— Люди там, на выселках, да и в центральной усадьбе — другие, чем в столицах, это понятно. Медленные, тихие, несуетливые. Павлуша к ним еще первой зимой ходить начал. Придет и сидит. Они говорят что-то — то ли ему рассказывают, то ли сами с собой. Попросят что-то, он не отзовется, — пойдут и сами сделают. Отзовется, сделает — погладят молча по голове. А он как бы и ластится. Я обомлела, как первый раз увидела: в городе он никому чужому к себе прикоснуться не давал, даже мне не всегда.
Весной мы огород посадили: я с собой из города семена привезла, да и местную рассаду мне дали. Павлуша каждый день ходил смотреть, как оно растет… Я стала нормально спать, за год прибавила пятнадцать килограмм, купила подержанную «Ниву», мы завели собаку, кота и по вечерам вслух читали книжки из сельской библиотеки…
— Простите, — не выдержала я. — Где сейчас Павлуша? И с чем вы ко мне приехали?
— Да, конечно, простите, — женщина встала, вышла в коридор и позвала: — Павлуша, иди сюда! Настало время задать твои вопросы.
Невысокий подросток с правильными чертами лица вошел в кабинет. Вежливо поздоровался. С интересом осмотрел игрушки.
— Куда можно присесть?
— Куда тебе удобно. У тебя есть ко мне вопросы?
— О да! — живо откликнулся Павлуша. — Мне пятнадцать лет, я бы хотел понять, что мне делать дальше. Меня очень привлекает лес, я его люблю и понимаю, наверное, я мог бы стать лесником. И еще у меня есть профессионально ориентированная мечта, но о ней я стесняюсь говорить, она слишком странная… И, может быть, все-таки стоит попытаться вернуться в город, ведь мама, в сущности, городской человек, и, наверное, довольно уже ей из-за меня…
«И это — тяжелый аутист? — подумала я. — Тогда я — балерина Большого театра».
— Это вторая попытка, — сказала женщина. — Первая была три года назад. Павлуша тогда даже три месяца в школу отходил. Ему очень нравилось там учиться. Но увезли его на психиатрической скорой прямо оттуда. Тогда я с трудом его из больницы выцарапала. Потом мы не рисковали, потому что началось половое созревание, и в тринадцать лет наш Павлик попытался изнасиловать соседскую козу…
— Так меня же сам Коля, ее хозяин, и научил, — простодушно сообщил Павлуша. — Но потом-то ты мне всё объяснила, и я понял…
— Что за мечта? — спросила я.
Павлуша застеснялся, но потом вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза:
— Я бы хотел стать учителем в школе у нас на центральной усадьбе. Это, конечно, странно слышать от человека, который сам в жизни ходил в школу всего три месяца… но, мне кажется, это могло бы даже и интересно получиться, ведь, когда учитель необычный, это не всегда плохо. Вы согласны?
— Безусловно, да, — кивнула я. — А чего хотите вы? — спросила я у матери, готовясь к отповеди в ответ на «мне главное, чтобы Павлуша был счастлив».
— Я привыкла там жить, — спокойно сказала женщина. — Мне там комфортно. За эти годы я написала с полсотни материалов про Сибирь и две книги. Одна уже издана, если вы позволите, я подарю вам на память. Кстати, благодаря моим материалам у нас появилось еще трое соседей… А Павел действительно любит нашу школу: он туда раз в месяц ездит сдавать все предметы, и его там все любят. Особенно малышня, он с ними всегда потом во дворе играет и возится. Павлуша у нас почти круглый отличник.
— А что у вас там с интернетом?
— На выселках нет, на центральной усадьбе — хороший, недавно построили вышку.
— Как вы смотрите на то, чтобы перебраться на центральную усадьбу? По крайней мере, пока Павлуша будет учиться. Я думаю, сейчас уже есть какое-нибудь заочное педагогическое обучение. В том числе и по «Скайпу». Правда, боюсь, что иногда ездить куда-нибудь в Челябинск или Тюмень все равно придется…
— Я думаю, что я смогу, — серьезно сказал Павлуша. — Я с каждым годом всё лучше себя контролирую, это все говорят, и я сам чувствую.
— Не получится — станешь лесником или будешь удаленно в инете работать. Но если не попытаешься — сам себе не простишь.
— Да, я согласен с вами. Но я очень вот чего боюсь… Не могу ли я… не могу ли я когда-нибудь… как-нибудь… быть опасен для детей?
— Ты задаешься этим вопросом, — очень серьезно сказала я. — Это уже значимо. И у тебя еще есть время, чтобы лучше понять себя и найти на него ответ.
Психолог для инвалидов
Я услышала их еще в коридоре. Они ругались. Мать говорила что-то тускло и устало, а высокий мальчишеский голос звенел раздражением:
— Мама, ты вообще помнишь, сколько мне лет?! Я могу сам…
А сколько? Двенадцать? Тринадцать?
Я невольно улыбнулась, идя к двери и представляя себе взъерошенного младшего подростка, неожиданно для матери пошедшего в атаку на весь взрослый мир целиком.
— Может быть, вы доругаетесь уже у меня в кабинете? Заодно я сразу составлю представление о… — Я, улыбаясь, открыла дверь, взглянула… и зажмурилась.
Непрофессионально, признаю сразу. Но уж очень увиденное мною не соответствовало тому, что я увидеть ожидала.
К банкетке и стене были прислонены чрезвычайно сложные костыли — явно некое штучное произведение ортопедического искусства. Юноша, сидевший на банкетке и попытавшийся встать при моем неожиданном появлении, был весь как-то странно перекошен. С лицом его тоже явно было что-то не так (я не решилась разглядывать подробно). Двое детей (крошечная девочка и мальчик лет пяти) стояли напротив, и, приоткрыв рты, рассматривали не то костыли, не то их хозяина. Мать малышки, приглушенно что-то шипя и не поднимая глаз, пыталась протащить дочь дальше по коридору.
— Я хотела сначала сама зайти, — объяснила мне мать юноши. — Рассказать вам… Но он… видите… он вообще против, чтобы я…
— Ага, — я обратилась к юноше. — Как вас зовут?
— Полина Николаевна, — сказала мать.
Я ждала.
— Меня зовут Эмиль, — наконец откликнулся он уже знакомым мне высоким голосом.
— Эмиль, вы хотите побеседовать со мной в присутствии вашей матери или без оного?
— Без оного, — подумав, сказал Эмиль и улыбнулся кривой улыбкой.
— Тогда проходите, пожалуйста. — Я рассудила, что если он как-то вошел в поликлинику и поднялся на второй этаж, то в кабинет уж подавно зайти сумеет. И волей подавила желание снова зажмуриться и не смотреть.
Мать молча подала Эмилю костыли. На лице ее застыло умеренное осуждение.
— Скажите, вы можете хоть на минуту отвлечься от того, какой я? — спросил Эмиль, усевшись в кресло. Нижняя челюсть его при каждой фразе как-то странно отъезжала в сторону, и становились видны мелкие зубы. — Ну, от того, как я выгляжу.
— Прямо сию минуту — нет, — прислушавшись к себе, честно ответила я. — Вы должны дать мне время. Насколько я знаю из опыта, к этому быстро привыкаешь.
— У вас есть такой опыт?
— Да. Дедушка, который меня воспитал, был неходячим инвалидом войны, моя старшая сводная сестра, с которой мы познакомились уже взрослыми людьми, в детстве перенесла полиомиелит и с трудом передвигалась по квартире.
— Хорошо. Давайте подождем. Потому что я пришел говорить, в общем-то, не об этом, ведь тут уж ничего не поделаешь. Хотя это важно, я ведь тоже замечал, что к моему виду привыкают. А сколько, по-вашему, на это уходит времени?
— Я думаю, это индивидуально. Но в среднем — не очень много.
— Меньше одного психотерапевтического сеанса?
Я улыбнулась.
— Практически уверена, что меньше. Тут, на мой взгляд, очень важна интеллектуальная сохранность. Если сразу идет равноценный контакт личность — личность, завязывается разговор, то внешность, даже самая экзотическая, очень быстро перестает иметь значение.
— Я имею в виду не нас с вами, — Эмиль улыбнулся в ответ, и я поняла, что, в полном соответствии со своими же словами, начинаю привыкать к его кривой улыбке, и она уже кажется мне в какой-то степени даже милой. — Дело в том, что я хотел бы стать психологом. Хотя все вокруг считают, что я должен стать архивариусом, бухгалтером или программистом. То есть сидеть за компьютером, и чтоб меня никто не видел.
— Э-э-э-э… — промямлила я. — Ну, психология — действительно интереснейшая и, по сути, еще малоизученная область…
— Нет, нет, нет, — юноша отрицающе помахал в воздухе узкой кистью. — Я не хочу и не собираюсь заниматься наукой. Я хочу стать практическим психологом. Как вы. И мне нужен совет.
Я попыталась собраться и вообразить. Получилось плохо. Тогда я представила себе веник и аккуратно вымела им все то, что только что вообразила.
— Я слушаю вас. Из какой же области совет?
— Из профориентационной, конечно. Вы где-то писали, что практическая психология как первое образование (с парты за парту) кажется вам не очень целесообразной, так как психолог работает личностью, а ее же надо откуда-то и взять, отрастить, выкормить, так сказать… Я с этим совершенно согласен. Но мне уже 19, почти 20 лет, и я только сейчас заканчиваю среднюю школу. Я мог бы и раньше, но врачи запрещали, а родители шли у них на поводу. И вот, еще шесть лет обучения в университете. А если умножить на два, ну пусть на полтора (второе высшее короче, я знаю), да еще и поработать кем-то? Но ведь никому же неизвестно, сколько я вообще проживу. Имеет ли смысл в моем случае?…
— Эмиль, — глядя ему в глаза, я пыталась сформулировать свою мысль как можно честнее и корректней. — Мне кажется, что ваш жизненный опыт уже настолько индивидуален и специфичен, что вы вполне можете идти сразу получать образование в той области, которая вам интересна.
— Ага, понял, спасибо. Но вы ведь сомневаетесь насчет практической психологии в моем уродском исполнении, признайтесь, да?
— Несколько сомневаюсь, — кивнула я. — Вот этот первый, «привыкательный» период…
— А я уже всё продумал, — Эмиль оживленно задвигался в кресле; я старалась не отводить взгляд. — Если не получится и обычные люди будут все-таки моей внешности шугаться (но тут ведь и любопытство я бы со счетов не списывал, кстати: как это он, такой, будет консультировать)… Но пускай так. Посмотрим с другой стороны. Сейчас ведь люди «с особенностями» очень популярны — бывает, не хуже «звезд» всяких, инвалиды то, инвалиды сё… Ну вот я эту волну и оседлаю (согласитесь, — язвительная усмешка, — право имею!). У ментально сохранных инвалидов есть психологические проблемы? Есть, конечно, сколько угодно! Хоть лопатой греби. А кто их лучше поймет, чем тот, кто сам такой же? А другие, здоровые, разве поймут?! И вот тут как раз сижу я такой, весь перекошенный… Добро пожаловать на консультацию!