нными, становились недоступны пониманию и они.
— Приехали, Сергей Леопольдович!
Я встряхнул головой, медленно выбираясь из сонных дебрей. Мать моя! Внизу ревела толпа.
«Линкольн» остановился у покрытой брусчаткой площади на небольшом возвышении. Там, дальше, была установлена широкая трибуна, а за ней — лица и плакаты, плакаты и лица. И на плакатах лицо — моя улыбающаяся физиономия. Какого дьявола собралась вся эта публика?
— Ну, Сергей Леопольдович, ваш выход. Не подведите, дорогой.
Семен Никитич сделал нетерпеливый знак, и я все понял.
Дрожа и глубоко вздыхая, я отворил дверцу и вылез.
Толпа взревела, я сунулся было обратно, но Семен Никитич, крепко ругнувшись, подтолкнул меня в спину.
Чувствуя движения сердца, я пошел по брусчатке вниз, к трибуне. Толпа одобрительно гудела.
Откуда ни возьмись, с двух сторон меня окружили секьюрити, да и Олег Власыч плелся сзади, чему — то чертыхаясь. Стало поспокойнее. Я огляделся и понял, что площадь знакома мне: кажется, именно ее часто показывают по телевизору.
— Ан — туш — кин!
Скандирование тысячами глоток моей фамилии отчего-то не польстило, а испугало меня. Боясь потерять сознание, я поднялся по ступенькам на трибуну. Кузькина мать! Да здесь, похоже, миллионы. Лицо, морда, лицо, морда, лицо, морда — несть им числа!
Посреди помоста находились целых три микрофона. Такое изобилие едва не выбило меня из колеи.
— Ну! — выдавил Олег Власыч, широко улыбаясь.
Я шагнул к микрофонам, привычно поискал глазами суфлерскую будку. Будки не было.
— Уважаемые граждане! — начал я и замер: так непривычно звучал мой голос после процеживания микрофонами.
Олег Власыч за моей спиной по-змеиному зашипел.
— Дорогие мои, горячо любимые! Предыдущая администрация, копумпированная и безжалостная, погрязшая в пороке и жажде на живых, ровным счетом ничего не сделала для простого труженика! Возбуждаю вас, что ничего не сделает и мой так называемый конкурент — Алильханов. Напротив, станет в тысячу раз хуже. Продажные шкуры из окружения Алильханова только и ждут, чтобы, дорвавшись до казны, разворовать то, что еще не разворовано Кизляковым! А что оставляют вам? Продукты дорожают, страна сидит в нефтяном угле, девальвация, копупция!
Пока все как будто шло неплохо, Олег Власыч не шипел, народ благостно гудел.
— Но есть выход. Где он, спросите вы, и я отвечу! Выход — это я, Антушкин Сергей Леопольдович. Я, в противоположность моему сопернику, молод и энергичен. Я и моя команда — честные, справедливые люди, не дадим бюрократам и проституткам безнаказанно угнетать народ. Мы положим конец беспределу. Вы спросите — кто я, и я отвечу — я — это вы! Я — человек из народа, простой рабочий Нилиманского нефтеперерабатывающего завода, ваши беды живут в моем сердце. Алильханов хочет устроить войну, бойню, есть неопровержимые доказательства его связей с ЦРУ и Моссадом! Но вместе мы не дадим ему осуществить эти черные планы!
Что-то неуловимо изменилось в воздухе, словно перед грозой.
— Я, Антушкин Сергей Леопольдович, со всей полнотой ответственности заявляю вам — я не дам развалить то, что еще не развалено и построю новое, доброе, вечное. Я — Антушкин Сергей Леопольдович! Ваш кандидат!
— Ты дерьмо, — раздался из толпы говнястый голосок. — Алильханов — наш кандидат!
— Алильханов — вор! — возопил другой, не менее говнястый. — Антушкин — герой!
Толпа пришла в движение и снесла яйцо. Яйцо со страшной скоростью врезалось мне в голову и расплылось по лицу лихорадочным желтком.
— Провокация! — завизжал Олег Власыч.
Яйца полетели к трибуне, как американские самолеты к Вьетнаму, но я уже был в плотном кольце секьюрити, которые тащили меня к «линкольну». Краем глаза я успел увидеть, как присутствующие в толпе морды — в шлемах, пятнисто — синих куртках, с металлическими щитами в руках, принялись теснить народ, избивая черными дубинками.
Плачущего, истерзанного, бесчувственного меня посадили в «линкольн». Туда же впрыгнул Олег Власыч, ему тоже досталось от яичной бомбардировки, однако выглядел он не в пример мне веселее.
«Линкольн» взял с места в карьер, мы полетели по широкой набережной.
— Ах, Сергей Леопольдович, дорогой, — нежный тигриный голос привел меня в чувство, — Так бы и расцеловал вас!
Семен Никитич просто светился от счастья. Я не мог понять, что же произошло хорошего: голова гудела от ударов, подсохшая яичница немилосердно щипала кожу.
— Да, высокий класс, — вторил Олег Власыч, слизывая с рукава костюма желток. — Редкий класс.
— Провокация чистой воды, — от радости Семен Никитич даже слегка подвизгивал. Они с Олег Власычем пустились в свои обыкновенные разговоры об «электорате», а я, откинувшись на спинку сиденья, уснул.
— Сергей Леопольдович, — вкрадчивый голос Семена Никитича мигом рассеял сон.
«Линкольн» замер напротив стеклянных дверей, над которыми горели синие буквы «HOTEL». У дверей маячил швейцар — то ли он намазался гуталином, то ли и в самом деле, негр. В Ж… я негров не встречал.
— Пойдемте, Сергей Леопольдович.
От веселого оживления Семен Никитича не осталось и следа — напротив, он казался испуганным. Что же могло напугать тигра? Мне захотелось в туалет…
Швейцар подобострастно улыбнулся и отворил дверь. В освещенном красными лампами холле были лишь портье и лифтер — оба с такими выражениями на лицах, словно держали во ртах лимоны.
Семен Никитич, проигнорировав хлопающего глазами портье, проследовал к лифтеру.
— Пентхаус, — глухо сказал он.
Лифтер дрожащей рукой нажал кнопку. Двери лифта, шелестя, как листья на бульваре, отворились.
Семен Никитич шагнул в отверзшуюся красновато-зеркальную геенну, я последовал за ним.
— Куда? — Семен Никитич оттолкнул намылившегося за нами лифтера. — Новенький, что ли?
Двери все с тем же шелестом затворились.
Я посмотрел на Семен Никитича и был поражен происшедшей с ним переменой: то был уже не тигр, а жалкий бродяга — кот. На желтоватом лбу его выступили капельки пота, а нижняя челюсть слегка подрагивала.
Лифт замер.
— Ну, с Богом, — выдохнул Семен Никитич. — Не подведите, Сергей Леопольдович!
Я запаниковал, так как не имел никаких инструкций, но деваться было некуда: перед нами открылась пальмовая роща.
Да, то была настоящая пальмовая роща, даже кое-где на деревьях зрели кокосы и бананы. Под пальмами, журча, бежала синяя речушка, в каких-нибудь десяти метрах от нас низвергающая со скалы красивейшим водопадом.
Я было замер, любуясь великолепием, но Семен Никитич, взяв меня под руку, быстро повел через рощу.
Потом был длинный коридор, завешанный сафьяном, как в восточных сказках, заканчивающийся занавесью из синего бархата с золотым шитьем. Перед занавесью стояли вездесущие секьюрити.
— У себя? — хрипло спросил Семен Никитич.
Один из стражей коротко кивнул. Семен Никитич раздвинул полог и, сжимая мой локоть рукой, увлек за собой.
Пахнуло восточными маслами и куреньями и, вместе с тем ко всем благоуханьям совершенно явственно примешивалась вонь родной русской сивухи. Здесь было полутемно, вдоль завешенных коврами стен тускло мерцали канделябры и, когда глаза привыкли к освещению, я оторопел: шатер был полон полуголых женщин. Они игриво смеялись, изгибались загорелыми телами и все, как одна, ласкались к кому-то, кто сидел в кресле спиной к нам.
Семен Никитич, все так же судорожно сжимая мой локоть, подвел меня к сидящему. Тот и не вздумал повернуться — нам виден был лишь его затылок. То был удивительный затылок — бритый, широкий, с длинной складкой, очень похожей на рот.
— Борис Михайлович, — робко проговорил Семен Никитич, — Привел.
Человек в кресле сделал жест рукой, и женщины, смеясь, исчезли за портьерами.
Складка, похожая на рот, пришла в движение и, к ужасу моему, затылок сказал замогильным голосом:
— Это и есть Антушкин?
— Д-да, Борис Михайлович.
Рот на затылке зачмокал губами, словно в раздумье:
— Ну что ж, он производит впечатление.
Я почувствовал, как волны радости через руку Семен Никитича передаются и мне.
— Вы подчистили за ним?
— Да, Борис Михайлович, все по вашему апокрифу.
— Прекрасно. Можете идти.
Голые женщины снова выскочили из-за портьер, окружив говорящий затылок.
В пальмовой роще Семен Никитич снова стал самим собой. Вновь загорелись его тигриные глаза.
Олег Власыч ждал в «линкольне» и, по обыкновению своему, издергался.
— Ну? — спросил он, заглядывая в глаза Семен Никитича.
— Продолжаем работу, — бросил Семен Никитич и, перегнувшись, дал по шее водителю. Машина поехала.
Олег Власыч радостно засмеялся, потирая красные ладошки.
Больше, к моей радости, мы никуда не заезжали, а рванули прямиком в мой дворец. «Мой дворец» — вкусно звучит, прямо как «шоколад».
Войдя в спальню, я не раздеваясь, прямо в пыльных штиблетах, завалился на постель и тут же уснул: устал, все равно что рабочий Нилиманского нефтеперерабатывающего завода после ночной смены.
Воскресенье, к счастью, в новой моей роли оказалось выходным днем. Отоспавшись и плотно позавтракав, я вышел на балкон выкурить сигару. Степа, похоже, в воскресенье тоже не работала, и во дворце хозяйничала пожилая филипинка, ни бельмеса не говорящая по-русски.
Ни Семена Никитича, ни Олега Власыча не было: должно быть, отдыхали в своих имениях.
Внизу по мокрой лужайке время от времени прохаживались секьюрити, слышался треск раций. Шел мелкий солнечный дождь, и прохладные капли приятно холодили лицо. Филипинка, должно быть, получила приказ оберегать мое скромное здоровье и потому смотрела с недовольством.
Нешто пойти в гольф сыграть? Или поплавать? Почему-то я был уверен, что в моем имении непременно есть и поле для гольфа, и бассейн.
Но выбраться из уютного кресла было непросто, дым Кубы приятно щекотал язык… Я разомлел, начали одолевать воспоминания — Ж…, театр, жутким призраком из прошлого прошмыгнула законная любовница — Ада Серапионовна, приятным — незаконная любовница Машка. Что они там поделывают? Адище, небось, рвет и мечет: еще бы, сбежал Серёжик, уплыла театральная зарплата плюс премиальные. Машка, конечно, уже спуталась с кем-нибудь — и пускай!