Я окидываю равнодушную лошадь взглядом. Вероятно, у меня постоянно такое же выражение лица, когда Грегори начинает нести ерунду налево и направо.
– Франческо, мой дорогой друг, Франческо, мы поедем спасать поле или ты так и будешь трястись как кленовый лист? – спрашивает с издевкой Грегори.
И как он вообще посмел… Ох!
Я даю шпору Рею. Черт, вот бы мой дьявол откусил приставучему дураку колени. Пусть попытается угнаться за мной на своей Ромашке! Но Рей уже несется вперед – так, словно финишная черта на скачках в паре футов от нас.
Клубы пыли растут, и я уже могу рассмотреть впереди других лошадей. Горожане тоже кинулись помогать. Черные силуэты мелькают тут и там на фоне белоснежного моря. Сбежались все кто мог. Но пожар по-прежнему так далеко, что кажется, будто я скачу в обратную сторону. Я облегченно вздыхаю, поняв: ветра нет. Иначе конец и хлопку, и нам. Справиться с пожаром, пока бушует природа, невозможно, легче развернуться и сразу идти собирать вещи.
Я оглядываюсь. Грегори лишь немного отстает от нас. Его Ромашка хороша для лошади, которая то и дело простаивает. Лошади нужно бегать, и я обязательно отчитаю его после того, как мы справимся с огнем.
Как только дым забивает нос, я перестаю оборачиваться. Пригибаясь, бью Рея по бокам: нужно ускориться, если это еще возможно. Наконец, приблизившись к пожару, я спрыгиваю с коня. Тут же сзади слышится чей-то недовольный выкрик.
Мой дьявол копает ногой землю, все рвется вперед.
– Рей! Ни подходи к пламени! А ну пошел вон отсюда! Держись позади меня и готовься скакать! Ясно тебе, упертая дубина?!
Фыркнув, он слушается меня, потому что в этот раз я полностью серьезен. Не хватало еще тратить воду, чтобы затушить его буйную голову в самом прямом смысле.
– Ты спятил? На полной скорости спрыгнуть с галопа? Ты чуть ноги не переломал! – Грегори делает примерно то же самое, а именно спрыгивает с рыси, и я раздраженно отмахиваюсь от него. – Эй! – Он хватает меня за руку. Глаза у него пылают ничуть не слабее пожара. – Остор-рожнее!
Прекрасно! Я дружу с чудаком, у которого замашки псины.
– Потом, Грегори, потом! – Я вырываю руку и, кажется, чуть не ломаю. Откуда в нем такая силища? – Пошли, пора помочь рабам.
Не знаю, тушил ли Грегори хоть раз пожары, но времени что-то ему объяснять нет. Это уже четвертое возгорание на моей памяти, и благо мы с семьей знаем, что делать. Хлопок пылает так, что в считаные секунды ночь превращается в день, а жар вокруг такой, что Сатана показывает рога. Никакая вода здесь не поможет. Да и откуда она в таком количестве посреди поля? Если только океан накроет всю Америку разом. Засыпать землей – тоже не вариант: за лето она где-то становится песком, а где-то от дождей слипается с глиной, и ее топором не возьмешь, не то что лопатой. Единственный способ спасти целое поле – отрезать горящую часть. Причем огонь пожирает хлопок очень быстро, так что приходится вырубать и вырезать растения не меньше, чем футов за шестьсот. А потом… потом смотреть, как горят деньги. Не знаю, отчего Бог решил устроить нам вместо трехчасовой проповеди такую встречу с адом, но приходится мириться. Я лишь надеюсь, что это не из-за того, что мы с Грегори недостаточно почтительно слушали священника. А впрочем… нет. Что-то здесь не то, все выглядит подозрительно. Пожар сразу в трех местах? Равноудаленных друг от друга? Я смотрю на Грегори и задерживаю взгляд на рыжих волосах. В его руках уже коса, и он умело помогает рабам. Но этот цвет не дает покоя. Пламя. Цвет Ридов. Которых здесь нет.
– Молодой господин! Молодой господин! – Ко мне подбегает темнокожий парень и кланяется, я быстро киваю. Нет времени на формальности, сейчас сгорим вместе с хлопком. Я совсем не помню его имени. – Мы, клянусь Богом, были на поле, когда появился дым! Мы сначала и не поверили. Ветра нет, утро ранее и тут раз, пожар! Господин, мы не виноваты! Мы очень быстро кинулись кто за чем! – Он машет руками, говорит быстро. В общем гаме я вообще еле могу разобрать его речь. – Мы смогли отсечь больше половины, пока вы скакали сюда, молодой господин!
– Что по остальным направлениям?
– Не знаю, молодой господин, работаем, не разгибая спины!
Я вскидываю голову, пытаясь прикинуть размах беды. Нет, ни черта не получается, небо – сплошь сверкающий уголь. Ладно, остается только присоединиться к остальным и довериться Хантеру с Джейденом, скоро подоспеют отец и горожане. Надеюсь, раб мне не наврал.
– Понял, показывай, куда идти, чтобы начать отрезать поле с другой стороны. Сойдемся на середине. Так меньше шансов попасть в огненное кольцо!
Раб кивает, слушая мои решительные приказы. Я смотрю на Грегори – и поражаюсь быстроте его действий. Всех рабов он уже организовал. Мне остается лишь мысленно его поблагодарить и отпустить с Богом, если Бог на нас зол. И все же напоследок я не могу его не окликнуть. И кто из нас еще прилипала!
– Грегори!
Он распрямляет спину и с тревогой смотрит на меня. Я с усилием улыбаюсь:
– Не подпали хвост.
– Хорошо, – одними губами шепчет он.
А теперь нужно браться за косу или серп. В отличие от многих южных господ, наш отец считает, что любой уважающий себя ранчеро должен уметь возделать поле. В особенности мужчина. Тем более, как уверяет Хантер, это помогает сделать хлопок чуть дешевле. Не знаю, правда ли мы помогаем толпе рабов в поле, но пытаемся.
Я бегу за темнокожим парнем, уворачиваясь от других рабов. Спасать поле вышли все, и женщины, и старики. Каждый пытается помочь. От этой мысли – прямо сейчас все мы едины, множество душ – екает сердце. Но умиляться времени нет.
Мне протягивают косу, и я велю всем имеющимся в распоряжении рабам быстро-быстро убирать срубленный хлопок, не мешаться под ногами. Не хватало им вместо белоснежных коробочек ноги свои в руках уносить! Одному мужчине я приказываю взять серп и идти ко мне навстречу с середины расстояния между мной и Грегори: так мы ускорим процесс. Пламя пока далеко. Увы, костер ничем не хуже дождя, быстро уничтожает следы преступления. Но меня не покидают мрачные догадки. Как же все так… вспыхнуло? Надо поговорить с Грегори. Серьезно.
Я орудую косой так, как не работал вероятно, весь год. В стороны летят хлопок, ветки, насекомые. Чем чаще я замахиваюсь, тем больше ухожу в себя. Чувство общности – с землей, с теми, кто ее спасает, – пульсирует в голове. Все звуки слились в гул, стали единым голосом белых и темнокожих, рабов и господ. Небо переливается, напоминая отчего-то витражи церкви, а жар подступающего пламени, хоть и заставляет бурлить кровь, но не идет ни в какое сравнение с жаром моей души.
Перед глазами все плывет. Кажется, огонь подползает и пытается цапнуть меня за ногу. Воздуха уже недостаточно, дым скребет легкие. Хочется, смертельно хочется покашлять, но тогда остановишься, а останавливаться нельзя. Оживает вспышкой воспоминание. Мать… мать ужасно боялась огня. Пожар для нее значил катастрофу. И вот теперь Джейден бесстрашно лезет в самое пекло. Как и все мы.
Я замахиваюсь еще раз, с такой остервенелой силой, что коса вот-вот треснет вместе с моей костью, но кто-то перехватывает руку. Я дергаюсь, не поднимая глаз, но хватка становится лишь сильнее. Последние остатки разума уходят. Какого дьявола происходит?!
Я рывком вскидываю голову, вдыхаю еще немного удушливой гари и вижу Грегори. Ну кто еще, не рабы же рискнут приблизиться ко мне, пока я машу косой направо и налево. Его лицо не рассмотреть из-за дыма. Пламя подобралось вплотную. Если бы он не перехватил мою руку, я бы порубил раба.
Кажется, мы отсекли поле от огня, но осознать это я не успеваю. Кто-то кричит, и мы с Грегори резко разворачиваемся. Мальчик лет тринадцати попал в кольцо огня и потерялся в дыму, не видит, куда бежать. Я понимаю: нужно собраться, отдышаться и как-то вызволить его. Вот только ноги приросли к земле. Три невероятно долгие секунды и несколько вздохов понадобилось мне, чтобы дернуться в его сторону. Но тут же меня окутывает тьма, резкая боль пронзает бедро. Я падаю, тут же с усилием поднимаю голову – и смотрю на место, где секунду назад стоял Грегори. Но там его уже нет.
– О мой бог, – шепчу я и поворачиваю голову туда, где раб метался в кольце пламени.
Конечно же! Грегори летит прямо в огонь, ему на помощь. Бесстрашно врывается в пламенную пасть, хватает мальчишку, уже теряющего сознание, на руки. Я все смотрю и смотрю на них. Волосы Грегори колышутся, словно он прыгнул не в костер, а в воду; рубахи нет; штаны обуглены и превратились от дырок в сито. Кожа в саже, алеет пятнами будущих ожогов, но как сверкают глаза! Что удумал, дурак… Не дал мне самому вытащить из беды моего раба. Сделал подлую подножку и толкнул на землю, как свинью! Неужели так хотел погеройствовать? Ничего, я его еще подергаю за кудри, когда вернется. Лишь бы они не сгорели…
Но ничего его, похоже, не берет! Он так же ловко выходит из огненного кольца, лишь кашляя. Ребенка вручает, по всей видимости, отцу и подходит ко мне. А я… я лежу на сухой пыльной земле, среди пепла и веток хлопка, и смотрю на него снизу-вверх. Уж не знаю, чем заслужил такой подарок судьбы, но сейчас голова отказывается думать. Вероятно, я просто надышался дыма. Ведь не может Грегори вот так сиять, словно его маслом нарисовал талантливый художник. Перед глазами плывет.
– Тебя тоже поднять на ручки, молодой господин? – Он мягко посмеивается, а я не могу даже уследить за цепочкой его мыслей. Дурак.
– Ручки, – говорю я медленно, – оторвутся.
– Ох, Франческо, – шепчет он, мрачнея и склоняясь. – Надо уносить тебя. Да?
– Да, – шепчу я.
– Рей! – Грегори зовет моего… моего коня! Подлец, свистит, в точности подражая мне. Дома, что ли, тренировался, гад?
Рей летит к нам так, будто моя голова превратилась в большое яблоко. В сущности, так и есть.
– Франческо? – Грегори проверяет, слышу ли я его. Не уверен.
Я смотрю на него левым глазом, правый полузакрыт. Мое сознание зависло между темнотой и светом. Я уже мало что осознаю, когда он усаживает меня на Рея. Друг волнуется. Я чувствую.