– Они все – лицемерные мерзавцы, слушают заветы, которым не следуют. – Слова Грегори – эхо моих мыслей. – Думаю, просто замаливают грехи, страшась кары. Трусы. Почему половина не может просто встать и сказать: «Да, я – вор, насильник, стяжатель»? Это хотя бы честное покаяние… Ведь быть щедрым и милосердным – не про людей.
Мне уже по-настоящему страшно. Никто на моей памяти так откровенно не богохульствовал прямо в церкви. Отец не позволяет нам вслух усомниться в Писании даже дома, впрочем, не запрещая колебаться в мыслях. А вот за такие рассуждения я бы уже получил по губам, а то и хуже! Порку! И тут мне становится ясно: если я сел сюда, чтобы подремать пару часов под размеренный монолог священника, то Грегори прячется от взора Бога. Да и уши верующих отвалились бы, услышь они его слова.
Но стоит признать: в его речах Грегори немало смысла. Неужели Бог и правда нуждается в нашем постоянном внимании? Не думаю. Нуждаемся лишь мы сами, а вот Всевышнему не нужно ничего. Он есть отражение всего и вся в каждой бесконечной секунде. Это нам вечно хочется падать на колени и просить, просить, просить прощения за необдуманные, часто жестокие поступки. А Грегори? Будет ли он молить о помощи, прощении, милости того, о ком так говорит? А что сейчас ответить мне, виноват ли я в том, что согласен с горькой отповедью? Черт его знает. Этот поход в церковь, видимо, будет богат на вопросы без ответа. Спасибо, Грегори!
– Раз ты в таких неладах с Богом, зачем пришел сюда? – Я задаю вопрос, хотя, думаю, уже знаю ответ. – Понимаю, так… принято, у нас, например, это еще и дань традициям. Моя мать верила, отец очень ее любил, и этими походами мы чтим ее память. Иногда мне кажется, что я предам ее, если однажды не приду на службу со своей семьей. Так почему здесь ты?
– Потому что Колтон сказал, что Патриция придет.
Лицо Грегори наконец-то смягчается, и я уже не так сильно опасаюсь, что он убьет священника, разнесет статую и подожжет Библию. Но ответ никак не вяжется с тем, что я спрашивал. При чем тут моя сестра? Однако Грегори не заставляет меня долго теряться в догадках.
– Я сверну твоему брату шею в ту же секунду, если он обидит мою сестру, – на всякий случай обещаю я.
– Не успеешь… – Он улыбается, но как-то хищно. – Я первый сверну ему шею.
– Рад, что мы сошлись во мнении насчет твоих родственников.
Он лишь качает головой, и я вижу, как ему хочется рассмеяться.
– Ты и на два шага не отойдешь от сестры, пока Колтон крутится где-то неподалеку. А церковь очень популярное место, знаешь ли.
Я задерживаю дыхание. Если быть точным, это Патриция вынудила меня пойти в церковь, но мысль Грегори правильная. Я прожигаю Колтона взглядом.
– Я знал, что ты будешь тут. Но не знал, что выберешь такое интересное место для службы. Приятно удивлен, Франческо.
– Не знаю, я выбрал это место или место выбрало меня. – Этот вопрос настигает меня впервые.
– Мы там, где нам суждено быть, мы делаем то, ради чего появились на свет. Встаем в поток событий, шестеренкой в часах. И рано или поздно наше время наступит.
Удивительно: мысли Грегори иногда облачаются в свое рода предзнаменования. Еще удивительнее то, как он прямолинеен в своих чувствах к миру, как не боится показаться дураком. В этом есть мудрость. Если Грегори хочет есть, так и говорит, если хочет в туалет, то обязательно оповестит меня, если хочет признаться в том, что уничтожен своей жизнью, своей долгой дорогой, то говорит, что не сдвинется более с места. Голос ровный, уверенный и спокойный, а душа, душа у него горит. Я украдкой касаюсь его плеча, ободряя.
– Мне нравится приходить к вам на ранчо, – тихо продолжает он. – Я знаю, что ты считаешь меня чудны`м, но мне с тобой весело… Патриция тоже ничего. Да и Алтей и Рей стали мне настоящими друзьями.
Он смотрит на свод церкви потускневшим, печальным взглядом.
– Жизнь многогранна, Франческо, в ней у всего есть обратная сторона. – Он словно подслушивал мои мысли полчаса назад. – У неба ночью есть луна, а днем солнце, клены летом зеленые, а зимой голые, с черными ветками…
Он не договаривает. А я все жду, словно мне вот-вот раскроют великий секрет вселенной или превратят воду в вино. Но Грегори лишь вздыхает, качая головой. Безнадежно. В какую игру он играет? Со мной? С миром? С Богом? И что на самом деле так его тревожит?
Вдруг очнувшись, он хлестко поднимает руку. Тянет вперед, словно пытался ухватить свою судьбу за хвост. Резко сжимает кулак.
– Время еще не пришло. Но переменам – быть, я чувствую. Знаешь, Франческо…
Шестеренки, заскрипев, встали намертво, выбивая сотню всполохов искр.
А что ты знаешь, Франческо? Ты вообще хоть что-то в этой жизни понял?
– Что…
Он приоткрывает рот, видимо, чтобы перевести тему или дух, но тут в церковь забегает мальчишка и заставляет нас подпрыгнуть на месте истошным криком:
– Пожар! Пожар! Поле Дюранов горит! Пожар! Хлопок горит!
Джейден и Хантер перепрыгивают через первый ряд, чуть не повалив старушек впереди и сестру. Я перепрыгиваю через Грегори, и мы втроем вылетаем из церкви.
Что ж, служба, видимо, закончится вполне реальным адом…
Я выбегаю из церкви, которая стоит чуть ли не на самом краю города, и смотрю в небо. Еще пару часов назад оно раздражало меня безоблачной, чистой синевой, а сейчас вселяет ужас. Мальчишка не ошибся, наши поля действительно горят. И будь проклята служба: будь мы дома, увидели бы быстрее! А что, если бы какой-то случайный ребенок не заметил дыма? Ладно, честно говоря, не заметить такое может лишь слепой, и даже он бы почувствовал запах гари. Хлопковые поля вспыхивают, как паутина: раз – и ее уже нет в твоих руках.
Небо затянуто черным смолянистым дымом. Благо он не успел опуститься и накрыть город по самые верхушки домов. В этом хаосе не понять, с какой стороны идет огонь. Нужно вернуться к дому. Наше поле прямоугольное и начинается на востоке. Жара последние дни стояла неописуемая, но рабы начеку: в случае возгорания дружно окапывают поле или, если могут, тушат пламя. Мы все живем на этот чертов хлопок, и, если его не будет, откуда возьмутся деньги на аренду? На еду? На что угодно! Да и Коттон-Таун не загибается только потому, что сюда приезжают торговцы и переселенцы.
Меня выводит из остолбенения легкий толчок. Это Джейден, не рассчитав скорость, врезается в меня. Сказать ему «спасибо» или треснуть по башке?
– Франческо?! Что ты встал как вкопанный? Надеюсь, рабы уже кинулись спасать поле, нужно им помочь!
Он говорит четко, без паники. Охваченный страхом, я лишь киваю. Хорошо, что мы приехали верхом.
– Давай по коням, дальше прикинем, кому куда скакать и чего делать, – продолжает распоряжаться Джейден.
Я, не чувствуя ног, бегу к Рею. От запаха дыма все лошади сошли с ума: то и дело пытаются порвать поводья, выдрать из земли бревно, к которому привязаны. И только мой дьявол стоит спокойно, дожидаясь меня. Обычно в общих стойлах он донимает кого-нибудь или, скучая, разглядывает землю, но сейчас – почуял беду, – уже в нетерпении копает копытом землю.
Надеюсь, рабы и правда уже окапывают необходимые участки земли, отсекая пламя. Если нет – им не поздоровится. Руки трясутся, когда я отвязываю Рея и пытаюсь собраться. Я знаю, мы в беде, я знаю, что Джейден и Хантер уже ускакали и нужно их догонять, но запах гари и кипящая кровь не позволяют даже вскочить в седло. Пожалуйста, несколько секунд, я прошу всего несколько секунд. Я жмурюсь, но в то же мгновение чья-то рука ложится на плечо.
– Франческо, все будет хорошо. Франческо, дыши. Ты должен собраться и помочь своим, ты слышишь, Франческо? – Я не открываю глаз, но только один человек может раз за разом называть меня по имени без особой необходимости. Он обращается ко мне снова: – Ты нужен своей земле.
– Грегори… – Я все же всматриваюсь в него.
– Скачи, Франческо, я последую за тобой. Я без лошади, не теряй времени, оно у вас ограничено! – Он кидает взгляд на Рея. Мой конь начинает дергать поводья, словно и вправду понимает, о чем идет речь. Чудеса, да и только!
– Жду тебя, – киваю я и уже с какой-то невероятной легкостью и решимостью седлаю Рея. Даю ему шпору, и мы, подняв клубы пыли, несемся спасать наши поля.
Где-то на полпути все становится яснее. Поля горят с трех разных сторон. Странно. Обычно, если пожар и начинается, то в одном месте, большим очагом. Складывается впечатление, будто меня и братьев пытаются разделить. Через полмили нас и правда ждет развилка из трех дорог: одна поведет к дому, а две другие, поменьше, в восточную и западную части хлопкового поля.
Не говоря ни слова, Хантер кивает нам с Джейденом и скачет в сторону дома – там он сможет подойти к южной части поля и задействовать в тушении пожара оставшихся рабов и прислугу, если они сами еще не бросили свои дела.
Джейден сжимает зубы сильнее и скачет на восточную часть поля, туда, где дыма больше всего. Никто не знает почему, но его всегда тянет к огню. Джейден ни капли не испуган, как всегда, не думает отсиживаться в безопасности. Напротив! Он летит в самое пекло, не думая о последствиях. Отец уже дважды вытаскивал его из огненного кольца! Дважды! А он все копал и копал, борясь с огнем! Правильно тогда сказал Хантер: что он рыл себе могилу. Мне страшно за брата. Но, если упустить момент, когда пламя разойдется на западе, то мы обречены.
– Да что ж за день такой?! – Я не знаю, зачем кричу, да и почему тоже.
Грегори снова кладет руку на мое плечо. Когда только он меня нагнал?
– Ничего, справимся! – бодро кричит он и даже улыбается.
Ему, кажется, ни земля, ни небо, ни Бог не указ. Как ему удается сохранить спокойствие? Ах, точно, не его же поле горит! Не отвечая, я отчаянно машу рукой в сторону столба дыма. Горит не только хлопок, горит в адском пламени моя душа.
– Я, между прочим, летел изо всех сил! – продолжает Грегори. – Смотри, я даже лошадь взял свою! Знакомься, это Ромашка! Моя красотка!