– Не позволю…
Я медленно поворачиваюсь к Грегори. Этот шепот сорвался с его губ.
Есть слова, которые, независимо от того, насколько громко их сказали, обескураживают. Они громом и ураганом врезаются в уши, от них кружится голова. Клянусь, я, тот, кого молотом с лошади не сбить, чуть не навернулся с Рея. Грегори вкладывал в это простое обещание всего себя. У слов есть своя магия, их сила, вес меняется от того, кто и когда их произносит. Умиротворение на лице Грегори вновь сменяется маской злости и отчаяния. Он словно летит против шквального ветра, чувствуя: вот-вот крылья переломятся и перья разнесет по округе. Такие резкие перемены его настроения – от детской безмятежности к мрачной серьезности – и прежде иногда поражали, иногда пугали. А сейчас в груди теплой волной разливается волна надежды. От нее немеют конечности, даже пальцы дрожат. Того и гляди, вожжи выпадут из рук. Позора не оберешься.
– Я сделаю все, чтобы семье Ридов не досталось и клочка вашей земли. Я еще не представляю, на что готов пойти, но посмотрим, как им понравится испытать их же оружие на себе. – Он улыбается. И это жестокая улыбка.
Я надеюсь, это шутка. Всем сердцем верю в это.
– Они уже стреляли в Рея. Ставки высоки. Но они еще не знают, на что может пойти человек, которому почти нечего терять, – шепчет он.
– Грегори… у тебя всегда есть ты сам. – Я улыбаюсь, пока мы мирно приближаемся к реке и подножию гор. – Даже если у тебя нет места, даже если ты ощущаешь себя бродягой, которому нечего терять… Это не так. Ты самое большое сокровище для самого себя. Не стоит говорить такие вещи.
– Свобода выбора, Франческо, намного больше, чем ты можешь себе представить.
От его слов я захлебываюсь возмущением. Как это я не понимаю, что значит свобода? Немыслимо! Это бред и крайне оскорбительно.
– Ну все, надул губы, будто ребенок. Я говорю о фатальной свободе выбора, Франческо. Ты о таком все-таки вряд ли задумывался, не такая у тебя жизнь.
– Сомневаюсь, Грегори. – Я не смотрю на него. И не подозреваю, что секунду спустя упаду вниз с вершины мнимого величия и разобью колени.
– Я говорю о смерти, Франческо. – Он улыбается так, будто рассуждает всего-то о теплом ужине перед камином. – Вот. По лицу вижу, ты уже понял, что ошибался.
Почему он говорит такие страшные вещи?
– Да. Хорошо… ты прав. О таком я не думал, потому что…
– Боишься, это логично.
Мы все ближе подходим к реке, и я взываю к природе, чтобы она заглушила слова Грегори. Я знаю: они станут для меня болезненным потрясением. Откровением. Они станут для меня всем.
– Мы, Франческо, не выбираем жизнь. Не задумывался об этом? Ты рождаешься и… потом осознаешь себя, как нечто мыслящее. А что же ты можешь выбрать, Франческо? Ты можешь выбрать смерть. В смерти больше свободы, чем в жизни.
Я открываю рот, чтобы возразить, но Грегори быстро качает головой.
– Нет. Я не говорю, что можно избежать смерти человеческой. Я не про жизнь загробную. Я говорю, что иногда мы выбираем умереть героями, а не предателями… К сожалению, мы не всегда свободны выбирать, кем именно жить и жить ли вообще.
Его слова эхом ужаса звенят в моей голове, пронзают все естество. Я уже задумывался о чем-то похожем. Как ни беги, как ни прячься, мы все рано или поздно умрем. Умру и я, и Грегори, и Рей, моя семья, их дети, внуки. Клен, посаженный моим дедом на холме в долине, и лес у подножия, каждое животное и каждое дерево. Я поднимаю глаза к горам, реке. Они не живые, но и горы разрушатся, и река рано или поздно иссохнет. Да, значительно позже, чем уйду я, но все же. А взгляд скользит дальше, ввысь. Неужели и солнце? Звезды? Луна? Разве может погибнуть что-то такое невероятное, как небо? Раз – и утро больше никогда не настанет. Выбирает ли оно, когда и как умереть?
Свободнее ли выбор Грегори, чем выбор неба?
Я не знаю, как взбираться вверх по узкой тропинке, по которой и козлы прыгать боятся. От тяжелых мыслей я, кажется, не в силах сдвинуться с места.
Мне страшно умирать.
Мне страшно умирать, потому что есть ради чего жить или потому что я не знаю, ради чего действительно готов отдать жизнь? Неужели Грегори думал об этом с вечера? Почему он вообще задумался об этом?
И все же… Когда именно я умру? Вместе с небом? С душой?
С моей долиной?
– Почему ты вообще задумался о чем-то подобном Грегори? Я не понимаю. Почему ты в свои года выбираешь смерть? – Я повышаю голос от злости и, если честно, от беспомощности. – Что на тебя нашло, Грегори?
– Не знаю, я… я зол.
– На кого? На свою семью? Я тебе уже сотню раз говорил, что нет смысла переживать! Все будет хорошо, и мы со всем справимся, я…
– На тебя зол, Франческо. – Слова его подобны стреле.
Кажется, я слышу хлесткий звук тетивы, чувствую, как сердце пронзает боль. Я не хочу признавать, что это настолько задело меня.
– Что… почему? – Мы останавливаемся около реки, но я ощущаю, будто ее ледяная вода сковала мое тело. Страх. Такого страха я еще не чувствовал.
– Ты не безгрешен, Франческо. Как и я, как и все, – выдыхает он. На его лице безмерная усталость. – Ты… – Он поднимает голову. – Давай заберемся по этой дороге и вон там поговорим.
– Грегори! Зачем ты так со мной?! Говори здесь и сейчас! – Я вспыхиваю праведным гневом. – Зачем… В общем, давай говори, что я такого сделал?
– Нет уж, поползли наверх! – Он, невесело усмехнувшись, подталкивает Алтея идти вброд по самому мелкому месту. Благо река и правда неглубокая. – Я сказал тебе, потому что устал ловить твои косые, якобы незаметные взгляды.
Я отчетливо вижу улыбку на его губах.
– Я читаю тебя не хуже, чем ты меня.
Это признание терзает меня до самой вершины. Лишь иногда я забываю о злости Грегори на меня: когда Рей наклоняется чересчур сильно на узкой тропинке и когда мне кажется, что я умру, так и не узнав причин нашего разлада. Мне уже ничего не интересно: ни долина, которая раскинулась внизу, ни путь в неизвестность, ни скачки. Мое внимание сконцентрировалось на ровной спине Грегори.
Все так, как он и говорил. Мы отлично понимаем друг друга. Почти как Джейден и Хантер, которые могут общаться взглядами. Правда, в детстве они и дрались иногда до тех пор, пока кто-то не упадет без сознания. Не хочу драться с Грегори, тем более мы взрослые люди. На этой мысли Алтей останавливается, и я понимаю: мы пришли.
Отвесная тропинка превратилась в небольшое плато, которое постепенно сужается. Дальше маячит пещера. Грегори спрыгивает с Алтея и садится на краю утеса, а конь без всадника принимается щипать траву. Рею не до еды. Он выглядел уставшим. В кои-то веки! Я тоже спешиваюсь.
– В пещере темно, жуть. Надеюсь, никто ноги не переломает. – Я сажусь рядом с Грегори, а сам поглядываю на Рея.
– Красиво у вас тут… – Грегори упрямо глядит вперед. – Луна как-то совсем по-другому преподносит долину. – Он будто издевается надо мной, не переходя к разговору, которого я жду. – Серебро рассыпалось, как монеты из рук Иуды, и покатилось по переливающейся змеиной коже – траве. Смотри. – Он указывает вперед. – Она так красиво наклоняется от ветра. Не могу рассмотреть поместье, зато вижу отсюда поля. Вон хлопок… красивый, дорогой и… безбожный.
– Хлопок позволяет нам, да и вам, жить, Грегори. – Я тоже смотрю на белые поля вдалеке. – Вся Америка – это табак, хлопок, сахар, фрукты. Нам повезло: в этой части штата хлопок неплохо растет. Мы отправляем его на восточное побережье, и оттуда он уже идет в Европу. Огромные деньги, Грегори, и очень важные.
– Но какой ценой вы их зарабатываете? – шепотом спрашивает Грегори.
– Это тяжелый труд. – Я поднимаю голову к небу. – Деньги – часть свободы. Мы зарабатываем много, но тратим огромные суммы, чтобы поддерживать ранчо. Золото, которое нашла Патриция, – проклятие и бремя. Хантер и Джейден, да и сама Патриция… даже отец, видят в нем свободу. Хантер хочет уехать на восточное побережье и учиться в университете, Джейден – плевать в потолок и ни о чем не беспокоиться, Патриция – найти мужа из благородной семьи, а для этого нужно приданое. – Я вздыхаю. – Отец устал задумываться об аренде каждую осень. На нем лежит ответственность, и я хочу разделить ее с ним.
– Так почему ты считаешь, что золото не выход? Меньше работы, больше денег. Что не так, Франческо? – Он переводит взгляд на меня, я делаю то же.
– Мы уже об этом говорили. Старательство – опасный выход. – Я подношу указательный палец к виску. – Стоит только золоту заблестеть, как люди слепнут. Им больше ничего не надо, ни друзей, ни любви, ни земли. Даже мое сердце забилось чаще, когда я увидел те самородки. Нет в этом мире незыблемых вещей. – Я с усилием поворачиваю голову, вновь обращая взгляд к долине. – Я не могу потерять свободу, Грегори, она важнее всего. Даже чуть важнее ранчо…
– Тогда я не понимаю твоего лицемерия, – резко отвечает он.
У меня перехватывает дыхание.
– Ты говоришь, что свобода важнее всего для тебя, Франческо, однако противоречишь сам себе. Это смешно. Это ложь. Это самообман. Зачем ты занимаешься этим, скажи?
– Почему самообман?! – Я задет настолько, что недавние мысли о драке уже не кажутся мне такими уж глупыми.
Я встаю с обрыва и смотрю на Грегори сверху вниз, он глубоко вздыхает и тоже поднимается. Его пряди медленно колышутся на ветру.
– Свобода – все для меня. Я ни на что ее не променяю. Ни на успех, ни на богатство, ни на…
– Свобода не дается неволей других, Франческо! – кричит он.
Он впервые кричит на меня. Руки сжаты в кулаки, так, что побелели костяшки. Я опешил: сделал шаг назад, чуть не рухнув с обрыва. Он грубо ловит меня и удерживает, стиснув плечо. И все же я падаю. Падаю с горы своих… иллюзий?
– Ты рабовладелец, Франческо! Ты рабовладелец. – Грегори повторяет это по слогам. – Сколько у вас рабов, сотня, две, три? Я не считал! Твоя земля, твое поместье, твои лошади держатся на их труде. Адском и неблагодарном. Что вы даете рабам? Еду, ночлег и пару драных штанов? Посмотри на себя, Франческо, какая на тебе одежда, какова твоя осанка, каков твой взгляд! – Он больше не кричит и вместо гнева я ощущаю… стыд. – Скажи, ты считаешь, что твоя душа чем-то лучше души темнокожего?