– Ну что, пошли? – Я хватаю Рея за вожжи и тяну к стойлам.
Нас встречает удивленный и настороженный Алтей. Он топчется на месте и фыркает, будто здороваясь и сопереживая Рею, который бесшумно заходит в загон. Проверив воду и сено, я машу им на прощание и выхожу.
– Грегори?
– Да, Франческо?
– Пойдем, я отведу тебя к главной улице, по которой ты выйдешь к городу. – Я повторяю и его позу: прячу руки в карманы. – Тут недалеко, всего двадцать миль.
– Сколько? Двадцать миль! – Он кричит, как петух на рассвете, и я жестом велю ему немедленно заткнуться. Он продолжает шепотом: – Франческо, да ты рехнулся. Какие двадцать миль? Максимум полмили. На большее меня не хватит.
Я в шоке от этих торгов. Он что, думает, я передвину Коттон-Таун поближе?
– Почему вы живете так далеко? Я надеялся выйти и попасть в салун!
– Чтобы никто вот так просто не мог зайти к нам на ранчо! – шепчу я в ответ. Не хватало, чтобы отец проснулся. Вот тогда точно проблем не оберешься. – Прости, но я не буду гнать лошадей и выкатывать повозку ради твоей заблудшей задницы. Придется справляться своими двумя. – Я развожу руками. – Тебе же нравится дорога. Ты постоянно путешествуешь. Попутешествуешь еще до города.
– Я ненавижу дорогу. – Он замирает на мгновение, и я уже жду, когда он вновь позовет меня по имени. – Франческо…
Во дворе повисает тишина. Даже вечно орущие не своим голосом индюшки заткнулись, а сверчки и цикады играют на скрипках перед другими домами. Я слышу только шумное дыхание Грегори. Я вижу, он устал. Еще бы! Несколько часов бродить по полю. Совесть грызет меня, как пес любимую кость. Он не мог подобрать слов вернее, чтобы надавить мне на жалость. Ну куда деться от этого умоляющего взгляда? Не могу я посреди ночи выгнать человека на дорогу, тем более если он ее ненавидит.
Я кошусь на дверь, потом опять на нерадивого путника и вздыхаю. Если отец найдет неизвестного типа у нас в доме, то солью могу получить и я!
Я поворачиваюсь к Грегори и пытаюсь вложить во взгляд всю бурю недовольства. Пусть понимает, как хочет.
– Сеновал.
– Гостевая комната, – тут же отвечает он. Я так потрясен его наглостью, что даже хватаю за плечо, желая встряхнуть. Он бесшумно смеется. – Франческо, видел бы ты свое лицо! О господи боже мой. Ну куда поведешь туда и пойду. – Он качает головой. – Хоть в хлев, хоть к свинье под бок.
– Тебе не говорили, что ты настоящая заноза в заднице? – вздохнув, отпускаю его. – И вместо того чтобы приютить, мне стоит выгнать тебя за пределы поместья, а для пущего эффекта дать пинка. – И все же я улыбаюсь, эта перепалка меня забавляет. – Пошли на сеновал, Грегори, иначе будешь спать с индюшками.
– Такой из тебя хозяин ранчо, знаешь ли! – смеется он, но на мой убийственный взгляд вскидывает руки перед собой. – Хорошо, хорошо, молчу. Тут такое дело… – Я уже делаю шаг к сеновалу, но он хватает меня за руку. – Я скормил Рею весь свой ужин, а с утра во рту ни крошки не было. Согласен на что угодно.
– Бобы? – ехидно предлагаю я и прищуриваю глаза.
Грегори сникает и морщится:
– Ладно, лучше сена пожую! – Он отпускает меня.
Мы наконец-то идем к сеновалу. Ладно, после того как он вспомнил про еду, мой желудок тоже взбунтовался. Попытаюсь пробраться на кухню и что-нибудь украсть.
– Хорошо, прилипала, – ворчу я. – Сейчас запру тебя и принесу нам перекусить кукурузного хлеба. – Он, услышав это, аж сияет. – Чего лыбишься?
– Ты решил сторожить меня?
– А ты рассчитывал, что оставлю чужака одного на своем сеновале?
Если быть честным, я просто не хочу нарваться на отца или Патрицию с утра. Чего-чего, а разговоров с ними мне сейчас не хочется. Обойдусь. Спасибо.
– Ложе не королевское, да и мыши могут залезть в штаны! – Я рад, что не только Грегори может шутить. – Однако либо так, либо пешком до города! – С этими словами я распахиваю двери нашего двухэтажного сарая и охаю от скрипа створок. Не дай бог, кто проснется.
– Ты не мог бы быть тише? – От очередной подначки Грегори я теряю дар речи. Тихо зарычав, толкаю это наглое недоразумение через порог и под возмущенные восклицания вновь запираю двери.
– Сейчас вернусь, бестолочь! – хотя так и подмывает оставит его здесь до утра, пока его не найдет кто-нибудь другой.
То, как ловко мне удается украсть с кухни пирог с арахисовым маслом и кувшин с водой, вероятно, войдет в историческую хронику. Я невероятно осторожен, не попадаюсь на глаза ни прислуге, ни отцу, ни сестре. Это даже удивляет: в свете недавних событий я полагал, что Патриция будет сидеть в столовой с чашкой остывшего кофе и дожидаться меня. Обычно после ссор она делает именно так. Если честно, то, что ее нет, немного огорчает меня. Мелькает и тревожная мысль: а не ищут ли меня мои домашние на полях или в городе?
Поборов рой сомнений, я покидаю дом и, пригнувшись, крадусь обратно в сторону сеновала. Может, я поступаю глупо, раз собрался провести ночь с незнакомцем, которого нашел на улице… но, во‐первых, за ним правда стоит присмотреть, а во‐вторых, мне по крайней мере некогда переживать из-за возможной продажи ранчо. Грегори хорошо отвлекает меня своими чудачествами.
Я останавливаюсь перед дверью, медлю и все же открываю ее. Грегори стоит, изрезанный тонкими лучами луны, пробивающимися сквозь дыру в потолке. Не сбежал, не уснул… неужели он вот так караулил меня? Боялся, что не вернусь или выдам его? Я вхожу, и он спешно закрывает дверь. Нервничает, как вор. А вот я у себя дома, хотя если отец нас поймает, то в неразберихе может накостылять обоим.
Мы погружаемся практически в непроглядную темноту. Где-то в углу шуршит мышь, впереди дышит Грегори. Я с трудом отвожу глаза от места, где, по моим предположениям, должен стоять ночной бездельник, и замечаю, как в левом углу помещения лунный свет падает на сено.
Моего плеча что-то касается, я вздрагиваю. Только присмотревшись, с удивлением понимаю: Грегори пытается отыскать меня. Он боится темноты? Или того, что прячется в ней? На секунду я и сам жалею, что остался с незнакомцем один на один, так еще и домой привел. Но ничего ужасного не происходит. Грегори просто схватился за мое плечо и ждет указаний.
– Франческо, тут так темно! Куда шагать? Ты здесь лучше ориентируешься. – Он говорит шепотом, хотя едва ли нас услышат. – Отведи меня к свету, пожалуйста.
– Ты про дыру в потолке? – зачем-то шепчу в ответ я.
– А ты про что?
А действительно, про что я? Пожалуйста, Грегори, прекрати. Какие-то слишком уж философские у нас беседы, никто и никогда не заставлял мой котелок так сильно кипятиться! Я без понятия, к какому свету он ищет дорогу, максимум, на что хватает сейчас моей выдержки да и ума, – вручить ему блюдо с пирогом, покрепче взяться за кувшин и свободной рукой потянуть его к проблеску света в углу.
Ступать приходится аккуратно, не хватало упасть и свернуть шею. Грегори беспрекословно следует за мной, будто новорожденный жеребенок за кобылой. Мы обходим корыто и пару тюков с сеном; я вытягиваю ногу вперед и на ощупь пытаюсь найти лестницу. Где-то здесь ступени, по которым мы заберемся вверх, к свету. Можно, конечно, открыть дверь, но тогда с утра она привлечет внимание отца. Я вручаю Грегори кувшин.
– Держи его, не разбей, мать еще покупала. Ясно? Я сейчас взберусь на середину лестницы и протяну руки за едой и водой. – Говорю туда, где по моим расчетам должен стоят Грегори, слышу, как шуршит под его ногами сено.
– Если упаду, скорее позволю своей черепушке разбиться, чем кувшину твоей матери!
Благо он не видит моего удивления. Это он искренне или шутит? С трудом взяв себя в руки, я карабкаюсь по хлипкой лестнице вверх. На втором этаже, ближе к дыре в потолке, света больше и ориентироваться проще. Я замечаю очертания кувшина и блюда, разворачиваясь к Грегори. Он ждет, пока я приму их.
– Так, давай сюда. – Я тяну руки вниз, во тьму. – Сможешь подняться сам?
– Лучше отнести еду к свету, а потом посмотришь. Я даже если и начну падать, то не знаю, за что хвататься.
В лунном свете я сейчас вижу его намного лучше. Грегори смотрит прямо на меня; взгляд изучающий, просто мурашки по коже, но глаза расфокусированы, словно он слеп. Его левая нога стоит на нижней перекладине, а руки нервно вцепились в лестницу. Он ждет, пока я дам ему сигнал подниматься. Ах да, у него же не очень хорошее зрение в сумерках… Видимо, придется помочь, иначе мы рискуем всю ночь играть в гляделки. Проверив еще раз устойчивость кувшина, окинув взглядом пирог, я вздыхаю и возвращаюсь. Удивительно, но я умудряюсь двигаться бесшумно, чего не скажешь про Грегори.
– Поднимайся, я смотрю.
Только после этого лестница противно скрипит и из полумрака показываются очертания кепи. Оно, к слову, старо как мир, а Грегори то и дело поправляет его. Покачнувшись, он протягивает руку, как тонущий, и я некоторое время гипнотизирую ее, не понимая, какого черта от меня хотят. О боже… Серьезно?
– Грегори, тебе сколько лет? Пять?
– Двадцать один. А что, разве с возрастом приходит умение видеть в темноте?
Я сжимаю от досады губы. Этому парню раз за разом удается загнать меня в тупик игрой слов, надо наловчиться продумывать ответы.
– Франче-еско? – нараспев окликает он, и я отмираю.
– Нет, в двадцать один появляется самостоятельность. – Я все-таки хватаю его руку и тяну вверх.
Он взбирается на второй этаж и насмешливо смотрит на меня, будя нестерпимое желание поставить подножку. Лететь тут не слишком высоко, не убьется.
– Пошли уже есть, я так вымотался за день, что скоро начну жевать сено!
Я падаю на пару растрепанных тюков, словно на кровать. Грегори, наглый Грегори, ложится в полуметре от меня и с наслаждением стонет. Перед ним весь второй этаж сеновала и огромное пятно, залитое лунным светом, но нет же! Ему обязательно уместиться где-то у меня на голове.
– Ешь, пей и давай спать. – Глаза начинают слипаться, и я хватаю кусок пирога, пока не уснул. – Как всегда невероятно, Патриция! Делать ей нечего, что ли? Успевает же готовить.