Да, Семен Никитич ухахатывался. Вот что говорил Олег Власыч:
— Все это весьма странно, так как именно молодежи в прежние времена были свойственны либеральные, понимаете ли, порывы. Все эти шестидесятники, народники, народовольцы. Наивные мечтатели, безумцы. Как там у Некрасова?
Суждены им благие порывы,
Но свершить ничего не дано.
Но все ж таки — порывы? Разве этого мало, а?
— Скоро увидите, Олег Власыч, наивных мечтателей с их благими порывами, — сквозь смех пообещал Семен Никитич, заслоняясь рукой от водяных брызг.
Откуда, спросите вы, водяные брызги?
Мы стояли на корме белоснежной яхты, с огромной скоростью несущейся в акватории какой-то реки. По берегам сначала бежал за нами, словно собачонка, великий город, а теперь расстилались леса и болота.
— А вот и Свияга, — весело объявил Семен Никитич, все еще не отойдя от юмористического выступления начальника штаба.
Яхта пришвартовалась к деревянному пирсу у зеленого острова, образованного излучиной реки и напоминающего острова из учебника географии.
Мы сошли на берег.
Встречал абориген, молодой парень того типа, что принято именовать «актив» либо «мажор». На нем поверх весьма приличного на вид смокинга была напялена белая футболка с красной надписью «Мы — за Антушкина», на холеном лице застыла радостная улыбка.
Он осмотрел нас и, не переставая улыбаться, обратился к Семен Никитичу:
— Рады приветствовать на Свияге, господин кандидат.
— Кандидат — это он, — ухмыльнулся Семен Никитич, кивая в мою сторону.
Брови аборигена полезли было на лоб, но он мигом вернул их на место и не менее позитивно обратился ко мне:
— Добро пожаловать, господин Антушкин. Разрешите представиться — директор лагеря Ватрушин.
— Вольно, — Семен Никитич похлопал Ватрушина по плечу. — Веди ж нас, Вергилий!
Вергилий привел нас в большую палатку, где находилось еще не меньше пятидесяти позитивных молодых людей в белых футболках.
Они дружно зашумели, приветствуя нас и больше внимания уделяя Семену Никитичу, но Ватрушин незаметно кивнул, и все обратились ко мне.
— Здравствуйте, друзья, — начал я, едва шевеля побитой губой. — Любой власти в первую очередь требуется молодая кровь, которая, заструившись по усталым жилам, оживит уставшее тело, подвигнет его на новые свершения. Именно для этого нами организован этот лагерь, в котором мы намерены подготовить помощников, а в будущем — возможно, и смену. Вы — золотая молодежь, лучшие из лучших, образованные, талантливые, способные на кропотливый труд. Бескорыстные, честные, с открытыми народу сердцами. Именно поэтому вы здесь, с чем я вас искренне и поздравляю.
— Теперь, господа, можете задать свои вопросы, — сказал Семен Никитич и подмигнул Олегу Власычу.
— Сергей Леопольдович, — поднялась белокурая, довольно миловидная девица, — как вы намерены решать наш, то есть молодежи, жилищный вопрос?
— Радикально, — улыбнулся я, и девица села, не заметив подвоха.
Тут же вскочил Ватрушкин:
— Сергей Леопольдович, а реально ли в первый же год заиметь какую-нибудь серьезную должночишку?
— Простите? — удивился я.
— Ну, должность.
Слова «должночишку», «должность» Ватрушкин произносил почти с шаманским трепетом.
— Безусловно, — заявил я.
Радость залила широкое лицо Ватрушина.
Были еще вопросы об иномарках, дачах, земельных участках, учебе за рубежом, кто-то даже попросил просто денег.
Утешив всех и пообещав исполнение желаний, я откланялся.
Когда мы загрузились на яхту, Семен Никитич повернулся к Олегу Власычу:
— Ну?
— Хорошие ребята, — пробормотал начальник штаба, недоуменно пожимая плечами, — Хорошие.
Мы с Семен Никитичем дали полную волю своим смехальным аппаратам.
Уже в городе, в машине, Олег Власыч развернул газету и охнул.
Семен Никитич побледнел:
— Что такое?
— Два процента по «Родону»!
Семен Никитич вырвал газету:
— Да как же так? Может, презервативы оказались хорошими?
— Думаю, дело в другом, — задумчиво вздохнул Олег Власыч, — Народ так любит халяву, что ему даже такие подарки показались привлекательными.
— А ведь я предупреждал, — сердито шуршал газетой Семен Никитич.
— Напротив, это была ваша идея, — жестко отрезал Олег Власыч: я и не догадывался, что он так умеет. — Однако два процента — дело поправимое.
— Что же вы предлагаете? — уныло отозвался Семен Никитич.
Олег Власыч загадочно улыбнулся и принялся сосать большой палец, как младенец соску.
Глава тринадцатаяПроститутка
Вечером Семен Никитич не дал мне, как обычно, текст — это меня порадовало. Ежедневная зубрежка надоедает и старательному школяру, а я, как вы, наверно, изволили заметить, далеко уж не мальчик.
Когда я наконец-то добрался до дома (посмотрите-ка, уже говорю «до дома» без зазрения совести), то сил едва хватило поужинать. Перед глазами все стояли назойливые лица молодых островитян, да и, кажется, я слегка простудился. Вот тебе и яхты в акваториях!
— Степа, — слабым голосом позвал я, намериваясь попросить хоть аспирину. Но горничной, похоже, не было. По правде, эти самовольные отлучки начинали меня раздражать.
Допив кофе — на ночь-то! — дурная привычка, оставшаяся с театральных времен, я медленно побрел по лестнице к себе в спальню. Предки сочувственно проводили меня нарисованными глазами.
В спальне на всю громкость был включен телевизор. Неужели Степа? Так отчего ж она, зараза этакая, не спустилась?
Но то, конечно, была не Степа. На кровати моей прикорнула, изогнувшись, словно львица, женщина, профессия которой сомнений не вызывала.
Розовые чулки, натянутые едва ли не до пупка, весьма условное белье и, конечно, незабываемый макияж.
— Иди ко мне, голубок.
На вид ей можно было дать все тридцать лет. Помоложе что ли не нашли?
— Вас Семен Никитич прислал? — спросил я, остановившись около двери.
Гетера блеснула глазами и очутилась передо мной. На меня пахнуло незнакомыми духами, благовониями и Бог знает чем еще.
— Не все ли равно? — прошелестела она. Жадная ее рука очутилась у меня в таком месте, что и сказать стыдно.
— Постойте, — пробормотал я. — Боюсь, сегодня я не смогу.
— Сможешь, — ухмыльнулась путана, увлекая меня к постели, и я понял: да, смогу.
На этот раз мне снились министры. Они сидели за длинным столом. От голов их, ртов и рук тянулись ниточки, я заглядывал вверх, пытаясь понять, куда же они тянуться, но ничего, кроме золоченого потолка и люстр не увидел. Министры кричали, спорили, насмехались друг над другом, ниточки дергались, позванивая, как струны.
Потом мне пришла в голову мысль, должно быть, вычитанная из какой-то книги:
«Люди в большинстве своем прожигают жизнь поодиночке, но есть и такие умельцы, что собираются группами и коптят небо столь виртуозно, что смотрящему со стороны может показаться: идет титаническая работа, здесь и только здесь вершится судьба заблудшего человечества».
Министры, до того не замечавшие меня, вдруг разом повернули ко мне свои деревянные головы.
— Что вы сказали? — спросил ближайший из них.
— Ничего, — пробормотал я, испугавшись.
— Ни-че-го, — по складам повторил министр. — А ведь это выход из положения! Мы принимаем «ничего»! Резолюция?
— Резолюция, — хором отозвались министры.
Мне протянули бумагу — пустой лист с подписями министров.
— Благодарю, господа, — сказал я и проснулся.
Степа стирала щеткой пыль с зеркал и статуй, в окна лился желтый сок.
— А где? — удивился я, оглядывая свою постель.
— Что? — обернулась Степа. На ней был уморительный фартук с изображением Микки-Мауса.
— Ну, падшая женщина…
— Ах, Шилина, — засмеялась Степа, — она вовсе не падшая, а просто … авантюристка.
— Понятно, но она все еще здесь?
— Ну что вы — давно ушла.
Такой поворот дела меня устраивал, я даже захихикал тихонько — не люблю, простите за тавтологию, платить за продажную любовь.
— Да, кстати, — вспомнила Степа, — Шилина вам кое-что оставила.
Она протянула мне перевязанный розовой ленточкой, сильно надушенный конверт.
Я открыл его и с изумлением увидел три зеленых лица Франклина.
Глава четырнадцатаяПокушение в «Полушке»
Мы подошли к супермаркету «Полушка», подобные присутствуют теперь даже в Ж… Я, недоумевая, посматривал на своих спутников: что нам здесь надо, когда дворцы наши затовариваются провиантом за границей, или, на худой конец, в Елисеевском? Но Олег Власыч и Семен Никитич хранили ледяное спокойствие, тем более что за нами следовала целая вереница каких-то людей с камерами и фотоаппаратами. Они беспрестанно меня снимали и даже дрались за удобные места. Секьюрити, сопровождавшие нас, бесцеремонно отталкивали их.
У дверей супермаркета маячил толстяк с приклеенной ко рту улыбкой.
— Директор «Полушки» Анзаров, — представился он, — Добро пожаловать!
Я пожал его мягкую руку и сказал:
— Тронут.
Откуда это словечко прицепилось — бог весть.
Анзаров повел нас мимо прилавков. Камеры беспрестанно щелкали, слепя глаза.
— Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек, — весело докладывал директор, поводя пухлой рукой, как Петр над Невой. Кругом летали разноцветные воздушные шарики, работники магазина в красных фартуках весело улыбались.
Удивляло вот что: посетители с кефиром и батоном в металлических корзинах, смотрели на меня со странной смесью ненависти и раболепия, а те, у кого был сыр и вино, глядели раболепно.
— Извольте откушать нового салата, — улыбнулся директор и подал пластмассовую тарелочку с пластмассовой же ложечкой.