трущобах, он заманил в свое движением и других состоятельных дам и господ… «Рационалисты» любят устраивать демонстрации и делают это при каждом удобном случае. При этом они распевают свои песни протеста (Питер называет их «хоралы», и это очень удачное название, потому что указывает на их полурелигиозную суть), протеста против вакцинации, поедания животных и Бог знает против чего еще. Но из всех этих «месс протеста» самая важная для них та, которая была специально сочинена, чтобы показать, как им отвратительна смертная казнь.
После этого Гонзалес замолчал так надолго, что Пуаккар нетерпеливо бросил:
– И что же?
– Я пытаюсь вспомнить этот «хорал», – отстраненно произнес Леон. – Если мне не изменяет память, в одном куплете там есть такие слова:
Выйдем на славную битву смиренно
Да искореним великое зло!
Убийство все равно есть убийство,
Хоть и законом дозволено.
– Смысл последней строчки несколько размыт, – снисходительно прокомментировал Гонзалес, – но в общем и целом передает главную идею всего сочинения. Там был еще один куплет, сейчас его слова вылетели у меня из головы, но я думаю, что со временем вспомню их.
Тут он подался вперед и прикоснулся к руке Пуаккара.
– Когда мы на днях обсуждали… наш план, вы говорили о самой большой опасности, о том единственном, чего мы не можем избежать. Вам не кажется, что сторонники «Рациональной веры», с их протестами, демонстрациями, духовым оркестром и нелепыми хоралами, могут решить эту задачу?
Пуаккар вынул изо рта трубку.
– Вы – изумительный человек, Леон, – сказал он.
Леон подошел к шкафу, открыл дверцу ключом и вынул большую плоскую папку, похожую на те, в которых художники носят свои рисунки. Он развязал тесемки и перевернул несколько страниц. На то, чтобы собрать эти документы, у «Четверых благочестивых» ушло много времени и денег.
– Что собираетесь делать? – полюбопытствовал Пуаккар, когда его компаньон, сняв пиджак и нацепив на нос пенсне, уселся с каким-то большим чертежом за письменный стол. Леон достал из стола тонкий рейсфедер, с видом опытного чертежника внимательно осмотрел его кончик и аккуратно открыл чернильницу.
– У вас никогда не возникало желания рисовать карты несуществующих земель? – спросил он. – Придумывать названия для заливов, росчерком пера создавать города, треугольничками изображать горы? Я вот собираюсь заняться чем-то подобным. Видите ли, вдруг ужасно захотелось пошалить. Спасу нет, до того хочется подразнить Скотленд-Ярд!
Фалмут узнал об этом за день до суда. Точнее будет сказать, не он узнал, а ему доложили, что некий владелец пансиона на Гауэр-стрит сообщил в полицию о том, что в его заведении сняли комнату двое подозрительных мужчин. Пришли они ночью, и при них был чемодан с разными иностранными наклейками. Незнакомцы норовили держаться в тени, не показывать лиц, и у одного из них была явно фальшивая борода. Однако самым подозрительным обстоятельством было то, что за номер они заплатили вперед. Только представьте, каково было охваченному страшным подозрением хозяину пансиона, едва сдерживая дрожь и призвав на помощь все свое актерское мастерство, изображать радушие и показывать подозрительным постояльцам их квартиру, когда его раздирало желание бежать в расположенный за углом полицейский участок. Тем более что один из них называл другого Леоном и, разговаривая громким трагическим шепотом, они поминали «несчастного Манфреда».
Оставив вещи, они вместе вышли из пансиона, сказав, что вернутся за полночь, и попросили растопить в спальне камин – той ночью было сыро и зябко.
Уже через полчаса обо всем этом по телефону было сообщено Фалмуту.
– Что-то уж слишком хорошо все сходится! – прокомментировал он, но все-таки распорядился принять соответствующие меры.
К полуночи пансион был взят в плотное кольцо. Полиция сработала так умело, что случайный прохожий никогда бы не догадался, что дом окружен и находится под наблюдением. В три часа утра Фалмут решил, что разыскиваемых предупредили, и приказал взломать дверь их номера, чтобы провести обыск. Кроме чемодана, в номере они не нашли ничего. Внутри не было ничего подозрительного – кое-какая одежда с ярлычком парижского портного, но Фалмут, осматривая находку, обнаружил, что в чемодане имеется потайное дно.
– Ну-ка, ну-ка! – простовато воскликнул он, что несколько не соответствовало значимости его открытия, ибо внутри этого хитроумного тайника обнаружились аккуратно сложенные чертежи. Наскоро осмотрев их, суперинтендант удивленно присвистнул, снова сложил и спрятал в карман.
– Наблюдение с дома не снимать, – приказал он. – Не думаю, что они вернутся, но если вернутся – берите.
После этого он со всей возможной скоростью, которую мог развить автомобиль, промчался по пустынным ночным улицам, чтобы в конце прервать здоровый сон главного комиссара.
– Что у вас? – спросил тот, проведя сыщика в кабинет.
Фалмут показал ему планы. Комиссар удивленно поднял брови.
– Это то, о чем я предупреждал, – сказал Фалмут.
Шеф полиции разложил чертежи на большом письменном столе.
– Уондзуорт, Пентонвилл и Рединг, – промолвил комиссар. – Планы тюрем. И удивительно подробные.
Фалмут указал на надписи неровным подчерком и линии, аккуратно начерченные под линейку красными чернилами.
– Да, я вижу, – кивнул комиссар и прочитал: – «Стена – толщина 3 фута. Динамит здесь. Караульный здесь – можно застрелить со стены. Расстояние до входа в блок – 25 футов. Камера смертников здесь. Стены – 3 фута, одно окно с решеткой, 10 футов 3 дюйма от земли». Смотри ты, как они все точно высчитали!.. А это что? Уондзуорт?
– Тут везде так, сэр, – сказал Фалмут. – Расстояния, высоты, посты охраны. У них, наверное, ушли годы на то, чтобы собрать все эти сведения.
– Ясно одно, – уверенно сказал комиссар, – что бы они ни задумали, действовать будут после суда – во всех этих планах главное внимание уделяется камерам смертников.
На следующее утро Фалмут наведался к Манфреду.
– Хочу поставить вас в известность, мистер Манфред, – сказал он, – что нам стали известны подробности вашего спасения.
Похоже, Манфреда это сообщение порядком озадачило.
– Этой ночью вашим друзьям каким-то чудом удалось ускользнуть от нас, но они оставили подробно разработанный план…
– На бумаге? – спросил Манфред, и по его лицу скользнула быстрая улыбка.
– На бумаге, – с важным видом кивнул Фалмут. – Я посчитал своим долгом сообщить вам об этом, потому что вы, похоже, чересчур уверены в том, что практически невозможно. Сбежать из тюрьмы вам не удастся.
– Да, – рассеянно ответил Манфред, – может быть… Так вы говорите, план был записан на бумаге?
– Да, все было продумано до мелочей. – Тут полицейский решил, что сказал уже достаточно, поэтому сменил тему разговора. – Вам не кажется, что пора бы уже подумать о чем-то другом и все-таки пригласить адвоката?
– Наверное, вы правы, – медленно произнес Манфред. – Не могли бы вы подыскать юриста из хорошей, уважаемой конторы?
– Разумеется, – сказал Фалмут, – хотя вашей защите…
– Это не для защиты, – жизнерадостно произнес Манфред. – Просто я подумал, что мне стоит составить завещание.