Я захожу на сеновал, стуком дав понять Грегори, кто здесь. Конечно, зачем мне стучаться в двери своего же сеновала? Логика железная. Зайдя внутрь, я не вижу торчащую из сена довольную голову, и это тревожит: как бы кто-то из рабов не пустил случайно в эту наглую задницу вилами. Такое вероятно.
– Грегори, ты где? Неужели еще спишь? – Я озираюсь и не замечаю ничего подозрительного. А потом рыжая копна волос показывается прямо из дыры в потолке. – Ты что, дурень, залез на крышу?! А ну слезай! Если кто из рабов или, не дай бог, отец заметит тебя, нам конец!
– Не переживай, Франческо, – гремит знакомый голос. А вот губы Грегори не двигаются. И тут до меня доходит… – Я уже заметил этого дурня и позвал помочь мне починить крышу. Как это так, он спит на сеновале… а вдруг дождь пойдет? Нехорошо, так с гостями не поступают, Франческо.
– Да, я попался, – подытоживает Грегори.
Из моих рук выпадает тарелка. К черту кашу. Как он мог так легко попасться? Я же просил его не высовываться! Ладно. Сейчас я заберусь на крышу и столкну его с нее. Хотя, если отец еще не зарядил в него солью из ружья, возможно, у нас есть шанс выйти сухими из воды.
Я выхожу на улицу, хлопнув дверью, и огибаю сеновал по дуге. Да, зрение и слух меня не подвели, отец и Грегори с инструментами на крыше. Я бросаю пару ругательств – тихо, чтобы даже Бог не услышал, – и лезу к ним. Я не планирую чинить крышу. Раз попался, пусть теперь отдувается сам. В конце концов, даже рабы работают тут за еду.
Полдень близится, и солнце уже припекает. Мой отец и Грегори стоят без рубашек и обливаются потом. Грегори оказался не таким доходягой, каким я его представлял. Хотя по сравнению со мной – жертва голодовки.
– Отчего-то мне кажется, ты не помогать нам пришел, сын. – Отец усмехается. – Ничего, я нашел себе помощника. Хантер слишком много умничает, а Джейдена днем с огнем не сыщешь. Почему у меня не такие покладистые сыновья, как Грегори?
– Потому что они не паршивые янки, отец. – На мое замечание Грегори возмущенно фыркает.
– Ах да точно, совсем забыл, – смеется отец.
Грегори строит мне недовольную гримасу, но молчит.
– Как спалось? До скачек пять дней вместе с этим. Нужно держать Рея в тонусе, но не загнать до смерти. Дай ему пару дней отдохнуть перед забегом. – Отец прекрасно знает, что я в курсе таких прописных истин, но считает долгом напомнить. – Отведи Грегори сегодня в гостевую комнату и покорми нормальной едой. Он у Хантера все яйца перетаскал!
– С удовольствием поделюсь с ним бобами. – Моя улыбка еще никогда не светилась таким ехидством. – Хорошо. Вижу, вам тут и без меня работается здорово. Не буду терять времени и пойду побегаю с Реем. Грегори, как закончите, приходи с Алтеем на поле. Ему тоже надо ноги размять.
– Хорошо.
Каждый раз, когда он скуп на эмоции, я подозреваю неладное. Однако сейчас я понимаю, почему Грегори так себя ведет. Чем больше хочешь спрятать, тем меньше говоришь, думаешь и делаешь. Пока отец выбирает, какую доску прибить, Грегори не сводит с меня глаз. Его слипшиеся от пота волосы потемнели. Он сжимает молоток и облизывает губы, протирая тыльной стороной руки лоб и глубоко дыша. Жарко. На этой крыше определенно жарко и мне тоже, уже пора заняться делом. Я решаю отключить голову до блаженного прохладного вечера. Главное, я понял, что Грегори не нужно прятаться по углам и пока никому ничего не угрожает.
Когда я вхожу к Рею и Алтею в конюшню, они оба демонстративно отворачивают морды. Обычно я вывожу их из загона с рассветом и возвращаю только к закату, а сегодня, измотанный разборками с Ридами, проспал. Если Алтей, более продажная скотина, может поменять свое мнение ради морковки, то Рей будет фыркать, пока я не загоняю его до хрипоты.
С Алтеем я разделываюсь быстро, предложив сочное яблоко, – и вот конь уже нетерпеливо бодает дверь, спеша на волю. Рей капризничает: от яблока он отворачивает голову, всем видом показывает, что преграды для него – мелочь и он лишь из уважения ко мне еще не вышел на улицу сам. Его ум и мимика в очередной раз поражают меня. Словно человек, словно еще один непутевый, но оттого не менее любимый брат. Я, как обычно, просто открываю ворота, ставлю воду и жду, пока он сменит гнев на милость. Времени у нас немного, но, честно говоря, Рей готов к скачкам. Он обожает соревноваться с другими лошадьми, а Алтей ему в этом не помощник. Он резвый, молодой конь, но соперничать с моим дьяволом бы не смог.
– Ладно, дружище, я понимаю, что немного запоздал, но и ты должен простить меня! Мне пять плетей дали! Вся спина до сих пор горит, как от укусов муравьев! Я должен был отлежаться, – говорю я. Рей все не поворачивает ко мне голову, хотя глазами косит в мою сторону. – У нас с тобой великая цель, дружище, нам надо спасти ранчо от проклятых крыс. Мы же не любим крыс?
Он ржет так, будто понял, о каких крысах речь. Еще немного – и запрягут меня, а Рея посадят сверху. Дожили! Благо никто не видит, как я уговариваю коня на тренировку.
– Мы обязаны прийти первыми, понимаешь? Теперь на кону не только год оплаченной аренды, но и судьба всей нашей земли. – Он поворачивает голову, а я продолжаю говорить. – Да. Не будет зеленой травы, речки по вечерам. Забудем о вкусной еде, и ночлег станет волей случая. Дорога превратится в дом. – Я говорю серьезно и вижу, как Рей выходит из стойла.
Зато меня накрывает паника. Я по-настоящему понимаю, о чем говорю. Позавчера я переживал за сестру и ее девичью честь, вчера – за свою задницу, а сегодня я переживаю за свой мир. Проиграв скачки, мы будем вынуждены уехать. И нет, мы не получим за ранчо и цента. Скорее всего, нам придется распродать всю утварь, драгоценности матери и Патриции. Я бросаю взгляд на Алтея, потом – на Рея. И лошадей тоже придется продать? Своих друзей? Ни за что! Я лучше поубиваю одного Рида за другим, чем отдам Рея другому человеку. Друзей не предают и не продают на аукционе. Я поднимаю голову на крышу. Ее давно стоило заменить, но даже эти гнилые доски слишком дорогие для Ридов. Все. Они не достойны топтать наши поля, смотреть на долину и ни в коем случае не должны одержать верх. К черту золото. Мое сердце принадлежит этой земле, и я буду ее защищать… Я закрываю глаза, прокручиваю в памяти последнюю пару недель. Враг – искупление, друг – кара, медь – кинжал и, по всей вероятности, я сам на него напоролся. Но крови не будет: медь – мягкий и податливый металл.
Рей фыркает. Я опять забыл о нем. Забыл обо всем, кроме долины.
– Иду я, иду.
День больше не кажется знойным. Не знаю, что на меня нашло на крыше, может, какое наваждение, но пока мы с Реем добрались до тренировочного поля, я даже немного продрог. Солнце закрыли облака, мой разум – жажда мести. Разминка длится чуть больше обычного. Не стоило мне пропускать вчера тренировку. Мышцы, как механизм: чуть постоят без дела и уже скрипят. Зато после разминки пыль опять поднимается столбом и не оседает, пока мы носимся от старта к финишу. В какой-то момент я понимаю: мне тренировка нужна чуть ли не больше, чем Рею. На несколько часов я перестаю думать о цене проигрыша и полностью отдаюсь бешеной скачке. Спина после порки болит с новой силой, но боль лишь подстегивает меня. Она вообще действует на меня иначе, чем на других: заставляет яростнее драться, кричать, бороться. Я давно заметил, что стоит моему телу разнежиться, как мысли улетают куда-то в небеса. Поэтому порку я воспринял, как встряску, а не как наказание.
– Так, парень, давай полегче. Перерыв. – Я осаживаю Рея. Не хватало правда загнать его перед скачками. Я чувствую, как он против, как дрожит в нетерпении, но главный тут я. – Нет. Иди попасись и попей воды из ручья, иначе оба издохнем.
Он фыркает, но идет выполнять мои указания. А я, едва спешившись, понимаю, что ноги против моей воли стали колесом. Бедра и колени дрожат. Я прижимаю ко лбу ладонь, не понимая, почему меня бросает то в холод, то в жар. Душно. Опять душно. Единственное слово, которое крутится в моей голове, хотя солнце все так же укрыто шалью из неплотных облаков, а листья колышутся под пальцами ветра.
Я стаскиваю с себя рубаху и подворачиваю штаны до колен. Мелькает шальная мысль вообще раздеться, но последние остатки достоинства напоминают: нечего тут разгуливать голышом. Я смотрю на свою грудь и живот. Я редко оцениваю себя, но насколько я привлекателен, интересно? Девушки в городе все чаще задерживают на мне взгляд. Я не только крепкий, но и достаточно высокий. Это, как мне кажется, даже хорошо, делает мое сложение гармоничнее. Я вытягиваю руки вперед и напрягаю мышцы. Впрочем… сейчас точно не до поиска жены и не до таких размышлений. Тут бы сохранить дом, а то кому нужен бродяга?
– Себя разглядываешь? Как неприлично, Франческо, как неприлично. – Я вздрагиваю от неожиданности, когда в паре метров от меня раздается ехидный голос Грегори. – Давно ты стал нарциссом?
– С тех самых пор, как меня поколотили, отстегали и укатали до смерти. – Я не знаю значения слова «нарцисс», но прикидываю и стараюсь дать максимально верный ответ. По всей видимости, я сбил Грегори с толку: он изменился в лице. – Что?! Не смотри на меня так. Не знает такой деревенщина, как я, что такое нарцисс.
– Ты не деревенщина…
Он, кстати, пришел без рубашки. Только-только, видимо, освободился. Мой отец умеет занять рабочие руки.
– Ты ранчеро.
– Спасибо, это помогло. – Я закатываю глаза. – Что не так, Грегори?
– Все еще болит? – спрашивает он так тихо, что мне приходится с боем отнимать у ветра эту фразу.
– Сейчас немного. Я потревожил кожу, хотя Патриция щедро обработала меня мазью. – Я вздыхаю. Волнуется, что мне досталось из-за него? – Эти раны не твоя вина. Патриция плакала вчера полчаса, пока занималась со мной, прошу, новых стенаний я не переживу.
– Я не собираюсь стенать. – Он говорит это с нажимом, вкладывая какие-то свои эмоции, отдающие привкусом тьмы и гнева. – Покажешь?
– Вот. – Я поворачиваюсь к нему спиной. – Ничего такого.