Бернар послушался, глядя на безмятежное лицо умирающей гномы. Она даже не дёрнулась – видимо, ничего не почувствовала.
Ганс влил Ниссе в рот две ложки настойки морского лука – чтобы разогнать сердце; и отвар ортосифона – мочегонное, чтобы согнать яд поскорее.
– Ганс, мы что, злодеи? – спросил вдруг Бернар. У него был печальный взгляд.
– Злодеи?..
– Да. Мы убили Вмятину. У него есть душа, чёрт подери.
– Не говори чепухи… – отмахнулся мальтеорус, отпаивая Ниссу. Чем больше выпьет воды, тем лучше. Лишь бы не стошнило: в желудке нет яда, нечего его промывать. А дальше… дальше Ганс не знал, как ей помочь, не прибегая к самому страшному.
– У Вмятины есть душа. – Голос Бернара срывался, его руки тряслись. – Он умер, как могли бы умереть ты или я. И теперь его душа незнамо где… Мы его убили. Это наша вина.
– Ладно, пускай, думай так… – пробормотал эрудит. – И ты правда хотел его убить?
– Я принял неверное решение.
Ганс постарался укутать Ниссу в тент так, чтобы Бернар мог продолжать давить на рану. Пока эрудит беспокоился о гноме, он сам оставался в сознании. Хотя уже чернело перед глазами.
– Наши решения, наши действия убивают, Ганс. Вмятина умер из-за меня.
– Нет. Дави сильнее, не отпускай.
– Я уронил ведро – из-за меня похитили Ниссу.
Эрудит старался его не слушать. Его била лихорадка, лоб горел, тело ныло. Но нет, Ганс не имел права раскисать. Сейчас Нисса при смерти, а он – патоморбист. Затем они поменяются местами, и можно будет спокойно помереть.
Однако чем больше Бернар говорил, тем больше Ганса брала злость. Полуэльф всё не умолкал:
– Я вас уговорил пойти выручать её, зная, что она почти наверняка мертва. Я отправился один и прокололся. Очень много ошибок… неправильных решений.
– Слушай, ты выбрал не то время и не того собеседника, чтобы о морали говорить. Я понятия не имею, правильно мы поступили или нет! Но это всё из-за меня. Я обвалил косяк… Полифакторный соскок… – Мысли Ганса путались, но он держался за разговор, чтобы совсем не поплыть.
– Нет. Это всё мои решения. – Бернар шмыгал носом, голос звучал всё тише. – Выходит, и вина моя.
– Ты ни черта о вине не знаешь!
– Знаю. – В глазах полуэльфа стояли слёзы. Он то и дело отнимал руку от Ниссы, чтобы утереть их рукавом, а потому Ганс помогал ему давить на рану. – Я уже рассказывал про маму. Когда папа умер, она заболела вслед за ним. Материнская тоска – слышал о таком недуге? До сих пор не пойму, почему такое название… Она целыми днями лежала в постели, смотрела на этот чёртов синий тийник. И ничего. Она ничего не говорила, не плакала даже. Ни корч, ни язв, ни лихорадки. Просто перестала… желать. Наслаждаться, смеяться, любить – не было желания. Она не хотела больше жить. А я что? Я умолял её, уговаривал, но всё тщетно… А помочь было некому. Авуар весь потратили на папу, сплошные долги… Я только раз пошёл к деду просить за маму, но тот отказал. Не в баронстве – не родня. И всё. Я отчаялся, Ганс. Я ничего не сделал, понимаешь? Я мог найти лекаря, я мог отвести её в богадельню, я мог обойти все храмы в столице – ну где-нибудь ведь помогли бы, да?.. А я ничего не сделал, ничего не решил – она и умерла. Это моя вина, Ганс, её… ну… из-за меня.
Ганс тем временем погибал от кашля. В глазах у него потемнело.
Эрудит сжался, обхватил руками живот и долго, долго кашлял, пока его наконец не вырвало. Бернар подскочил к магусу, обнял за плечи, начал хлопать его по спине и судорожно соображать, чем вообще он может помочь.
– Чёрт! – воскликнул полуэльф, когда тот наконец сплюнул тягучий сгусток чёрной мокроты. – У тебя уголь в лёгких!
– Это кровь, – ответил Ганс, отдышавшись. Ему стало немного легче. – Наверное, сосуд в пищеводе лопнул от напряжения.
– Она разве не должна быть голубой?
Вместо ответа эрудит разразился целой тирадой:
– Бернар, все эти терзания, виноват ты или нет… Доннерветтер! То, о чём ты рассказываешь, вообще не имеет к вине отношения! Хочешь – обвиняй себя сколько влезет. Хоть всю жизнь. Поверь, я в этом деле магус. Да нет, гениус! Я вожусь с чертями, я сам проклят. Я урод с чёрной кровью. А ты… Твоих родителей убил не ты, а болезни. А Вмятину – моя ошибка. Поверь, я знаю, что такое вина…
Ганс замешкался: говорить или нет? Об этом ведь никто не знает. Плевать! Всё равно ему недолго осталось.
– Я знаю, что такое вина. Я убил своего отца.
– Ты… убил Грюнриттера?
– Нет, Грюнриттера я даже не видел. Я про смертного отца, Олафа Глабера, графа фон Аскенгласса.
Ганс закатал рукава, обнажив уродливые шрамы, покрывавшие его руки от запястья и до локтя.
– Он пытался очистить мою кровь от скверны, вылечить меня. Он резал мне вены и закладывал в раны чёрное олово. Он не понимал, что я просто такой и этого никак не изменишь. И в конце концов во время одной из таких экзекуций я несколько раз пырнул его вот этим ножом. – Мальтеорус показал на свой нож.
– Ты защищался, Ганс.
Эрудит покачал головой, поджимая губы.
– Он был безумен. Я мог просто сбежать, но я сделал то, что хотел. И я не прошу сочувствия. Я рассказал, чтобы ты понял: я устал уже об этом думать. Устал взвешивать каждый свой поступок: правильно я сделал или нет? Я не знаю! Я проклят? Я чёрт? Понятия не имею! Только знаю, что больше не могу об этом думать! Я просто принял решение – убить его. Я принял решение – пойти с тобой. Потому что… потому что такие решения я, чёрт подери, принимаю.
Полукровка внимательно смотрел в глаза другу. Последние лучи Хютера еле касались Бернаровых седых, покрытых копотью волос, его прямого носа и бледных губ. Но слёзы больше не текли по его чумазым щекам.
– Ты прав, – шмыгнул он носом. – Мы просто принимаем решения. А как выйдет – так выйдет.
Ганс пожал плечами, соглашаясь.
– Мы хотели добра, – продолжал Бернар. – Спасти Ниссу. Спасти эту долину.
– Спасти своих родителей. Спасти себя, – продолжил Ганс.
– Жаль, что не всегда получается, – грустно, тихо, но умиротворённо заключил Бернар. – Мне кажется, перед смертью Вмятина всё же научился дружбе. Он стал мне другом. И, выходит, умер героем. Надеюсь, его душа обретёт где-нибудь покой…
Эрудит хотел что-то ответить, но осёкся и промолчал. А следопыт вспомнил, как автоматон отрывал лапу Зубилу, как он намерен был уйти без Ниссы и как рассуждал, что все первопроходцы лишь выполняют свои задачи в отряде. Когда кузнец бился с подгорными чудовищами, может быть, он тоже лишь выполнял свою задачу? Может быть, он решил пожертвовать собой только потому, что так было разумнее по его железной логике? Ответа у Бернара не было. Он понимал лишь то, что судьба только что вырвала из него нечто очень ценное. И он больше никогда не позволит ей так с ним поступать.
Вдруг Нисса хрипло втянула воздух. Совсем про неё забыли! Гнома дёрнулась несколько раз и, не приходя в сознание, вновь застыла. Ганс проверил повязку:
– Кровотечение не остановилось…
– Боги! Что дальше?
– Я не патоморбист, я не знаю, что ещё можно сделать. Погрузим на Гюнтера, отвезём к Оддбьоргу в тепло и… будем ждать.
– Бесы, ещё и Нисса…
– Яд вейдхеллей смертелен, увы.
– Бёзовы гр-р-рибы! – прокаркал с ветки Карл, который, оказывается, внимательно следил за спасением Ниссы.
– Что? О чём он говорит? Какие грибы? – оживился Бернар, но эрудит качал головой. – Ганс, говори!
– Есть один древний опус – позволяет вывести яд из крови. Но Нисса точно была бы против.
– Но он ей поможет?
– В теории…
– Делай.
– Нет, он может её убить…
– Ганс. – Бернар взял друга за плечи. – Она не может принять решение. Мы его примем. Надо спасти ей жизнь.
Магус тяжело вздохнул и кивнул:
– И будь что будет.
А Карл зашёлся лихим карканьем.
И всё ж сильней всего отрава глаз зелёных,
Твоих отрава глаз,
Где, странно искажён, мой дух дрожал не раз,
Стремился к ним в мечтах бессонных
И в горькой глубине изнемогал и гас.
Нисса никак не могла понять, какого дьофуля ей кто-то читает стихи на эльфийском, которого она даже толком не знала. И что за комплименты такие? «Твоих отрава глаз». И про слюну… Совсем не романтично.
Но чудо страшное, уже на грани смерти,
Таит твоя слюна,
Когда от губ твоих моя душа пьяна,
И в сладострастной круговерти
К реке забвения с тобой летит она.
Во рту было гадко, мерзко. На вкус – хельбренна. Мелкие кусочки пряного мяса… Нет. Грибы? Но такие дурные, будто бы несъедобные, ядовитые. И приправлены туатаровой кислотой.
Что?! Да это же не еда, это первертивный опус!
Осознание происходящего обрушилось на Ниссу словно лавина: она закашлялась, выплёвывая изо рта висцеру, сипло вдохнула морозный воздух и распахнула налитые кровью отёкшие глаза.
– Бесы! Что?.. Где?..
Гнома перепуганно озиралась, пытаясь подняться на ослабших руках и хоть что-то разглядеть в сумерках без очков. Рядом горел костёр, её укутали во что-то тёплое, а мягкие, но сильные объятия Бернара удерживали на месте:
– Тш-ш-ш… Не дёргайся резко. У тебя там… живот… Лучше не смотри. Всё хорошо, всё хорошо…
Но она, конечно, посмотрела. И чуть не взвыла. Она бы заорала, но от ужаса перехватило горло. Нисса задышала, будто роженица, и задёргала ногами, словно бы пытаясь уползти.
Но как уползти от собственного тела?
Из её обнажённого живота торчало жало вейдхелля размером с локоть. И торчало оно остриём вовне. С кончика его капала жидкость…
– Дьофуль, – прошипела алхимица, как только смогла взять себя в руки и отыскать впотьмах воронью шевелюру Ганса. Она сразу всё поняла. – Название опуса?..
– Секреторная детоксикация Анриетты Травницы, – тихо признал Ганс. – Лучший способ вывести яд…
– …это вырастить ядовитую железу и жало, – зло процедила Нисса, вперяя взор в новую часть своего тела. Рядышком стояла деревянная миска, куда с её жала уже накапало полкружки вейдхеллева яда.