у ополоумевшего изобретателя. Я вспотела и ужасно устала, дергая туда-сюда ножовку. Киса же, вместо того чтобы мне помочь, куда-то исчез. Похоже, старичок нашел какие-то остро необходимые детали для своих очередных гениальных изобретений, потому что до моего слуха сверху долетали звяканье и его довольные восклицания.
Окончательно утомившись, я крикнула:
– Киса, немедленно иди сюда!
Но изобретатель, увлеченный изучением хлама, и не подумал откликнуться. Обозлившись, я поднажала на пилу. Вот сейчас расширю отверстие и втащу несчастную сюда, на второй этаж!
То ли я сумела самостоятельно, без обучения, освоить науку выпиливания человека из пола, то ли злость придала мне сил, но ножовка вдруг легко забегала туда-сюда. Я смахнула пот с лица, мне стало ужасно душно. Сейчас отпилю еще вот этот крохотный кусочек, и Зая на свободе!
Но не успела последняя преграда отлететь в сторону, как Ольга провалилась вниз. И как только я не подумала о том, что тело девушки держат половицы? Когда дырка стала достаточно широкой, Заюшка, послушная закону всемирного тяготения, ринулась к земле.
Я встала на колени и с ужасом заглянула в люк.
На полу, в куче одеял и подушек, которые навалила Маня, сидела стонущая Ольга. Над ней с торжествующим видом стоял полковник.
– Вот, – с неприкрытой радостью вещал он, – теперь, надеюсь, всем понятно, что такое правильное руководство? Стоило объяснить вам, как поступить, и Оля на свободе.
Я возмутилась до глубины души. Пока Александр Михайлович нес ахинею про оцепление и представителей мэрии, я ловко выпилила Заюшку, освободила ее, так сказать, из оков.
– Интересное дело, – не утерпела я, свешиваясь из дыры, – что же ты такого сделал, а?
Дегтярев задрал голову.
– Дарья! Как ты туда попала?
– По приставной лестнице, она прислонена с внешней стороны дома! Так каким образом ты спас Заю?
Полковник гордо заявил:
– Просто я подумал и решил: «Пусть висит, через некоторое время сама упадет».
Я, кряхтя, поднялась с коленей и попыталась стряхнуть с джинсов пыль. В этом заявлении весь Александр Михайлович. Я выпилила Зайку, Маня догадалась притащить гору постельных принадлежностей и швырнуть их в том месте, куда могла шлепнуться Ольга, а Дегтярев, страшно довольный собой, считает себя героем-спасателем. Может, открыть ему глаза? Спокойно объяснить, как обстоит дело? Но зачем? Людям вообще не свойственно признавать свои ошибки, а уж мужчины и вовсе не способны на это. Лучше отправлюсь спать.
Я поднялась на чердак и, поняв, что Киса давным-давно смылся, осторожно пошла к окошку с лестницей, стараясь не споткнуться о разнообразный хлам. Внезапно на глаза попалась еще одна картина, она была вставлена в простой некрашеный, копеечный багет. Я повернула полотно. Поверьте, я бывала во многих музеях мира, знаю, что Мане и Моне – два разных человека, не путаю Ван Гога с Гогеном и в курсе того, что Гойя, живший во времена инквизиции, осмеливался писать обнаженную натуру. Но сейчас передо мной была поистине необычная работа.
Глава 26
На ней изображен художник, одетый по моде начала XIX века. На юноше были красный бархатный камзол, расшитый золотом, и белые, туго обтягивающие ноги лосины. Правую руку, державшую кисть, украшали перстни с большими камнями, левая сжимала палитру.
На первый взгляд – ничего особенного, но почему я не могу оторваться от этой картины? На губах юноши скользила слабая улыбка, он словно говорил: «Знаю некую тайну». Художник стоял в саду, среди высокой травы, рядом с мольбертом, на котором на листе бумаги были изображены тюбики с красками, сваленные кучей. Яркие желто-зеленые и сине-красные ручейки вытекали из них, смешивались, создавая сначала некое подобие многоцветной реки, потом поток превращался в деньги – купюры разных стран. Там были марки, фунты, песо, но в основном доллары. Зеленые бумажки, выписанные с удивительной точностью, падали с мольберта на землю, почти сливались с травой под ногами художника, а в самом углу полотна было запечатлено дерево – ель. Я пригляделась и поняла, что она покрыта не молодой хвоей, а долларами. Еще на заднем плане виднелось крыльцо деревенского дома и качели.
Я отошла в сторону – мужчина на картине словно следил за мной глазами, казалось, он живой. Внизу стояла подпись, неразборчивая, потом цифры «1979» и надпись, сделанная очень мелкими буквами: «Поле в стране недураков». Портрет вызвал у меня странное чувство. Это сейчас доллар не является редкостью. Можно сказать, что в нашей стране параллельно ходят две валюты, и еще неизвестно, какую, рубль или доллар, более охотно принимают к оплате. Но в семидесятые годы прошлого, XX века, деньги США были в диковинку, и за обладание ими обывателю грозил тюремный срок.
В крупных городах СССР имелись «Березки», магазины, где отоваривались те, кто работал за границей. Но расплачивались покупатели не валютой, а так называемыми чеками, которые были разного цвета. Одни получали те, кто вернулся из стран социализма, другие выдавали работавшим в странах «третьего мира» – Сирии, Иордании, Ливии, Индии, а самыми престижными считались чеки тех, кто отдал за них доллары, фунты, марки…
Что хотел сказать художник этой картиной? Почему она так странно называется? Одно ясно: выставить ее в салоне в годы советской власти было просто невозможно.
Я вновь повернула полотно лицом к стене и очень осторожно, еле дыша от страха, спустилась по шаткой лестнице вниз.
Киса маячил возле сарайчика, разглядывая сильно помятый кусок железа. Услыхав мои шаги, он оторвался от увлекательного занятия.
– Вот какую штукенцию нашел! Может, пригодится.
– Киса, вы что, с момента покупки дома не лазили на чердак?
– Ну… был пару раз, – протянул старичок, – только там хлама полно, остался от прежних хозяев.
– У кого же вы купили избушку?
– Э… э, фамилию не припомню, – протянул он, – да и какая разница? Жила тут вроде пара, муж с женой, а после их смерти дом перешел к родственникам. Мужчина, который его продавал, за границу жить уезжал, он мне его задешево отдал, торопился очень. Цена меня устроила. Понимаешь, я в то время с женой развелся. Она хорошая женщина, но изобретательства не понимала, все меня к порядку призывала, вот мы и разбежались. Я ей квартиру оставил, а она мне за это денег дала, немного, как раз на дачу хватило.
– И давно это было?
Киса начал шевелить губами, загибать пальцы, потом сердито сказал:
– И не помню уже. Да и зачем? Вот, кстати, мне идейка в голову пришла. Если к швабре приделать моторчик, то ею будет удобно пыль собирать.
Старичок ухватил себя за спутанные волосы и, накручивая их на пальцы, понесся на коне фантазии.
– Или взять трубу, например, подсоединить ее к мотору! Получится классная вещь.
– Киса, – рявкнула я, – проснись! Пылесос придумали, кажется, еще в тридцатых годах прошлого века. Кстати, не надо приделывать колеса к раме, велосипед изобрели до тебя, электролампочку, железную дорогу, утюг, чайник и туалетную бумагу тоже.
Киса поморгал и растерянно спросил:
– Кто же это все изобрел?
– Про велосипед, утюг и чайник я ничего сказать не могу. Паровоз вроде впервые сконструировали братья Черепановы, а лампочку Яблочков придумал, хотя я могу и ошибаться.
– Я про туалетную бумагу спросил, – с любопытством воскликнул Киса.
– Вот историю пипифакса я совсем не знаю!
Киса вытащил руку из стоящей дыбом шевелюры.
– Эх, судьба изобретательская! Ведь додумался же кто-то бумагу в рулон скрутить, а народ его имя даже не слышал…
– Киса, – оборвала я его размышлизмы, – я очень хорошо понимаю твое желание осчастливить человечество, придумав гибрид кастрюли, надувной лодки и клизмы, но сейчас займись ерундовым делом.
– Каким? – напрягся он.
– Почини лестницу, иначе мы не сможем пользоваться вторым этажом.
Старичок глянул на меня, и я в который раз удивилась тому, какие молодые, яркие у него глаза и как мало вокруг них морщин.
– Ерунда, – отрезал Киса, – зачем вам наверх лазить?
– Надо. Там вещи Ольги и Аркадия.
– Хорошо, – кивнул хозяин, – завтра заберусь и скину их вниз.
– Приведи в порядок лестницу, – повторила я, чувствуя, что уже закипаю.
Изобретатель покачался с пятки на носок, пожевал нижнюю губу, погладил широкую бороду и суровым голосом заявил:
– Мне это абсолютно неинтересно, меня на второй этаж не тянет.
На следующий день я приехала в институт, где изучали растения, и решила разведать обстановку. Если снаружи здание выглядело великолепно, то внутри оно просто поражало. Едва открыв тяжеленную дверь, я очутилась в просторном холле, сильно смахивающем на приемную управляющего банком, где мы держим свои деньги. Повсюду позолота, мрамор, бронза, кожа… У входа стоял охранник. Когда он шагнул ко мне, я было напряглась, чтобы спешно придумать причину своего визита в храм изучения крапивы и иже с ней, но парень неожиданно улыбнулся и сказал:
– Входите, входите, посещение музея совершенно бесплатно.
– Э… э, – пробормотала я, – в музей можно без денег?
– Абсолютно даром, – заверил меня секьюрити, – ступайте скорей, только что экскурсия началась, там Эра Вадимовна рассказывает, так интересно, прямо заслушаешься!
– А…
– За экскурсию вам тоже ни копейки платить не надо, – не дал мне договорить парень, – бегите быстрее, а то ничего не поймете. Эра Вадимовна с древних времен начинает. Я сюда уже всех своих приводил, даже соседей. Ну чего стоите, сигайте в эту дверку.
Я толкнула стеклянную дверь, украшенную табличкой «Музей», и попала в огромное помещение, заставленное витринами и шкафами. Прямо у входа в зал собралась группка людей. В центре, с указкой в руке, металась маленькая пожилая женщина, похожая на тойтерьера. Ее иссиня-черные волосы были уложены в старомодный пучок. Из нафталиненного сундука оказалась и ее одежда: темно-синий костюм из джерси, на лацкане пиджачка розовела камея, шею прикрывала кружевная вставочка, и пахло от дамы «Красной Москвой». По виду Эре Вадимовне было лет восемьдесят, но она сохранила стройную фигуру и кокетливость. Волосы она, очевидно, красила, брови ее казались слишком темными, на щеках играл румянец, а губы пламенели малиновым цветом.