- Спит?
- Спит, - ответил я, и разговор был исчерпан.
Вечером незнакомец спал, ночью тоже спал без движения. В середине следующего дня сам перевернулся на бок. Пульс был неравномерным; иногда учащался, иногда бился еле заметно. Принимать какие-либо меры я не хотел: сон - лучшее лекарство. За ужином капитан спросил:
- Ну что, док?
- Спит, - ответил я.
- Спит?..
- Может, его разбудить? - вмешался в разговор Листред.
Кажется, Листред больше всех заинтересовался спасенным, но сдерживал свой интерес, чтобы не забегать вперед капитана. Неписаный этикет - капитан все знает, капитан всегда прав, - соблюдался в нашем кругу, как на всех кораблях.
Капитан взглянул на помощника и промолчал. Листред с большей сосредоточенностью уткнулся в тарелку. На вопрос помощника ответил я:
- Спасенный нуждается в восстановлении сил. Сон для кто полезен.
Однако к ночи в состоянии Текки наступили изменения к худшему. Поднялась температура, участилось дыхание. Больной начал метаться:
- Душно! - повторял он, комкая на груди рубашку. - Спасите!..
Я ввел ему пенициллин, но это не помогло. Спазмы сдавливали ему горло, судороги корчили тело.
- Тону! - выкрикнул он несколько раз. - Тону!
И так же неожиданно затих и открыл глаза.
- Я в каюте? - спросил он, пытаясь приподняться на локтях.
- Успокойтесь, - уложил я его опять на койку. - Не делайте резких движений.
- Я в каюте! - повторил он. - Спасен! Святая Мадонна! упал на подушку, закрыл глаза.
Спустя минуту, спросил:
- Что за корабль?
- "Элмери", - ответил я. - Идем из Сиднея.
- Как я сюда попал?! - вскрикнул Текки.
Коротко я рассказал историю его спасения. Он спросил:
- В шлюпке?..
- В шлюпке, - подтвердил я.
- Святая Мадонна! - повторил он. Некоторое время молчал, потом спросил, как мне показалось, самого себя: - Было это или не было?..
- Успокойтесь, - сказал я, стараясь как можно мягче обращаться к нему. Но эффект получился обратный, Текки вскочил:
- Верить этому или не верить?
Я опять уложил его на подушку.
- Вы ничего не знаете, ничего не знаете, - повторял он. Вы ничего не знаете! Кто это был, скажите? - обратился он ко мне, глядя в глаза. - Кто был? О, мамма мия!..
Похоже, что Текки свихнулся - это в океане бывает.
- Не надо волноваться, Артуро, - просил я.
Текки опять поднялся на локте:
- Вы знаете мое имя? Они тоже знали мое имя! Понимаете, знали!
- Вам надо успокоиться, - сказал я.
- Доктор, - спросил он, - вы католик?
Вопрос был из таких, что застают врасплох и не дают времени думать.
- Католик, - признался я.
- Я тоже католик, - сказал Текки, - и то, что я вам расскажу, будет чистейшая правда, клянусь вам.
Он сложил молитвенно руки, как перед распятием.
- Артуро, - сказал я, - вам надо подкрепиться. Я принесу тарелку бульону...
Больной не обратил внимания на мои слова. Поднявшись на локте и приблизив ко мне лицо, он заговорил горячо и быстро, словно опасаясь, что у него не хватит времени рассказать все.
- Клянусь вам, доктор, это необыкновенное происшествие! Я не поверил бы всему, что случилось, если бы это произошло не со мной. Но это произошло со мной, Артуро Текки из Милана, с пьяцца Челлини. Я могу умереть, доктор, в груди у меня все горит, - я дышал водой и натрудил легкие, - я умру, но я должен вам рассказать все, что случилось. У вас доброе лицо, доктор, вы католик, и вы поверите мне - католику. В святые минуты перед концом люди не лгут. Я не солгу вам. Не солгу ни в одном слове, доктор, только вы меня выслушайте.
Текки был в сильном волнении: руки его тряслись, глаза горели неистовством. Но я не знал, как отнестись к его словам. Был ли это бред, агония? Подозрение, что парень свихнулся, я отбросил. Говорил он логично, темпераментно, правда, но в его словах не было путаницы, все сводилось к одной мысли, которую он страстно желал высказать. И, надо признаться, я начёл уступать ему, он подчинил меня своей воле. Может, здесь примешивалось любопытство с моей стороны - о чем хочет рассказать человек. Определенно скажу: мне хотелось узнать его тайну, выслушать исповедь. И пожалуй, он был прав, ему оставалось недолго жить: щеки его рдели от лихорадочного румянца, на лбу выступил пот. Только глаза жили на исхудалом, заросшем щетиной лице. Они умоляли, требовали, чтобы я выслушал умирающего.
"Элмери" покачивало на легком ходу, в иллюминаторы глядела ночь; две-три круглые звезды качались в овальных стеклах; иллюминаторы казались парой глаз, глядевших на нас из темноты. Слабая лампа под потолком бросала рассеянный свет, вторую лампу в изголовье больного я не включил. Команда спала, лишь неторопливые шаги вахтенного звучали над нами на палубе.
Я дал Текки успокаивающего, и он опустил голову на подушку. Я присел у него в ногах, чтобы лучше видеть его лицо. Приготовился слушать.
Текки начал рассказ:
- Я служил техником на миноносце "Эрл". Команда специально подбиралась на этот рейс: магнитологи, радиотехники, хотя всем нам выдали матросские книжки. Но я сделаю отступление, чтобы стало понятно, как я попал на миноносец: я учился в университете в Болонье, потом с сестрой выехал в Штаты, работал в "Америкой электроник". Отсюда был призван на военную службу и только после этого попал на эсминец. Последнее время "Эрл" базировался на Гонолулу. Когда мы выходили в рейс, мы не знали, куда идем: военно-морская служба так же, как летная,- сплошные потемки. Приказ, тревога, отбой. Хорошо, хоть пока - отбой. Цель похода нам сообщили, когда мы оказались в акватории, ограниченной Пентагоном, предупредившим мир, что в этой части Тихого океана проводятся испытания новых видов оружия. Мы не знали, чем набит трюм эсминца и зачем на борту дюжина обезьян. Теперь нам сказали, что будем испытывать электронные мины. Биоэлектронные - было бы ближе к истине. С автономным поиском и управлением. Приманкой для них служат биотоки мозга - человека, обезьяны, собаки, всего живого... Убийством было посылать нас на такое задание.
В море были опущены деревянные щиты в виде треугольников, в вершине которых помещены клетки с обезьянами, - на каждом щите по одной обезьяне. Щиты устанавливались на расстоянии трех миль от эсминца, строго по сторонам света. Поочередно "Эрл" становился бортом к мишеням. Вытягивалась телескопическая труба - хобот, - чтобы мину отвести как можно дальше от корабля. Мины были трассирующие, оставляли после себя яркий зеленый дым.
Мы трое: лейтенант Хэбл, моторист и я попали в четвертую шлюпку. Отбуксировали щит к северу. Тут мы замешкались: баллоны спустили воздух, и щит потерял устойчивость. Провозились мы с ним полтора часа, - другие шлюпки вернулись на "Эрл", Капитан дважды спрашивал по радиотелефону:
- Скоро вы, Хэбл?..
- Идем, капитан, - ответил наконец Хэбл и повернул шлюпку.
Что-то неблагополучное было на западной мишени. Капитан отвлекся от нас, но, видимо, от радиотелефона не отошел, мы в шлюпке слышали продолжение разговора;
- Что вы говорите?.. - спрашивал капитан.
- Марта не подает признаков жизни.
- Околела она там?.. - Разговор шел об обезьяне.
В это время с пульта у капитана спросили, можно ли делать пуск. "Эрл" стоял бортом к западу, телескопическая труба была направлена к цели.
Капитан, видимо, ждал, когда мы приблизимся. "Поторопитесь, Хэбл!". Но график испытаний - есть график:
- Командир, - время... - напомнили с пульта.
Капитан все еще медлил, может быть, его беспокоило, что Марта не подавала признаков жизни, В телефон было слышно тиканье хронометра. Наконец капитан скомандовал:
- Залп!..
В этот момент я смотрел на наш щит. Все-таки он стоял косовато, как наклонившийся парус. Меня заставило обернуться восклицание Хэбла:
- Сто дьяволов!..
Я оглянулся и сначала не понял, в чем дело. На месте эсминца стояла рогатка в виде буквы V, где расходящимися крыльями были нос и корма, - середина корабля погрузилась в воду. Только через пять-шесть секунд донесся взрыв, когда ни буквы V, ни эсминца уже не стало,- все кануло в воду. Лишь от западного щита зеленой петлей к эсминцу тянулся след трассирующего дыма. Видимо, Марта действительно околела, и мина, не найдя биотоков, повернула обратно к эсминцу, ударила в середину судна и разломила его надвое как пирог. Гибель команды и судна была мгновенной.
- Сто дьяволов! - повторил лейтенант и перекрестился. - А как же мы?..
Ответом ему был порыв шторма, налетевший на шлюпку.
Дальше наступил ад. Шлюпку перевернуло. Моториста или зашибло, или он сразу же захлебнулся. Мы с Хэблом цеплялись за скользкое днище - оба с разных сторон. Подавали друг другу голос, сигнализируя, что живы. Среди молний и рева взбесившихся волн наши голоса были не громче козьего блеяния. Потом Хэбл затих, видимо, сорвал ногти и оторвался от шлюпки.
Мне удалось влезть на перевернутый киль, - в этом мне помогла волна, поддавшая сзади, - и я сел на киль, как наездник. Потом распластался, прильнув телом к продольному брусу и молил небо, чтобы меня не смыло. Наверно, мои мольбы были услышаны: шлюпку несло по волнам, а я лежал сверху, как пласт.
Проходили часы, наступила ночь, меня все болтало вверх, вниз, купая, то в пене, то в соленой пыли. Вряд ли меня могло унести далеко: шлюпка без управления дрейфовала, и каждый час тянулся, кажется, без конца. Я наполовину оглох, наполовину ослеп, задыхался, ни на что не обращал внимания, только бы удержаться. Зачем держаться, - этого я не сказал бы тогда, не скажу сейчас. Даже если бы шторм прекратился, все равно я был обречен на гибель. В центре опасной зоны рассчитывать было не на что, ни один корабль не прошел бы вблизи. Но я все равно цеплялся за шлюпку, за глоток воздуха. Только бы глоток воздуха!.. И все же в хаосе воды, ветра и молний увидел, как, распоров небо, в океан опускалось что-то огромное, иссиня-черное, похожее на сковороду или диск, медленно вращавшийся, почти задевавший волны. Я, наверное, не увидел бы его, если бы не сполохи, дрожавшие в нем, как в зеркале. Мадонна, подумал я, небо опрокидывается в океан!.. Диск показался мне невероятно огромным - во всю ширину небес. Но это было обманчиво: он опускался близко, рядом, и когда задевал за верхушки волн, они обращались в пар и шипели, как если бы в воду погружалась