– Прости, – развёл руками Бернар, – но кое-чего о смертных тебе никогда не понять.
Недалеко от сада балансирующих камней в отвесной скале чернела пещера. Её зев перекрывала каменная стена, но войти можно было через аккуратную низенькую дверь. И хотя ей было триста лет от роду, открывалась она с неожиданной лёгкостью.
Оддбьорг Бергхоф, сухой жилистый гном с белоснежной шевелюрой, бледной кожей цвета лишайника, густыми бровями и бородой, сидел, завернувшись в шкуру, у погасшего очага, сложенного из камней. Шапка с лосиными рогами лежала рядом.
Пол пещеры густым ковром устилала каменная крошка. В центре на большом деревянном столе в полном беспорядке навалена была куча инструментов: молотки, резцы, правильца, цикли, прямые и полукруглые долота, царапки, скарпели, стеки, стек-бульки, клюкарзы, штихели… – даже Вмятина едва ли разобрался бы, у чего какая задача! Вокруг стола высились башни из медных тазов.
Стены от пола и до потолка покрывали причудливые горельефы, изображавшие Клотильду, ещё не изуродованную проклятьем Акмэ. Змей на голове не было, как не было чешуи на теле и шрама, пересекающего шею. Зато щёки в некоторых сценах украшали ямочки от лёгкой улыбки, остающейся всё же строгой, как судебный приговор. Вот ордфрау вершит обряд: она стоит за кафедрой в мортуарии, а за спиной у неё – ровные ряды ниш с черепами предков. На другом горельефе хозяйка долины восседает во главе пиршественного стола, уставленного роскошными угощениями. Ни в одну из сцен, впрочем, как подметил Бернар, старый гном не поместил себя.
– Итак, вы меня не послушали, – проговорил Оддбьорг на хорошем орочьем. – Ну, проходите, раз уж пришли.
– Ага, то есть ты можешь говорить нормально, когда хочешь. Можно мы разожжём огонь? – поинтересовался Бернар. – Тут такая холодина, что и снег замёрзнет.
– Могу, – кивнул гном. – Разжигайте, кто ж вам запретит.
Чкт и Зубило пошли за дровами – бельчонок хотел научиться управлять механическим псом. Нисса захлопотала вокруг Ганса – эрудита колотил озноб и мучил надсадный кашель. Она попросила Бернара расстелить на полу спальник, на который мальтеорус тут же взгромоздился, словно чёрный старый голубь.
– Покажи горло! – уверенным лекарским тоном командовала патоморбистка. – Дай пощупаю шейные шишки… гут. Подъязычные… гут.
Гнома залезла в сумку, вынимая аккуратно уложенные свёртки, коробочки и скляночки:
– Конечно, кора белой ивы от лихорадки, корень солодки, сушёное молоко снежного козла… Так, но сначала надо… Да где же она? Ох, люди, любую хворь тут же цепляете…
– Потому нас осталось так мало, – хрипло прокаркал Ганс. – Маледиктус гоминус…
– Вот она! – нашла Нисса известный патоморбический инструмент – латунную трубку с двумя большими раструбами на концах. – Так, давай попозже с загробными темами. Пересядь вот сюда, открой грудь и спину! Чего «нет»? Скорее давай: я тебя послушать должна!
Но Ганс, страшась раздеться на морозе, втянул шею в свой плащ и только помотал головой. Сзади подошёл на трёх ногах Вмятина, схватил его за плечи и рывком перетащил в нужное место. Эрудит заорал от испуга и боли. Нисса завопила от неожиданности, а автоматон принялся сдирать с больного одежду.
– Нет! Отстань! Я не причинял вреда механизмам! – возмущался мальтеорус.
– Стой! Вмятина, остановись! – прервала его алхимица. – Ты что творишь?!
– Я тебе помогаю. Ты говорила, что друзей ищут посредством помощи.
На мгновение Нисса замешкалась, внимательно изучая взглядом автоматона.
– Хорошо. Если хочешь помочь, то… Гансу нужно тепло. Ты можешь накидать углей в очаг, например?
– Не надо очага. Я сейчас сам его как следует прогрею.
Не успела Нисса возразить, как Вмятина опустился рядом с больным и открыл дверцу у себя в брюхе. Со свистом заработали кузнечные меха, распаляя горн. Эрудит в страхе отпрянул.
– Вмятина! Нет! Ты хочешь… А. Ой. – Алхимица осеклась, увидев, что автоматон заработал как обычная печурка. – Прости, да, здорово-то как…
– Я могу заварить травяную висцеру кипятком, – добавил Вмятина и подкинул угля в топку.
– О! Было бы прекрасно – не будем ждать Чикта. Ты отлично помогаешь. Гораздо полезнее многих… Ганс, раздевайся давай! Интересно, а что бы ты отрастил себе древнелюдским опусом, чтобы справиться с лихорадкой? Вторую грудь, как у кентавра?
– Нисса, а разве Хютер и магическая этика не запрещают изголяться над больными? – парировал истианец, снимая плащ и подсаживаясь поближе ко Вмятине.
Тем временем следопыт налаживал контакт с Оддбьоргом.
– Я Бернар, это Нисса, железяка – Вмятина, а больной – Ганс, – сказал он.
– И с чем же вы пожаловали, Бернар, Нисса, и кто там ещё? – Оддбьорг насупил белые брови, торчавшие в стороны, как цветы репейника.
– Ну, для начала мы бы хотели послушать твою историю, – осторожно начал Бернар, оглядывая бесчисленные изображения Клотильды. – О Хаймунде. Но, конечно, только если ты сам готов о нём рассказать.
Вместо ответа Оддбьорг неторопливо поднялся и отыскал среди крошева на полу пару увесистых булыжников. Бернар весь подобрался, не понимая, чего ожидать от мертвеца…
– Бедное дитя, – начал гном свою печальную повесть, возвращаясь на место с булыжниками. – Мы с Клотти долго мечтали о ребёнке. Он должен был принести радость в наш дом… а принёс только горе. Горе не только родителям, но и всей долине.
Он замолчал на пару мгновений, собираясь с мыслями и разглядывая камни. Его крепкие узловатые ладони внимательно щупали колотую поверхность, стирали пыль.
– Для её папаши, Анхельма, уродец словно не был родным внуком, да и вовсе живым чадом. Он приказал скормить его собакам. Я сказал, что Хаймунд мой ребёнок и не ему решать, – и тогда он развязал настоящую войну. Клотти тоже была хороша: то решалась убить сына, то бросалась в слёзы, то обвиняла меня в поддержке отца. В этом вся она: сопли-вопли, сплошная драма, никакого толку.
Оддбьорг глядел, как пляшет пламя в утробе Вмятины. Оранжевые блики и серые тени скакали по пещере да играли на горельефах, отчего казалось, будто изваяния Клотильды пытаются спорить со старым гномом.
– Годами под красотой и очарованием, под эрудицией и рассуждениями о скульптуре пряталась её истинная дурная натура. – Дед рассказывал о жене бесстрастно и холодно, будто о каком-то древнем кайзере. – Я её любил совсем иной. Я не мог этого выносить, но и вредить ребёнку не хотел.
– А чего ты хотел? – Бернар внимательно вглядывался в серые глаза гнома, смотрел, как в них отражаются блики огня из Вмятиной топки. Он пытался понять, что чувствует этот старик с лицом, изъеденным морщинами, как камень трещинами. Он походил на утёс, подтачиваемый временем.
– Чего я хотел… – задумчиво проговорил тот, глядя на камни.
Он аккуратно поставил один на другой, находя точку идеального равновесия. Мгновение – и один булыжник балансировал на другом. Ёрднур пошёл во тьму пещеры за новыми камнями, продолжая рассказ оттуда:
– Я хотел простой спокойной жизни с ней, как раньше. И чтобы ребёнок вырос в заботе и достатке, а затем отправился своею дорогой. Мы, дворфы, не убиваем детей, какими бы они ни родились. Это всё людская ненависть к оркам.
Нисса с укором посмотрела на Ганса, будто тот нёс ответственность за весь древнелюдской род, но эрудит был слишком сосредоточен на задаче «дыши, не дыши», причём не дышать ему удавалось явно лучше. Вскоре Оддбьорг вернулся с горкой булыжников и разложил их рядом со своим местом.
– Так или иначе, я сделал то, что сделал. Клотти до того принесла гадюку в корзине. Кто-то из слуг её нашёл. Я положил Хаймунда в эту корзину, а ночью сбросил тело с моста.
Теперь балансировали три камня. Ёрднур возводил свою башню с мастерством, отточенным веками.
– Клотти устроила новую истерику, хотя ещё утром была согласна. – Дворф ухмыльнулся и покачал головой. – Это уже не имело значения. Что мне могла её злоба сделать?
– Меня она сделала седым, – заметил Бернар. – Может, и тебя?
Оддбьорг хмыкнул:
– Нет, это от возраста.
– А, ну да. И ты ушёл сюда?
– Да, меня там всё достало. Я хотел заниматься скульптурой, но Клотти запрещала мне работать даже рядом с замком: шумно, видите ли. И каменную пыль в моей бороде она не переносила. Экая неженка. А у меня нюх был острый, там смрад стоял от клозета. Его устроили примитивно, в крипте, и слуги таскали вёдра с нечистотами по лестнице – проливали на ступени, представляете? Я сколько лет предлагал переделать, превратить в хорошую современную гномью уборную…
Оддбьорг принялся показывать зодчие нюансы на своих когтистых пальцах:
– Пристраиваешь с внешней стороны шахту, внизу – выгребная яма. И люфт-вентиляцию делаешь, весь запах уходит наружу через воздуховоды. А в выгребной яме, если нужную плесень добавлять, оно гниёт до навоза, не воняет, да и на удобрения в деревню можно отдавать.
– Вроде же везде так делали даже в вашу Гномью эпоху? – удивилась Нисса. Она уже послушала Ганса, приставляя трубку одним раструбом к уху, другим – к его груди и спине.
– Нашу эпоху Гномьей назвали? – переспросил старец. – А ваша как зовётся?
– Эльфийская, – тут же ответил Ганс, кутаясь в одежду. – Двести двенадцать лет назад приплыли первые эльфы. Они основали Эспуа́р, что в дельте реки Ла́нги.
Оддбьорг безразлично пожал плечами.
– Давайте дальше про нынешнюю историю, – встрял Бернар. – Вернее, про прошлую, но для нас как бы нынешнюю…
– Да, про клозет, – продолжил старик. – Клотти и слышать ничего не хотела – говорила, не наше графское дело ковыряться в отходах слуг. Но после истории с ребёнком я уже ничего терпеть не мог. Просто взял и ушёл сюда жить. Здесь так спокойно. А она дальше скандалила, что я династию её предал, что мне графом скоро быть и не положено дворянину жить в пещере.
К этому моменту уже почти весь Ёрдов столп был достроен – отшельник поднялся, чтобы с невозможной для смертного точностью и чувством поставить последний камушек сверху.