Время красть
Когда приходит воровской час, то и честный человек ворует.
Часть IПосле Шаротряса
Глава 1Совещание на проходной
Нет такого забора, в котором не было бы дыры.
Было что-то фатальное в том, что именно люди, на которых дрейф в небе галактик то ли фантома М31, то ли самой М31 не произвел бы столь оглушительного впечатления, как на прочих, работники Катаганского НИИ НПВ, ничего не знали об этом. Даже астрофизик Любарский, что уж совсем нехорошо; впоследствии ему будет очень неловко. В самом деле, во-первых, им было известно, что пространство может быть неоднородным, а благодаря этому качеству – управляемым полями; во-вторых, поднимаясь в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную в Шаре, они видывали и не такое; могли приближаться к галактикам, смещаться в стороны, удаляться.
Тем не менее так. Не ведали. В самые последние дни это было чем оправдать, но до этого… Главным была заполненность их умов исследованием МВ плюс уверенность, что в Большой Вселенной ничего подобного быть не может; там все стабильно.
Да и вообще: много ли мы уделяем внимания тому, что выходит за границы прямых интересов и обязанностей? Будь то даже Вселенная. «Хватит и одной, зачем нам две!» Наш мир – то же корыто, хоть безусловно более обширное и затейливое, чем у хрюшек.
А в последние дни, после обрушившихся на институт бед: крушение системы ГиМ, гибель Корнева, Шаротряс, едва не обрушивший башню, и напоследок смерть Валерьяна Вениаминовича – сотрудникам и вовсе стало не до внешних событий. Теперь и в свою (!) Меняющуюся Вселенную они не могли подняться: не на чем.
(Впрочем, насчет внешних событий – не совсем верно. Одно происшедшее в эти недели было крайне важно и для института: крушение великой страны, в которой они жили. Важно в простом деловом смысле: какая она ни была, эта страна, на нее можно было положиться и в больших делах, и в большой беде. Помогла бы, поддержала. А теперь – это становилось все яснее с каждым днем и с каждым событием развала СССР – положиться было не на кого. Только на самих себя.)
И хоть прибыли на совещание «отцы города», в том числе и Виктор Пантелеймонович Страшнов, много ждать от них не приходилось. Во-первых, они были уже не в прежнем качестве; тот же Страшнов теперь частное лицо, обладавшее высоким авторитетом просто потому, что всюду находились его протеже и ставленники. Во-вторых, их явно больше, чем все иное, беспокоило, не грядут ли еще беды и неприятности от Шара.
348-й день Шара
День текущий: 16,4669 сентября, или 17 сентября, 11 час 12 мин
На уровне зоны: 17 сентября, 22 час 25 мин
…добела раскаленное острие башни
вонзалось в тьму Шара,
в ней мощно жила иная Вселенная:
рядом – и недостижимо далеко,
в их власти – и властвовала над ними.
В помещении коменданта Петренко на проходной стол стоял буквой Т, как у больших начальников; правда, был он из струганых досок и, скорее, напоминал топчан. Петренко, сидя во главе стола, давал накачку вахтерам, уборщицам, сантехникам – своей команде, раздавал инвентарь и указания. Углы помещения заполнял этот инвентарь: лопаты, швабры, совки. Единственное новое, что Петренко внес в интерьер, – это фотографии Пеца и Корнева в траурной рамке на стене.
Сейчас на шатких стульях здесь восседала элита НИИ и элита города. Друг против друга. Больше негде было, зона завалена обломками, искореженной, как после бомбежки, техникой; путь к башне закрыт.
Начисто смел Шаротряс и спиральную подъемную дорогу.
От города присутствовали мэр Катагани, еще недавно краевой комсомольский вождь, ныне банкир – румяный, пышноволосый; Страшнов был при нем вроде эксперта по Шару. По обе стороны от них расположились начальники краевых служб безопасности и охраны порядка – два генерала.
От института были Любарский, Буров с перевязанной, как у партизана, головой и левой рукой в косынке (он сам занял главное место под фотографиями Пеца и Корнева), Мендельзон (уже закуривший ароматную сигару), Юрий Зискинд, Валя Синица в строгом костюме, Анатолий Андреевич, Малюта, Иерихонский, начплана Документгура, сам комендант, военпред Волков.
Несколько позже, когда разговорились, вошел – через внутреннюю дверь, со стороны зоны – кудлатый рослый Миша Панкратов. На него не обратили внимания. Только Толюн удивленно поднял брови.
Совещание было долгим и сумбурным; выделим мы из него лишь важное для дальнейшего повествования. Наиболее значимо было разбирательство о том, что Бор Борыч, попыхивая сигарой, авторитетно определил как явления последействия – после Шаротряса то есть. Релаксация объема НПВ, взбудораженного этим событием. С выпячиваниями НПВ и звуками. Они наблюдались всю ночь.
И потом еще кадровые дела. Самые увлекательные.
– Но почему Шаротряс-то произошел? – наседали отцы города.
(Замечательно то, что главного о Шаре, что в нем Меняющаяся Вселенная, ни одни ни другие за пределами НИИ, включая и ученый мир, не знали. И в самом институте большинство людей тоже. Дело было не только и не столько в запрете Пеца – в натуре каждого человека. Даже вот Ястребов Герман Иваныч, который на крыше башни дневал и ночевал, сам аппаратуру для исследования МВ делал… а вот не воспринимал. И Бор Борыч Мендельзон, можно сказать, «ученый в законе», хоть и знал, но – не признавал.
Здесь был интеллектуальный водораздел. «Могий вместить да вместит». И оказалось, что большинство не смогли. Не вмещалось. Даже если и знали факты, воспринимали как-то так – приземленно, под свой размер: вот есть кинотеатр «Космос», пивная «Спутник», гостиница «Галактика»… ну и в Шаре что-то в этом роде. Вселенная в кавычках. Игрушечная. Даже то, что из этой «игрушечной» чуть не вырвалась звезда, которая испепелила бы все и вся, не прочистило мозги.)
Из сидящих здесь ниивцев только двое достаточно внятно представляли, что произошло вчера: Буров и Зискинд. И что могло произойти. Но и они глядели на значительные президиумные лица городских деятелей с сомнением: не стоит им правду говорить, не дойдет. На кой этим прожженным карьеристам еще одна Вселенная – да к тому же в зоне их ответственности? Им и обычная-то без надобности.
И Виктор Федорович изложил все обтекаемо. Мол, что ж,
и в обычном мире бывают тайфуны, смерчи. Глубины Шара изучены недостаточно, хотя делаем все, стараемся. Вот оттуда и пришло. Корнев первым обнаружил, пытался предотвратить. Валерьян Вениаминович тоже что-то знал, поэтому и объявил «учебную эвакуацию». Но специфика работ в Шаре такова, что все разнесены не только в пространстве, но и по времени, сутки ведь за тысячу часов длятся; собрать всех и объяснить все непросто…
– Да, – вступил Иерихонский. – Валерьян Вениаминович, видимо, это и имел в виду, когда задал мне три дня назад расчет блуждания метапульсаций. Так что расчетную дату крайнего выпячивания их он знал.
– Метапульсаций? – поднял брови Страшнов.
– «Мета» по-гречески значит «пере», то есть чрезмерные, – пришел на помощь Любарский. – Глубины Шара пульсируют, мы это наблюдаем. Бывают и чрезмерные пульсации… то есть метапульсации. Происходят они не на том же месте, смещенные, блуждающие. – («И пусть меня ударят, если я хоть что-то соврал», – подумал Варфоломей Дормидонтович.)
– Ага, – сказал Страшнов, поглядев на мэра.
– Ну так что? – спросил тот.
«Вот именно», – подумал Панкратов, наблюдая сцену из своего угла.
– Что – «что»? – в тон ответил Любарский.
– Есть ли гарантия, что это не повторится? – спросил мэр. – Получается, что от Шара, следовательно, и от вашего НИИ – опасность городу и его жителям. Моим избирателям. Оказавшим доверие.
Он со значением воздел брови.
– Сделаем все, что в наших силах, – баском пообещал Буров. – Ведь врасплох нас не застало. Вовремя эвакуировались, никто не погиб. Кроме… – Он поглядел на фотографии Пеца и Корнева в рамке, вздохнул. – Проникнем глубже в Шар, возьмем под контроль это явление.
– Как теперь в него проникнешь, – вздохнул военпред Волков. – Мы вон в зону и башню пройти не в силах, в свои помещения, – здесь сидим.
День текущий: 16,4829 сентября, или 17 сентября, 11 час 35 мин
В зоне: 17 + 0 сентября, 22 час 25 мин
На уровне К144: 17 + 69 сентября, 12 час
Миша Панкратов тоже посмотрел на фотографии в траурных рамках на стене.
– Пец, что с ним случилось? – негромко спросил он у сидевшего рядом Толюна.
– Нету. Кровоизлияние в мозг. Вчера в половине шестого. Здесь, в самый разгар событий, – глухо молвил тот. И в свою очередь поинтересовался: – Ты из зоны пришел, сверху? Пройти можно?
– Да… – рассеянно сказал Миша, думая о своем («Как там мои?»). Он здесь уже десять минут, на уровне К144 минуло больше суток.
Смерть Пеца – это была неожиданность и удар. К гибели Корнева (который оскорбительно пренебрег его новшеством) Панкратов отнесся спокойно, не пошел на похороны; а Вэ Вэ, который позавчера (господи, как давно, почти полгода физических!) вник в это дело, оценил и поддержал, – его Миша рассчитывал застать живым, рассказать о своих проблемах и о том, что у него получается. Ради этого и спустился, знать не знал ни о каком совещании.
Пеца нет, кругом разгром, рассчитывать не на кого – только на себя. Ну, еще на Алю… и Дусика Климова? «„Двое умерло, двое родится – а все в дело годится“, – вспомнилась вдруг Мише фраза из Гоголя. – Ничего, прорвемся».
Глава 2С чего начинается цельность
Быть патриотами – удел провинциалов. Удел метрополий внушать им это чувство с выгодой для себя.
День текущий: 16,4849 сентября, или 17 сентября, 11 час 38 мин 20 сек
На уровне К24: 17 + 11 сентября, 15 час
…сразу за проходной они оказывались не на Земле –
чем выше, тем космичней.
– А эти явления последействия долго еще будут продолжаться? – напирал, набычив на Бурова крутой лоб, генерал СБ. – Тоже хорошего мало, и людей нервирует. Особенно вой. Да и исчезновения, пропажи. Это, знаете…
– Обуздаем, – так же твердо пообещал Виктор Федорович (он понятия не имел, о чем речь и что они такое, но решил держаться тона всеведения). – Понимаете, ведь любая большая система после встряски долго релаксирует.
– А что было-то? – поинтересовалась Люся Малюта. – Я вчера ночь провела возле Шара, ничего не видела.
– Так это вы, наверное, не с той стороны находились… – Генерал достал блокнот, надел очки. – Было следующее. В двадцать три часа двадцать минут из нижней части Шара в сторону реки Катагань выпятился светящийся вырост, конец которого как бы шарил по местности. Попавшие в него предметы уменьшались и тоже начинали светиться. А когда вырост их оставлял, становились темными и нормальных размеров…
– Ну, это в НПВ в порядке вещей, – сказал Буров.
– Вырост был длиной триста-четыреста метров, – продолжал генерал, строго покосившись на него. – Явление наблюдали несколько минут. После полуночи, в ноль сорок три и в час двенадцать, были замечены еще два выроста. Эти были длиной до километра, светились ярко-голубым светом, как прожекторные лучи, но, – он поднял палец, – изгибались. Первый протянулся к дебаркадеру на реке, второй, что появился позже, в сторону поселка Ширма. У дебаркадера вырост накрыл пятитонный грузовик с мешками цемента; тот засветился, уменьшился и поднялся в воздух… – Генерал укрепил голос; в комнате стало тихо. – Так грузовик переместился в сторону Шара и вверх. Потом вырост погас, а машина упала на пустырь у ограды примерно со стометровой высоты. Натурально разбилась и загорелась… Появления и исчезновения выростов сопровождали взрывные и воющие звуки. Далее… – Он перелистнул страницу в блокноте. – Под утро, в пять двадцать две и в пять тридцать восемь, в ту же сторону из низа вашего Шара выскочили… воющие светлячки. Тройные. Звук был пронзительно-высокий, со скрежетом. Носились несколько минут, потом исчезли в Шаре. Есть еще заявление о пропаже в тех же местах мотоцикла марки «Иж», но не проверено. Может, просто угон. – Генерал закрыл и спрятал блокнот.
– В Таращанске Шар не такое выделывал, – сказала Малюта, чтобы как-то смягчить впечатление, и указала на Васюка. – Вот наш Анатолий Андреевич фотографировал тогда, какие он беды натворил и сколько. Объект серьезный.
– Насчет звуков это ясно – перекачка, – вступил Мендельзон. – А вот с выростами НПВ такой длины действительно интересно. Что-то новое там во взбулгаченном неоднородном пространстве. Это моя парафия, краевые явления. Я этим займусь.
– Против того, что творилось вчера, это пустяки, – добавил Зискинд. – И падало, и взлетало, и ревело, и рвалось. В жизни подобного не видел…
«Елки-палки, так это же…» – чуть не сказал Панкратов, но сдержался. Ему было что сказать о «выростах» и «явлениях последействия». Даже о воющих тройных светлячках…
Если бы выступал кто-то из своих, он бы так и сделал, внес ясность. Но речь вел генерал, глава местной службы безопасности – той, что в разные времена именовалась ВЧК, ГПУ, НКВД, МВД, МГБ, КГБ, – и здания, в которых эти учреждения размещались, все дружно считали самыми высокими – потому что из них завсегда Сибирь была видна.
Правда, времена не те – но охранка все равно охранка, люди с этого живут и этим самоутверждаются. Не тот случай, чтоб зря ляпать языком.
Разговор между тем свернул в иную сторону. Геройский вид Бурова, рука в косынке, поведение его как лидера – все это некоторых озадачило, других подзавело и повернуло присутствующих к животрепещущей теме – не то что какие-то «выросты», а кто теперь будет главным?
Этот вопрос прямо поставила Люся Малюта. И начался скандал.
– Как кто, – сказал Любарский. – Валерьян Вениаминович вчера назначил Виктора Федоровича исполняющим обязанности главного инженера. Это было при мне. Да и кому теперь, как не ему?
– Ну, здрасте! – пророкотал Иерихонский. – Валентин Осипович, вас же назначил Пец исполнять обязанность главного вчера… Это было при мне. Что же вы молчите!
– Да… – Лицо Вали Синицы пошло красными пятнами. – Это было в пятнадцать двадцать пять в кабинете Корнева… моем теперь, собственно. Видеозапись должна сохраниться.
– Какие теперь видеозаписи, доберись до них, – вздохнул снова Волков.
И пошло-поехало. Никто не остался в стороне.
– Значит, Валерьян Вениаминович уже тогда был не в себе, – молвил Мендельзон, пыхнув сигарой. – Назначил одного, потом забыл и назначил другого.
– Во-первых, нехорошо так о покойном, – строго взглянул на него поверх очков Документгура, – а во-вторых, на поверку-то выйдет, что Валерьян Вениаминович провидчески поступил, да! Видно, чуял кончину, это бывает. Ведь лишились мы двоих. И уважая волю Пеца, ясно, среди кого нам искать директора и главного инженера. Виктора Федоровича как человека авторитетного в научных и технических делах надо главным. А заместителя по общим вопросам кандидата наук Синицу – директором.
Малюта всплеснула ладонями:
– Ну, Василиск Васильич, вы сейчас тоже не в себе: Валю Синицу директором НИИ НПВ!
– Но он же заместитель, это нормальная практика! – сказал Иерихонский.
– Зам по общим вопросам это старший куда пошлют, – поддал военпред Волков с другого конца стола. – Это несерьезно.
Выделились два лагеря. Причастные к исследованиям стояли за Бурова и начисто отвергали Синицу. Деятели административно-снабженческие поддерживали Валю. Два претендента холодно и зло взирали друг на друга.
«Сидят среди развалин после непонятного сверхсобытия, ничего не понимая, делают вид… – и вот, набрели, о счастье, на тему, доступную с мезозоя. Вместо „ага!“ и „ну и что?“ могут произносить слова и фразы… Зло берет».
– Знаете, это такая пещера, что слушать тошно! – послышался из угла около двери молодой сильный голос; и было в нем столько уверенного возмущения, что все повернули туда головы. Это заговорил Миша Панкратов. – Руководство, единоначалие… оно и в обычном мире, в однородном, ныне отдает пещерой, а уж у нас… Вы все прекрасно знаете, что в силу нашей специфики, растянутого на тысячи часов дня и громадности дел, руководил не директор и не главный инженер, а тот, кто в это время находился на командном уровне К-двадцать четыре. Где кабинеты и координатор. Да и то, если честно, не руководил, а сводил концы с концами, принимал ответственные решения. Да и те выше уровня К-двадцать четыре часто перерешивали сами исполнители. Пец же и Корнев были не просто руководители, а естественные лидеры. Это разные вещи. Один как незаурядный теоретик, если хотите, мыслитель НПВ, другой как столь же незаурядный практик. Их на эти посты выдвинула сама жизнь. И направляли они дела не административно, не волевыми решениями, а идеями, знаниями и замыслами… – Он перевел дух, осмотрел всех. – Можно ли кого-то из присутствующих назначить или избрать Валерьяном Вениаминовичем Пецем и Александром Корневым? Ясно, что нет. Других таких не будет. По-моему, лучше вообще отказаться у нас от понятий «директор» и «главинж» – создать координационный совет. Обсуждать проблемы будем все вместе… а решать и делать будут те, кто наверху. Вот и все.
Речь произвела неприятное впечатление. Не резкостью – все говорили резко, – а правотой. И тем, что говоривший был молод.
– А сколько времени вы работаете у нас, молодой человек, – спросил Бор Борыч, – не знаю, к сожалению, вашего имени-отчества. Да и фамилии тоже.
– Я Михаил Аркадьевич Панкратов, – четко представился Миша. – Работаю в НИИ после окончания радиофакультета Ленинградского политеха с марта, в лаборатории МВ. Это пять «нулевых» месяцев. С учетом участия в эпопее ГиМ, которая отняла у каждого верхнего не один год… а вы, Борис Борисыч, кстати, поднимались к нам только критику наводить… мой реальный стаж побольше вашего. Это тоже специфика НПВ.
– Да-да, – Любарский решил поддержать своего подчиненного, – Михаил Аркадьевич много и успешно работает наверху.
– Ну все равно, – вступил Документгура, – скромней надо бы, здесь не мальчишник. И высокие гости.
Панкратов и сам досадовал, что влез в разговор, да и вообще что пришел сюда, тратит нижнее время. «У меня наверху дела куда важнее этого трепа. За полчаса здесь там прошли полтора суток. И как-то там мои?..» Он поднялся – рослый, кудлатый, плечистый. Поглядел на начплана, улыбнулся всем:
– Ну, по признаку скромности, конечно, нужно назначать директором Валю Синицу. А я зашел сюда так, посмотреть… Пойду, извините.
И вышел во внутреннюю дверь, в зону.
День текущий: 16,4891 сентября, или 17 сентября, 11 час 44 мин 15 сек
На уровне К144: 17 + 70 сентября, 10 час
…пока Миша сидел на совещании, там минули сутки.
– Ну и подчиненные у вас, Варфоломей Дормидонтович! – бросил Документгура Любарскому.
– А это тоже специфика верха, – огрызнулся тот. – Там у нас, знаете, самостоятельность в цене.
– Самое интересное, что он прав, – сказала Малюта. – Не только о руководстве в условиях НПВ, но и о Бор Борыче.
– Почему же вы не сказали это при нем? – спросил Любарский.
Под этот диалог поднялся со своего места Толюн – и тоже вышел через внутреннюю дверь. Без слов. Его проводили глазами.
Его поступок тоже отдавал чем-то вселенским.
– А ваше какое мнение, Виктор Пантелеймонович? – повернулся начплана к Страшнову. – Подбирали нам руководителей тогда, помогите и сейчас.
Тот прижмурил набрякшие веки, усмехнулся:
– Я нынче частное лицо, здесь вроде эксперта, какая от меня помощь. Да и тех не я подобрал, а сама жизнь, парень правильно сказал. И насчет совета тоже. Выбирайте на альтернативной основе, как сейчас принято, кого сочтете нужным.
На том и порешили. Главным инженером на альтернативной основе утвердился Буров. Директором избрали Любарского (несмотря на его протесты). Создали и предложенный Мишей координационный совет с правом для каждого члена его принимать самостоятельные решения наверху. Ни Панкратова, ни Васюка в него, разумеется, не включили.
Валя Синица как был, так и остался замом по общим вопросам; старшим куда пошлют.
…И был эпизод. Небольшой, коротенький, но многое определивший далее. Вновь избранные директор и главный инженер воспользовались ситуацией и обратились к присутствующим городским властям с просьбой о помощи. Сами, мол, видите, в каком мы положении. Неплохо бы и финансово-экономически поддержать, да и технику для разборки завалов прислать. Буров даже напомнил, как всем миром год назад обуздали Шайтан-Шар – при высоком содействии Виктора Пантелеймоновича Страшнова; вот и сейчас бы…
На что власть в лице мэра, выбираясь из-за стола, отреагировала так:
– Финансово… техникой… всем миром!.. Будьте благодарны, что на первый случай не наложим на вас штрафные санкции.
– За что?! – в один голос спросили Любарский и Буров; да, кажется, не только они.
– Найдем за что. Город переполошили, имущество исчезло и повреждено. Вот у меня где ваш Шар! – И румяный комсомольский вождь, ровесник Бурова, ныне банкир и мэр, постучал себя ладонью по полной белой шее.
Страшнов молча двинулся к двери; он более не был властью.
Впечатление было настолько сильным, что никто кроме коменданта Петренко не пошел провожать высоких посетителей к их лимузинам (что, конечно, тоже было ошибкой). Все остались в комнате и ошеломленно смотрели друг на друга.
– Сволочь какая… – растерянно сказал главинж Виктор Федорович; у него по-мальчишески кривились губы. – Вот у него где наш Шар!.. – Он тем же жестом постучал себя по шее. – Вошь сановная. Он даже не знает, что там!
– Н-да! – крякнул Волков. – Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят. А прощать-то нельзя. Да и допускать творить такое тоже бы…
Люся Малюта рассмеялась звонко и зло:
– Что, мальчики, получили… помощь?!
– Ясно. Полагаться нам надо только на самих себя, – сделал верный вывод новоиспеченный директор и озабоченно потер лысину. – М-да… Как говорил Людвиг ван Бетховен: «Человек, помоги себе сам!»
– Во! Предлагаю лозунг: «Ниивец, помоги себе сам!» – оживился Буров.
– И другим тоже, – молвил Мендельзон.
– Что другим тоже?
– Лозунг дополнить надо: «помоги себе сам – и другим тоже». Ничего, если это не по Бетховену.
На том и порешили. Но лозунги не развесили, забыли, заморочились. Было не до рекламы.
Впрочем, и без этого эпизода ниивцы, как избранные, так и обойденные, понимали, если не словесно, то чувствами: эти взаимодействия и налаженные отношения с властями, с внешним мирком – не то, мура. Лишняя трата нулевого времени.
Потому что незримо присутствовали – и на совещании, и вообще здесь – два покойника: Пец с его тезисом, что мир НПВ суть более общий и мощный, первичный случай действительности, и Корнев, который возглашал и делами утверждал необходимость решать проблемы именно так, используя ускоренное время, обширные пространства его – и поля. Это было посерьезнее любого начальства. Их мир был куда крупнее, чем у того «вождя».
И немногословный уход с совещания в зону, в мир неоднородного пространства-времени, в первичку сначала Панкратова, затем Толюна весил больше мелких решений здесь – на обочине, на проходной.
Нам с вами, читатель, так же придется применяться к этой НПВ-ситуации. Это ведь именно потому, что в медленном течении времени, на однородной обочине, удалось развернуть повествование о совещании в комендантской каморке. Едва ли не протокол: кто что сказал, да что ему ответили, какое у кого было выражение лица…
Потому что прочие дела в Шаре сейчас замерли. А дальше – нет, не выйдет. Урывками о крупном, эпизодиками про сложное, вплоть до одной фразы – иначе не охватим. И счет, счет времени.
Не времени – времен!
Да и замерло ли там все? Ну-ка вперед…
Глава 3Старания молодого Панкратова(Рождение в грозе и буре)
Самое близкое к Божественному творению мира – роды,
созидание и творчество.
День текущий: 16,4905 сентября, или 17 сентября, 11 час 46 мин 22 сек
На уровне зоны: 17 + 0 сентября, 23 час 32 мин
На уровне К144: 17 + 70 сентября, 15 час
…сразу за проходной они оказывались не на Земле –
чем выше, тем космичней.
Космично светилось то,
что обычно темно.
Космично звучали
искаженные голоса, гул, лязги и рыки машин…
Но сейчас здесь ничего не звучало.
…Всего за полчаса участия Миши в этом совещании там прошло трое суток; да еще многие часы за время спуска и подъема. «Оно мне надо было – туда лезть!» – с досадой думал он.
Да, попыхивающий душистой сигарой Мендельзон принадлежал к элите, мог осадить; и те, что приехали в длинных черных машинах с охраной, тоже. И тем не менее сейчас от проходной к аркам башни пробирался по обломкам и завалам – где-то перепрыгивая, где-то даже подтягиваясь на руках, – подлинный хозяин ситуации в НПВ, в Шаре. Реальный лидер – хотя до самого конца без официального статуса. Главное – он знал это.
…Все началось с того, что их выгнала квартирохозяйка, Александра Владимировна.
Сперва то, что Аля за недели на ее глазах из стройной миловидной молодки разбухла в даму на последнем месяце беременности, подвигло ее потребовать двойную плату. А сегодня, когда Миша попросил отсрочить это до получки, нервы ее окончательно сдали:
– Ничего не надо, уходите. Идите в Институт акушерства и гинекологии, куда хотите, у меня сердце, у меня давление – я этого не вынесу. Так не бывает. Может, вы инопланетяне. Отправляйтесь обратно на свою тарелочку или в свой телевизор!
Александра Владимировна была остроумная женщина.
Собрали чемодан, ушли. Не в телевизор – сюда. Благо путь от поселка Ширмы близкий, через пустырь. Миша поддерживал Алю.
Верх башни был особой территорией. Сразу и Земля, и космическая станция, летящая в иной Вселенной. Главное, что здесь можно было исполнять космического масштаба дела – при надлежащем обеспечении. Надежность и обилие обеспечения раскрутили еще при создании системы ГиМ и дальше поддерживали. Коммунизм на четыреста мест, по выражению покойного Корнева.
Четыреста мест имела гостиница «Под крышей», сотворенная к первой и, увы, последней Всесоюзной конференции по проблемам НПВ. Затем стараниями Адольфа Карловича Гутенмахера в «Подкрышии» наполнили бассейн, возник и тренировочный зал с аппаратурой, сауна плюс римская терма, искусственный солярий. Компьютеры в каждом номере, библиотека. Автономная энергетика – ибо перебой электричества даже на малые доли секунды внизу мог обернуться бедой, гибелью для поднявшихся в кабине ГиМ.
Этаж над гостиницей занимала лаборатория МВ. Вместе с ней то, что именовали просто «верх» (а его обитателей «верхними», вкладывая в это понятие отнюдь не только геометрический смысл), охватывало пять последних этажей под крышей, от уровня К142 до К150. Здесь были мастерские, лабораторные стенды, чертежный зал – все для работы.
И всегда – запас продуктов для бесперебойного качественного питания. Бесплатного, только готовить самим. Пец и Корнев сломили сопротивление бухгалтерии и снабженцев: платить людям не можем по их трудам, так пусть сама работа-жизнь здесь – многосуточная, как правило, – будет им и удовольствием, и вознаграждением. Чтобы не отвлекались.
Так и было.
Секунда земного времени здесь составляла две с половиной минуты.
Коммунизм был и в незапираемых дверях всех помещений и отсеков. Правда, от иной специфики: при больших К, невзирая на все метрономные ухищрения, людям трудно было совпасть по времени – так пусть пришедший раньше хозяина гость не мается в коридорах.
Здесь могли наполненно жить и насыщенно трудиться. Единственное «но»: легко можно было отвыкнуть от Земли. И от того, частью чего она является, – от Большой Вселенной.
Поэтому Миша и отклонял прежние приглашения Александра Ивановича решить свои жилищные проблемы здесь. Отдыхать отдыхали, имели свой номер люкс. Но оставаться жить… А теперь вот пришлось.
347-й день Шара
День текущий: 15,5801 сентября, или 16 сентября, 13 час 55 мин
На уровне К148: 16 + 85 сентября, 20 час
…Жизнь была чудом – и она была жизнь.
Когда поднялись в номер, Аля прилегла. Миша ушел на два этажа ниже в мастерскую-лабораторию к своим НПВ-концентраторам. Там и застал его директор в свой последний подъем наверх.
Если бы знали эти двое, что встретились последний раз, они нашли бы, о чем поговорить помимо этого изобретения. Но будущее неведомо, даже близкое.
Когда была объявлена «учебная эвакуация», Миша поднялся в их люкс, запер дверь. Улыбнулся жене:
– Мы с тобой эвакуировались раньше всех. – Подсел к ней. – Как я тебя в роддом-то повезу? Никого не будет. Пока вызову машину, пока приедет… Нужно заранее спуститься вниз?
– Какой еще роддом! Там грязно, возможен сепсис, и плати всем за все… Здесь и рожу. Ты поможешь. Умел делать, сумеешь и принять. Интересный вы народ, мужики. То от этого места за ноги не оттянешь – а когда приходит самое-самое, для чего это природой и придумано, норовите в сторону. Роддом!..
– Ну, Алюнь, разве я против? Тебе видней. Как скажешь.
– Во! Я в воде рожу, в бассейне. Помнишь, мы видели. И я читала. Мишунь, это идея.
Аля в свое время пленила его сердце тем, что была заводная девчонка, студентка. Такой она, несмотря на брюхо, пятна на лице и тяжелую поступь, оставалась и сейчас.
День текущий: 15,4829 сентября, или 16 сентября, 17 час 35 мин 20 сек
На уровне К144: 16 + 105 сентября, 132 час
…добела раскаленное острие башни
вонзалось в тьму Шара,
в ней мощно жила иная Вселенная:
рядом – и недостижимо далеко,
в их власти – и властвовала над ними.
Они прожили наверху изрядно, освоились, работали и отдыхали; забыли о предупреждении…
…и тем оказалось неожиданней, что тревога, объявленная как учебная, была настоящей. Да еще какой!
Так и довелось Михаилу Аркадьевичу в самый разгар Шаротряса, среди колышущихся стен, осыпающихся с них плиток и штукатурки принимать роды. Аля стонала и командовала. Этих впечатлений Миша никогда не забудет и никому о них не расскажет; ничего неприличней он в жизни не видел. Но и в разверстом неприличии родов была святость.
…Особенно запомнились глаза Али, выражение муки от раздирающей тело боли и вместе – счастья. Она рожала, становилась Матерью – разделялась на две жизни. Вверху и за стенами башни колыхалось пространство, в Меняющейся Вселенной протогалактические облака свертывались в вихри, выделяли из себя звезды – тоже рожали их?.. – а здесь ее тело выделяло новое живое тело.
Первее материнства нет ничего во Вселенной. Недаром слово материя того же корня.
Это произошло на третий К-день после их подъема. Внизу шел все тот же восемнадцатый час 16 сентября – и неясным оставалось, чем он закончится. Поднимавшийся среди грохота к энергощиту с перебитой ключицей Буров спасал не только Шар с башней, но и их тоже.
Похоже было, будто и Шар намеревался что-то родить. Звезду.
Внизу вытянулся у стены на проходной холодеющий труп Пеца.
Роды в бассейне, в теплой колышущейся среде тоже были как-то соразмерны судорожным колыханиям пространства окрест от попыток Шара выделить из себя звезду. Сына – красный мокрый комок – Панкратов выхватил из воды сразу, не дал наглотаться. Сын заорал. Панкратов перенес Алю и его, завернув в одну простыню, в номер, уложил на кровать, облегченно думая, что все позади. И ошибся.
– Ой!.. Миш, Мишечка… опять! – Аля приподняла голову с мокрыми волосами; в глазах мука и счастье. Тело ее выгнулось. – Ох… снова. Ой, мамочки!..
Через четверть часа появился второй пацан. Этот на суше.
К такому повороту событий Миша не был готов.
– Все? – не слишком ласково спросил он жену, укладывая второй комок, скользкий и орущий, рядом с первым. – Ты уверена?
– Иди к черту, – прошептала та бледными губами. – Обмой.
Обмыв младшего, Михаил Аркадьевич включил на компьютере табло времен, выделил и зафиксировал нужные даты. Старший – для которого имя было давно придумано и согласовано: Димка, Дмитрий Михайлович – появился на свет в 17 часов 56 минут 34 секунды Земли 16 сентября (16 + 107 сентября, 15 часов 10 минут по уровню К144). Младший, имя которому еще предстояло выбрать и вписать в файл, родился на уровне К146 в 17 часов 56 минут 37 секунд Земли, или того же 16 + 107 сентября в 15 часов 20 минут по времени своего уровня.
По крупному, все произошло в триста сорок седьмой день Шара, между восемьсот восемьдесят первым и девятьсот шестидесятым шторм-циклами Меняющейся Вселенной на пятьсот девяносто девятом миллионе сто семьдесят девятой тысяче шторм-циклов от таращанской беды.
Теперь Миша и Аля иными глазами смотрели на табло времен, на числа, сопутствовавшие им всюду. Особенно на дни за знаком «+». На нижних уровнях к каждому земному прибавлялись единицы, на средних десятки, на верхних к вечеру до полутора сотен; пять месяцев.
…Конечно, наиболее полно они добавлялись к времени служения материалов и оборудования в башне. Оставленные невыключенными лампы или приборы могли сгореть. В испортившемся холодильнике пропадал весь запас. И так далее.
Что же до людей, то дни, недели и месяцы за знаком «+» для них оставались, как правило, в категории возможности. Можно было провести наверху земные календарные сутки, заниматься долгими исследованиями, выполнить большую работу – и, как на блюдечке, назавтра поднести коллегам могучий результат. Но жить, конечно, все предпочитали в «нулевом времени», на родимой Земле. В Катагани.
И вот теперь супругам Панкратовым и их детям предстояло жить эти «+»-дни, недели, месяцы всерьез. Наравне с материалами и оборудованием. Как на космическом корабле.
В 18:03 Земли Виктор Буров достиг уровня 7,5, взломал щит регулятора натяжения канатов, повернул пакетники – и все успокоилось. Рев перекачки сменился тишиной; оседала пыль.
На этом уровне (старом координаторном) было 16 + 5 сентября, 15 часов 11 минут.
Наверху, в гостинице, пришло условное утро 16 + 108 сентября, 7 часов. Новорожденные, впервые покормленные мамой, спали. Намаявшиеся Миша и Аля тоже – и не восприняли, что снизу перестал доноситься гул, прекратились скрипы и пошатывания стен.
Стоит заметить, что в сравнении с тем, что творилось внизу, воздействие Шаротряса здесь было очень умеренным. Колыхания пространства растягивались в К раз и во столько же ослаблялись. Разрушений не было. Даже освещение не мигало.
Но Миша решил осмотреть, все ли в порядке. Начал с мастерской на 146-м уровне. Прихватил там цилиндрик НПВ-концентратора, прибор для него. Поднялся на крышу, сел в пилотное кресло от кабины ГиМ – обдумать положение.
В этом кресле сутки назад сидел и размышлял Пец – для Миши он был еще живой.
Глава 4Рождение Ловушек
Вечный вопрос: что лучше – быть непризнанным гением,
или признанной посредственностью?
День текущий: 15,7545 сентября, или 16 сентября, 18 час 6 мин 35 сек
На уровне К150: 16 + 113 сентября, 4 час
…Жизнь была чудом – и она была жизнь.
Вверху, над головой, неспешно накалялся, проходя оттенки от буро-сиреневого до бело-голубого, вселенский шторм; он казался близким – да до недавних пор и был таким. Миша сам не раз поднимался в МВ. Но сейчас мысли и чувства его были далеко не горние, не вселенские – самые что ни на есть земные. Состояние как у молодого волка: его самка принесла детенышей, теперь надо бегать, искать, добывать и приносить им пищу, защищать их, свое логово. Лапы и клыки, клыки и лапы; пощады никому.
Только усилием воли Панкратов сдерживал себя, чтоб тотчас не броситься что-то искать и делать. Надо было все хорошенько обдумать.
Лампочка на шесте осветила какой-то темный предмет неподалеку. Он присмотрелся: дохлая ласточка. Жертва НПВ.
…Немало их устраивали себе гнезда в стенах башни – повыше, повинуясь инстинкту. Высиживали птенцов при К100-150 очень быстро. А далее ускоренное время столь же быстро все завершало. Пищу-то надо искать внизу, в зоне (К2) или на пустыре (К1). В однородном мире время поиска плюс доставка в гнездо соизмеримы со временем питания и переваривания пищи птенцами. А здесь – нет. Выбивающиеся из сил родители не успевают находить, приносить, кормить; птенцы дохли. Затем дохли надорвавшиеся ласточка-папа и ласточка-мама.
«И со мной так выйдет, если стану суетиться по животному отцовскому инстинкту. Затем и с выводком моим тоже, с Алей… Нет, надо иначе».
Но вот что: побоку это все. Громада материала подпирает, нависает и давит. Прочтите, пожалуйста, о подобных переживаниях персонажей в других книгах: как выжить в неблагоприятных условиях, выкормить детей и тэ дэ и тэ пэ. Об этом много пишут. Мы же здесь сосредоточимся на том, о чем в других книгах не пишут.
…Если без обиняков, то последовавшему вскоре созданию Ловушек и развитию соответствующего направления институт обязан (и будет обязан, как говорят в простом социуме, по гроб жизни) не столько Мише Панкратову, сколько родившимся близнецам. И еще, вероятно, квартирохозяйке Александре Владимировне. А вдобавок и общей ситуации: развалу великой страны, краху социализма с его, что ни говори, заботой о трудящихся – и заменившему все это повальному шкурничеству.
И может быть, даже той же дохлой ласточке.
Но главное, конечно: двойня родилась. На одного-то все было рассчитано на самом пределе. А тут на тебе…
Сам Панкратов как автор НПВ-концентраторов что – ну, ему нравилось незримыми лучиками К-пространства бесшумно дырявить куски бетона, доски, пластмассу. Что-то вроде гиперболоида инженера Гарина для непроводящих тел. Все и могло пойти по такому направлению, для строительных работ (выемки, туннели), даже для ваяния; удалять лишнее, чтобы выделить скульптуру.
Созидательное, словом, направление.
А вышло – в духе обстоятельств и времени – хватательное.
День текущий: 15,7552 сентября, или 16 сентября, 18 час 7 мин 15 сек
На уровне К150: 16 + 113 сентября, 6 час
Вверху были свет и быстрота,
внизу – медленность и сумрак.
Началось оно на крыше с того, что Миша взял один свой цилиндрик, в котором, он знал, еще сохранился НПВ-заряд, присоединил регулирующий прибор, задумчиво повернул рукоятку. Из цилиндрика выпустился незримый лучик, только и заметный тем, что шест с лампой за ним изломился да часть бетонного поля собралась линзой. «Хорошо бы с Хрычом обстоятельнее потолковать об этом… заодно и обо всем прочем». Он не знал, что Пец уже мертв.
Потом так же бездумно он направил цилиндр на трупик ласточки – и она будто встрепенулась. Что такое?.. Чуть крутнул рукояткой напряжение: трупик с раскинутыми крыльями уменьшился, сместился ближе… Миша еще чуть повернул регулятор. Трупик птицы еще более съежился, чуть засветился малиново – и таким малиновым крестиком пополз к нему, когда он повел цилиндриком чуть вниз.
Суть предельно проста, вдруг понял Панкратов. Она даже не физическая – геометрическая. Да, НПВ в форме шара – маленького шарика, упрятанного в цилиндрик, – может содержать большие физические объемы с высокими К, но толку от этого чуть. Вон и над головой Шар – с вселенными. Но если шарик сей… да и любой – полями или как-то еще вытянуть в веретено (по-ученому, в эллипсоид вращения), то он черт знает как далеко может протянуться. Если даже обыкновенный надувной взять, с молекулами воздуха, да расположить эти молекулы веретеном, в линию – и то хоть до Луны.
А в кончике НПВ-веретена то самое К-уменьшенное пространство. Оно же и в К раз ускоренное время. И его физически ой как много. И если дотянуться, им многое можно покрыть, уменьшить, втянуть в свой цилиндрик – взять. И вообще черт знает что еще наделать.
Зафиксированные катаганскими службистами «выросты» из Шара в роковую ночь, поднимавшие грузовик и что-то сделавшие с магазином в Ширме, были не «явления последействия» имени Б. Б. Мендельзона, а их, супругов Панкратовых, дальнейшая работа. С присоединившимся Климовым, но о нем позже. К ним многие потом постепенно присоединились.
…И как изменилось сразу их положение, когда Миша вернулся в номер, разбудил Алю, рассказал ей идею, подтвержденную открытием с ласточкой. Та тотчас включилась – и вперемежку с кормлением-купанием-пеленанием моталась с мужем то на крышу, то в мастерские, то к кульману в чертежном зале, то сидела за компьютером.
– Алюнь, тебе не рано? – придержал ее Миша. – Лежала бы, все-таки двоих произвела.
– Я из воронежских, Мишечка, – ответила жена. – У нас в роду баба, если родила не вовремя, например в жнива, чувствует свою вину и на следующий день с серпом и младенцем в подоле топает на поле. Вот и я так.
– А твоя-то в чем вина?
– В том и вина, что двоих. При наших достатках…
Миша ее обнял.
В сущности каждая Ловушка была та самая система ГиМ, но обращенная не во Вселенную, а к близким земным предметам: не те дистанции, не те размеры. Соответственно, и поля для регулирования неоднородного пространства требовались здесь не в миллионы вольт, а самые малые, батареечные. И электроды не на полкрыши, а тоже малюсенькие, как в электронной лампе или транзисторе. Миша их смастерил.
Аля помогла хорошо. Сразу обнаружилось: тот Мишин регулятор напряжения груб, таким только ломать да дырявить. А чтоб манипулировать пространственным веретеном да с большими К, нужна точнейшая дозировка напряжений. До микровольт.
– Мостовая схема! – подсказала Аля. И сделала. Теперь уверенно меняли дистанцию, длину НПВ-веретена (-языка, -луча, -иглы… не в названии счастье, оно придет потом) метр за метром. Можно было подкрадываться к намеченному месту и объекту малым поворотиком рукоятки на градус.
Теперь очень кстати пришлись «+»-дни, в обрез хватило их, чтобы сделать все как следует – в промежутках обхаживая близнецов, отдыхая, питаясь и любя друг друга. К 23 часам 20 минутам Земли 16 сентября, ко времени, когда зеваки окрест заметили первые «выросты» из Шара – будущие «явления последействия», по Бор Борычу Мендельзону, – услышали их рокот, таких дней для них минуло тридцать.
Главное же, Миша и Аля теперь были в своем праве: не прихлебатели, не бомжи, выселенные хозяйкой и приткнувшиеся здесь, – полноценные верхние НПВ-работники НИИ. Они делают такое, пред чем все ахнут, и вправе не только использовать все и расходовать все, но и опорожнять окрест доступные холодильники. Это тоже делали.
Глава 5Приобщение Климова, Бурова и других
Если тебя вымочил дождь, радуйся, что не укусила собака. Если укусила собака, радуйся, что не бешеная. Если вымочил дождь и укусила бешеная собака – покажи себе пальчик и радуйся просто так.
День текущий: 15,8354 сентября, или 16 сентября, 20 час 3 мин
На уровне К2 (зоны): 16 + 1 сентября, 16 час 5 мин
На уровне К148: 16 + 123 сентября, 15 час
…На Земле были сумерки и ночь после Шаротряса; в городе продолжалось соответственное ему помрачение умов. А здесь, на уровне лаборатории МВ и прилегающих мастерских двое инженеров (потом трое) разворачивали работу. К утру за К-месяцы успели многое.
Миша, помня о проблеме дальнейшего выживания, в ночных, более совершенных испытаниях вторым после грузовика у дебаркадера «взял» продуктовый магазин в Ширме. Дотянулся, обволок… И не уронил, доставил на крышу. В этом магазине они, живя у Александры Владимировны, часто делали покупки, он знал, что там есть. Удобно брать, когда знаешь, что берешь. А то действительно, хватанешь коробку с вывеской, а внутри ничего.
Так что и холодильники восполнили, и морозилки. А помещение, деревянную коробку с толевой крышей, сбросили в зону, в завалы после Шаротряса.
Брали сей магазин, как и грузовик с мешками цемента пред ним, уже не первоначальными цилиндриками, их емкость оказалась мала, а новой Ловушкой-термосом. Вид был жуткий, серебристая колба от литрового термоса прибинтована клейкой лентой к неструганой доске, а поперек нее что-то вроде ружейного приклада… и от всего этого провода к схеме регулировки. Тем не менее это была целево и грамотно сделанное устройство. Даже не просто Ловушка-термос, а – термос с оптическим прицелом.
И действовали уже втроем. Потому что в этот первый «+»-месяц произошла встреча с Дусей Климовым, Евдокимом Афанасьичем, первооткрывателем дрейфа фантома М31 – его и в лаборатории МВ иногда называли Дусей Мечниковым (по тому персонажу из «Двенадцати стульев»).
Он и обогатил устройство оптикой.
Климов тоже решил не поддаваться на «учебную эвакуацию», затаился на двадцатом уровне. Когда начался Шаротряс, быстро понял, что вверху безопаснее, да и интереснее. Поднялся – и встретились.
(Об этом, даст бог, далее поведаю подробней… Впрочем, не даст, не будет подробностей, не стоит обманывать себя; не до них. Да и черт ли в тех подробностях, в живописании словесном? Это писательская натура тянет.)
Встретились – вот что важно; в НПВ-пустыне времен и пространств. И важно то, что, войдя в курс Мишиной затеи, он внес и свой вклад. Астроном и астрофизик, Климов не мог позволить себе шарить вслепую ни по небесам, ни по окрестным местам – в рассуждении, где что плохо лежит. Оказалось, что, если обволочь концентрированный НПВ-луч (для хватания) лучом слабым, размытым с К2-3, то он играет роль световода. Так открыли НПВ-оболочку. Осталось приспособить оптику.
– Слушайте! – разнеженно говорил Миша, когда они втроем за бутылкой кагора (из того магазина) отмечали первый успех в их люксе рядом с посапывающими близнецами. – Мой НПВ-язык, Алюнина мостовая схема и ваша, Афанасьич, К-оптика для Ловушек – это же как три источника и три составные части марксизма!..
– Всегда! – бодро сказал Климов, поднимая свой стакан.
День текущий: 16,0944 сентября, или 17 сентября, 2 час 16 мин
На уровне К150: 17 + 14 сентября, 4 час
Вверху были свет и быстрота,
внизу – медленность и сумрак.
Вскользь помянутый генералом СБ исчезнувший «Иж» тоже взяли они, нашарив НПВ-лучом у столба на пустыре. Это уже на второй К-месяц работы. Для проверки еще одной идеи: реактивный НПВ-транспорт. На основе эффекта «перекачки».
Сняли колеса, повыдергивали амортизаторные пружины, слили бензин из бака. В заднюю вилку с цилиндрами поместились две Ловушки-сопла да в передней вилке укрепили одну; все при К100 – внутри вмещалось в сто раз больше воздуха, чем полагалось по геометрическому объему. При надлежащих полях, естественно. А если их ослаблять, воздух вырывался вовне – вот и реактивная струя.
Михаил Аркадьевич был мотоциклист, хотя своей машины не имел. Только мечтал накопить на покупку. Сделали все на совесть: управление Ловушками на руль, регулировка полей теми же поворотами рукоятей газа и сцепления. Сначала проверили тягу на стенде, потом на крыше: Миша в седле, Климов и жена ассистируют… и уже там пришлось всем конопатить себе уши ватой. Потому что звук был жуткий: пронзительный вой на высоких тонах – это генерал правильно описал. Даже внутри сжималось.
«Как пять тысяч мартовских котов», – по определению Али.
Хотя он и повис над крышей на «Иже» без колес, потом полетал около башни и над пустырем – для самоутверждения и проверки, за ним это проделал и Евдоким Афанасьич… но на том и закруглились. Ясно, что с таким звучанием летать можно на реактивном самолете на больших высотах, но не на мотоцикле над городом. Собьют или арестуют.
«Тройные светлячки» это и были три реактивные струи из сопел; сжатый в сотни раз теплый воздух светился.
Устройство обозвали «ведьминой ступой», Ловушки сняли для других целей, остальное поместили в чулан при мастерских на сто двадцатом уровне.
Все это вспоминал сейчас Михаил Аркадьевич, пробираясь через завалы в зоне к входной арке, прыгая с обломка на обломок. От прихода вчера с беременной женой (даже не знали твердо, на каком она месяце, запутались в неоднородном пространстве-времени) по сей момент он провел в НИИ четыре месяца. Прожил, проработал, достиг – пока прочих отвлекал и морочил Шаротряс.
И близнецы – второму дали имя Сашка, Александр, в память Корнева; Аля настояла (ладно, пусть, в общем-то, мужик был что надо, дай боже и нашему Сашке таким стать) – настолько же выросли; узнают, тянутся, чтоб на ручки взял.
Теперь Михаил Аркадьевич Панкратов был другой человек.
«Что бы там ни решали, хозяевами в Шаре будут не они. Надо мною, во всяком случае».
День текущий: 16,4966 сентября, или 17 сентября, 11 час 55 мин
На уровне К144: 17 + 71 сентября, 12 час
Добела накаленная игла башни
при подъеме тускнела и ширилась,
но тьма над ней оставалась тьмой.
За четверо прошедших наверху за время отсутствия Миши «+»-суток произошло только одно интересное событие: Дуся Мечников, он же Евдоким Афанасьевич Климов, взял с луга за рекой четырех гусей. Домашних. Паслись там, щипали травку. Больше для того, чтобы проверить дальность и точность попадания НПВ-языком, но и ради гусятинки тоже.
Так впервые обнаружился эффект, впоследствии названный ОО-РР (остричь-обрить, разуть-раздеть) и используемый в определенных случаях как режим НПВ-воздействия. Применительно к бедным птицам это выглядело так, что из Ловушки они выпали будто ощипанными, без единого перышка. От их метаний барьерный слой НПВ-языка, своей крутой неоднородностью разделявший на крупицы, в пыль любой непроводник, так обошелся с их «одеждой», с перьями и пухом. Клювы тоже были раздроблены. Бедные ощипанные гуси не могли даже гоготать, хрипло стонали. Их пришлось поскорее прикончить.
– Гуси, между прочим, – это амплуа Паниковского, а не Дуси Мечникова в том классическом романе, – ворчал Миша. – И то проходит там как мелкое занятие. Что это вас потянуло на гусекрадство? Нам надо быть, самое малое, Бендерами, а уж никак не Паниковскими.
– Амплуа… какие мы слова знаем! Амплуа… – со вкусом повторил Климов. – Точность захвата в несколько метров на дистанции километр – вот мое амплуа. Там была целая стая, а я взял четырех с краю.
– Миш, значит, тушеную гусятинку есть не будешь – из этических соображений? – спросила Аля; она разделывала птицу. – С луковой подливой. И жареную печеночку с картошкой из принципа тоже не станешь, да?
– Ну, я этого не сказал… – Миша сглотнул слюну.
День текущий: 16,5050 сентября, или 17 сентября, 12 час 7 мин
На уровне К144: 17 + 72 сентября, 17 час
…огненное острие башни
вонзалось в тьму Шара,
в нем мощно жила иная Вселенная,
рядом – и недостижимо далеко,
в их власти – и властвовала над ними.
К этому времени наверх взобрался и Васюк-Басистов. Тоже по обломкам, пешком на стопятидесятиметровую высоту; лифты бездействовали. Труд немалый. Познакомился с близнецами, которые уже умели улыбаться, с похорошевшей после родов Алей; затем и с Ловушками. Наиболее его привлекла возможность, искривляя НПВ-луч, исследовать разрушения в стенах башни и в зоне.
Картина внизу, в полутьме, была жуткая: висящие на прутьях арматуры бетонные куски стен… завалы внизу… Институт выходил из строя надолго; в новых социальных условиях, может, и навсегда.
И Толюн прорек:
– Мы же теперь сможем расчистить зону.
Следующие земные часы, «+»-многодневные, трудились вчетвером. Главным было образовать НПВ-зарядочную станцию на крыше из остатков оборудования системы ГиМ и сделать Ловушки-хранилища, чтоб складывать в них все, что соберут, НПВ-схроны. Задачи были новые и интересные, никто не стоял над душой, все было под рукой, времени хватало – работа шла споро.
Во второй половине этого дня, текущего с крыши башни, в обезлюдевшую зону опустились светящиеся голубовато «выросты» – и принялись собирать, захватывать, втягивать также голубеющие от их прикосновения, уменьшающиеся в искорки обломки бетона и арматуры, искореженную технику.
Делалось это столь быстро и бесшумно, что единственный видевший все человек, комендант Петренко, думал: то ли ему это снится, то ли он сошел с ума; даже не стал звонить начальству.
Если бы сие наблюдали сотрудники отдела Мендельзона (краевых НПВ-явлений), то они, вне всякого сомнения, истолковали бы видимое в духе гипотезы своего шефа о «явлениях последействия Шаротряса». Но поскольку из-за завалов доступ в свое помещение в башне был труден, они сочли за благо на работу в сей день не выйти. И ничего не увидели. А жаль.
На следующее утро Петренко показал очищенную зону Бурову: так, мол, и так, на моих глазах все ушло вверх. Как, почему – не ведаю. Будто оправдывался.
349-й день Шара
День текущий: 17,3941 сентября, или 18 сентября, 9 час 27 мин 30 сек
На уровне зоны: 18 сентября, 18 час 55 мин
Так к новому направлению присоединился Виктор Федорович.
Хуже того, вышло, что вторым «подопытным» после гусей, на которых открыли и опробовали эффект – впоследствии названный ОО-РР, – оказался в освоении и испытании его именно новоиспеченный главный инженер.
Он – новая метла, которая чисто метет, герой Шаротряса и прочее – завелся, увидев очищенную без его ведома зону, взмыл наверх, чтобы узнать, распечь, снять стружку и привести в чувство. Новациями его не возьмешь, душу не тронешь, он сам мастер новаций. Хорошо, конечно, что расчистили, одной проблемой меньше. Но почему без него решили и действуют?! И куда все дели, там же много ценного…
На уровне К110: 18 + 43 сентября, 16 час
(мастерские для НПВ-схронов)
…Жизнь была чудом – и она была жизнь.
Показать, куда дели собранный в зоне хлам, можно было единственным способом: поместить Виктора Федоровича в ту же Ловушку типа «ящик». В НПВ-хранилище, НПВ-схрон с К50. Потому что выпростать все из него в комнате на 149-м уровне было некуда.
Повороты ручек – из «ящика» выступило прозрачное, заметное только по искажению предметов, облачко и втянуло уменьшающегося Бурова. Он там начал светиться и растерянно-быстро сучить ручками-ножками. А когда через полминуты выпустили (при К50 он провел там, мечась и брыкаясь во тьме и неизвестности, полчаса), он сел на пол – голый, беленький, без шевелюры и бровей, только на правой руке ЧЛВ на металлическом браслете, – смотрел на Панкратова и Климова широко распахнутыми глазами, блаженно улыбался и тянул:
– Ми-ишкааа… что-о-о это-о-о?
Потому что Буров все-таки был Буров: прежде всего инженер-исследователь, а уж потом главный или еще какой-то.
Дали прикрыться, одели во что нашлось, потом объяснили.
– Ребята, это же решение тысячи проблем!
Виктор Федорович сразу настолько включился в проблему, что за время пребывания наверху в этот же день 18 сентября успел обрасти волосами и бровями.
Так он стал пятым в этом деле. Впрочем, по вкладу своему скоро опередил других, сравнялся с Панкратовым. Буров был Буров.
Что же до криминальной стороны нового направления – а она отчетливо проступала за «явлениями последействия», – то Виктору Федоровичу хорошо запал в душу тот жест мэра. Да и что творилось вокруг, он видел и понимал. Не тот случай, чтобы чистоплюйничать и воротить нос.
И других присоединяли осторожненько, по одному и по мере необходимости.
…Создававших и испытывавших Ловушки и далее всегда можно было отличить от прочих по общему признаку: или вовсе нет волос на лице – даже бровей и ресниц, – или чуть отрастают. Тот самый эффект ОО («остричь-обрить»), но обращенный против них самих. Работать с крутыми барьерными НПВ без того, чтобы ловушечный язык не задел, не лизнул, невозможно – вот и… Спецодежду покрыли металлическими лаками, на головах каски – а с лицами просто беда. Сочинили экранные сетки, вроде противомоскитных, только из проволочек, но какая же в них работа! Вот «верхние» и выделялись безбровостью и тюремной стрижкой. А о такой роскоши, как усы и борода, им не стоило и мечтать.
Глава 6Дневник Любарского за 18–20 сентября
От людей во Вселенной требуется ум и тонкость.
Грубости и безумия в ней и без них достаточно.
Катагань: 18 сентября, 14 час 25 мин
Сегодня утром похоронили Валерьяна Вениаминовича. Рядом с Александром Ивановичем. И как-то наспех. Будто не всерьез…
Так уж получилось. То ли оттого, что вторая смерть последовала слишком быстро за первой, а там все израсходовались с эмоциями; то ли драма Шаротряса всех подавила… Из городской «элиты» прибыл один Страшнов.
Ну, бог с ними. У меня лично впечатление, что Валерьян Ве-
ниаминович как-то не совсем умер; телом – да, кровоизлияние в мозг. Но идеями своими, мыслями, всем сотворенным здесь, Шаром предсказанным, Вселенной открытой (при моем участии) – нет. И это надолго.
Для меня это тем более важно, что со вчерашнего дня я директор НИИ. Выбран на альтернативной основе, в конкуренции с Валей Синицей – в духе времени.
Никаких иллюзий, почему выдвинули и поддержали именно меня, Бармалеича, доцента-расстригу с мягким характером, у меня нет: чтоб каждый делал, что хотел. Ну-ну…
Наиболее прав все-таки Миша Панкратов: здесь хозяин не человек с титулом, не коллектив даже руководящий (создали и та-
кой: координационный совет) – а само НПВ. Мир неоднород-
ного пространства-времени с собственной Меняющейся Вселенной в глубине.
И Пец не был особенно хозяином; только и того, что мог завестись, круто обойтись, вышибить в двадцать четыре часа. И Александр Иванович при всей его активности и напоре тоже. Решения и дела навязывали проблемы, а они все шли от НПВ, от осознания возможностей неоднородного мира. Валерьян Вениаминович шел впереди по осмыслению. Этого надо держаться и мне.
Позаботиться о памятнике; лучше, наверное, общий. Основоположникам. Обсудить с Зискиндом.
Между тем положение настолько серьезное, что неясно: что я принял под свое руководство – институт или бывший институт, ныне бездействующие развалины?.. Башня парализована и полуразрушена, зона завалена. Помощи ждать неоткуда, финансирования тем более – нам уже преподали урок. Проникнуть в лаборатории и мастерские и то теперь проблема.
Система ГиМ, венец нашего творчества, разбита при падении Корнева.
Пец начинал с нуля, а я, похоже, с отрицательных величин.
Тут не до философских осмыслений, надо крутиться и выкручиваться. А я этого сроду не умел.
Катагань: 18 сентября, 16 час 35 мин
На уровне К24: 18 + 18 сентября, 15 час 40 мин
Предыдущую запись я сделал в своем номере в гостинице «Под крышей» на 144-м уровне; он у меня есть, как и у каждого, работающего на верхних уровнях, – «верхнего». И более обитаем, чем мое земное пристанище на Пушкинской, в квартире вдовы Пеца, Юлии Алексеевны.
Эту делаю в директорском кабинете.
По земному счету минуло 2 часа 10 минут. По верхнему, «подкрышному», – более десяти суток. Для меня, поскольку я мотался вверх-вниз и наружу, – меньше. ЧЛВ отсчитали четверо суток; по ритмам телесных отправлений: питание, сон, т. д. – тоже так.
Но главное: вскрылась глубинная причина гибели Корнева и Пеца (именно глубинная, не для следователей). Да пожалуй, что и Шаротряса. Тем более что Валерьян Вениаминович сам задал Иерихонскому рассчитать прогноз; тот сделал, указал время. И выдворил людей из башни Пец именно поэтому. Знал, знал!.. Так почему? Потому что приговорил. Институт свой приговорил. И Шар.
Вскрывает сие записанный ретроаудиоавтоматом Бурова разговор Пеца и Корнева 16 сентября в просмотровом зале моей лаборатории после той их малость скандальной встречи. В последние часы жизни Александра Ивановича. Особенно его монолог, откровение о первичном смысле цивилизации, да и вообще о разумной жизни – как разумно-безумной приправы космических процессов.
Эти записи дал мне Васюк, лучший друг Корнева; он их первый прослушал. Их многие еще будут слушать, вникать – для некоторых это будет духовный Шаротряс. Я сам еще прихожу в себя.
Под видом одного – другое, да еще какое другое-то! Не мы делаем – с нами делается. Разумная активная жизнь как согласованное помешательство на своих потребностях в масштабах планеты для исполнения мировых процессов… славно!
(Впрочем, я – астроном, астрофизик и причастен к этому меньше других. Мой предмет исследования – настоящий мир. Большой. Вселенная. Наша фирма веников не вяжет, как говорит Дуся Климов.
Так что, может быть, правильно выбрали именно меня директором; хоть и не из тех побуждений. Ничего.)
Эти выводы сразили их автора, Корнева. (Он был даровитый деятельный человек, но в плане философском – слабак, я это замечал. А глубокое мышление требует не меньшего бесстрашия, чем идти под пули.)
От них же – а еще больше, пожалуй, от смерти Александра Ивановича – растерялся и Валерьян Вениаминович. И в минуту слабости решил: да пропади он пропадом, этот Шар!
Так все и получилось: в самые критические минуты и секунды здесь не оказалось никого, кто бы знал, что делать.
Потом Пец все-таки овладел собой. Затем и ситуацией. Успел.
Нашел Бурова, Зискинда – последних, кто был с ним, – расспросил. Да, примерно так и было. И этот финт с назначением двух главных инженеров – тоже от растерянности. Но Виктор Федорович вел себя молодцом; прощаю ему за это все прошлые выпады в мой адрес. И будущие.
Но главное, теперь мы это знаем. Болезни без диагноза не лечат.
А эту запись я делаю в «пецарии», кабинете 2 Валерьяна Вениаминовича на уровне 122. Сюда он уединялся поразмышлять вне времени (на 122-м уровне это так). Здесь компьютер, раскладушка, стол, кипятильник для чая, стакан, заварка (чай цейлонский), начатая пачка вафель и… и всё. Табло времен на стене; они у нас всюду. Сейчас оно темно, Людмила Сергеевна еще восстанавливает свою киберсеть.
А без табло – как при свечах или лучине.
Да и вид из широкого окна – во тьму, ни на что, как везде на верхних уровнях. На само пространство и немножко на время.
…И похоже, именно здесь я принимаю у Пеца настоящие дела. В глубинном плане: дела-мысли. Он мне говорил, что продолжил работу над своей теорией. «В октябре ахну докладище – закачаетесь». М-да… Здесь много дискет с текстами и формулами, надо вникать. Творческое наследие.
Теперь он мой, кабинет 2. Был «пецарий», стал «любарий». И компьютер мой. На нем, а не в тетрадке отныне поведу дневник.
Продолжение дневника на дискете:
350-й день Шара и 601.813.314 шторм-цикл миропроявления в МВ
День текущий: 18,5468 сентября,
или 19 сентября, 13 час 7 мин 23,73 сек в Катагани
На уровне К122: 19 + 66 сентября, 17 час 15 мин
Такая запись означает, что Малюта запустила координационную сеть времен и контроля. Засветились табло времен – и радуют глаз так же, как вспыхнувшие после перебоя с электричеством лампочки в домах.
НПВ-цивилизация продолжается. Оживаем.
В институте не так и много произошло за эти дни, не успело: верх пока почти вне игры. Но кое-что есть:
…чудесным образом расчистилась зона! Какие-то приспособления Миши Панкратова, я еще не разобрался, этим занимается Витя Буров… пардон, Виктор Федорович, главный инженер. (Он, если его не попросить, ничего не расскажет, мы и раньше не очень ладили.)
Главное, нашлось НПВ-решение проблемы. Свое. По Корневу. И не понадобится ваша техника, господин мэр. (Меня до сих пор жжет стыд за эту сцену: просили, унизились… мы, из более серьезного и мощного мира! Перед кем?.. И получили пинок в зад. И поделом. Впредь наука.)
Как бы то ни было, народ уже проникает в свои лаборатории и мастерские, начинает действовать, работать – в ускоренном времени и обширных пространствах. А коли так, то все наладится.
Зискинд рассказал о последних минутах и последних словах Пеца: «Любарск… он знает».
О чем, что? Я много чего знаю. Что он имел в виду?..
Что-то глубинное и очень важное, раз перед смертью вспомнил. Может, ответ здесь, в его дискетах?
Вникаю в дискеты.
(…самое великолепное: В. В. Пец, директор многотысячного уникального НИИ, клокочущего небывалыми делами и проблемами, отметал их все, запирал кабинет, уходил сюда и занимался теорией. Да какой!
Главная работа была здесь.
Все правильно, Вениаминыч. Пока на вопрос Саши Корнева: «Все эти мальчики с голубыми, синими, серыми, карими, черными… но непременно одухотворенными глазами, со способностями и мечтой, с энергией и умением… мы-то с вами что такое? С нас начинаются экспоненты необратимого изменения мира… каждый выдает что-то новое, открывает дороги-возможности, по которым устремляются толпы жадных дураков…» – нет ответа, мысль должна быть впереди дел. Обязана!)
И все же, все же – это его «Любарск… он знает». Что знаю-то, Вэ Вэ?! Я много чего знаю.
День текущий: 18,5879 сентября, или 19 сентября, 14 час 6 мин 25,16 сек
На уровне 122: 19 + 82 сентября, 6 час 58 мин
603.253.223 шторм-цикл миропроявления в МВ
Через земной час от предыдущей записи.
Я ретрю, оглядываюсь назад, а в НПВ все делается быстро. Время вообще не склонно ждать копуш и тугодумов, а ускоренное в десятки и сотни раз тем более. Решениями мне за всем не угнаться. Остается мыслью. Директор-философ, он же летописец. Пимен в келье с компьютером и дискетами на 122-м уровне, милое дело!
Итак, вот что я прохлопал: НПВ-Ловушки. В чем они проявили себя. Только в деле, к которому я не знал, как подступиться: полной расчистке зоны от обломков и искореженной техники.
– Я ни при чем, это само вчера как-то… – сказал комендант Петренко, встретив меня утром на проходной для доклада.
Обломки и лом голубели, светлели и уносились, по его словам, ввысь. Как в небеса. А ведь там их было на сотню самосвалов, не меньше.
Это знак того, насколько это направление развилось и далеко пошло. И еще пойдет. Насколько далеко и куда?..
Но самая суть, по порядку.
Первое. Способ найден молодым да ранним Мишей Панкратовым: электрополевое сосредоточение НПВ с высокими К в малых объемах. НПВ-концентраторы, НПВ-конденсаторы. С последующим выпусканием неоднородного пространства-времени – с помощью регулировки полей – в виде луча или языка в нужную сторону.
Сначала луч/язык предназначался, чтобы дырявить бетон и прочие непроводники; это он исполнил еще до Шаротряса, я видел образцы. Но далее обнаружилось, что выпущенным НПВ-языком можно захватывать предметы и помещать их внутрь концентратора. Отсюда и слово «Ловушка»: раз – и дотянулся, раз – и взял, раз – и нет!
От них, от их работы произошли и все те «выросты» в ночь после Шаротряса, «явления последействия». А Бор Борыч-то!..
…По теории, по замечательной теории Пеца, в которую я сейчас вникаю, – ничего особенного, пустяковый эффект. В основном есть Пространство – сверхплотная сверхупругая среда; вещественные тела в нем как пена на воде. Почему бы потоку или струе такой среды не делать с телами все то, что вода делает с пеной? А заодно и упаковка-уменьшение в К раз, если это НПВ.
…И полевое управление от той идеи Пеца – Корнева, от которой пошла система ГиМ…
(ДЕЛОВОЕ: Проверить, насколько восстановима система ГиМ! Срочно!)
…затем и мои пространственные линзы, синхронизаторы Бурова и поисковая НПВ-автоматика Люси Малюты. Можно сказать, что НПВ-Ловушки это система ГиМ, только обращенная не к звездам-галактикам, а к земным предметам.
Но вот в том-то все и дело, что к земным. На земле все – чье-то. Это такой поворот!
Второе. Миша и Аля Панкратовы в Шаротряс были здесь, наверху. И Аля, которая ходила на сносях, родила. Двойню. Мальчишек. Им уже по несколько месяцев (в «Подкрышии» же), и они умеют улыбаться. Сам видел.
Почему я написал «Второе»? Первое. Нулевое, черт побери! В НПВ родились люди, что может быть первичнее? Да еще в Шаротряс, в грозу и бурю.
И в силу обстоятельств они будут здесь жить. Шекспир писал: «Мир должен быть населен!» Уточню: НПВ-мир тоже. Так что я за.
И Зискинд, помнящий бурю споров вокруг его Шаргорода, из-за которой он ушел, а теперь вот вернулся, тоже за.
(ДЕЛОВОЕ: Миша – парень самолюбивый, благодеяний не примет; но все-таки предложить им занять «квартиру» на уровне К7,5, в бывшем кабинете Валерьяна Вениаминовича и приемной. Он пустует. А то на уровне К144 слишком уж круто.)
Аля, оправившись от родов, помогала Мише в создании Ловушек. К ним примкнул Дуся Климов, мой сокурсник и протеже. Он тоже вопреки приказу остался в башне.
Все это было в ночь после Шаротряса.
На следующий день примкнул Васюк, затем Буров… И дела у них пошли. Вовсю. Знать бы какие?
…Но как хотите, здесь все глубинно завязано: Шаротряс, гибель Корнева, Панкратовы в Шаре (и Дуся), НПВ-Ловушки, рождение близнецов, смерть Пеца. Особенно последнее. Почти по Гоголю, великому проницателю: двое умерло, двое родится – а все в дело годится.
Глава 7Кое-что об инопланетянах
Если у тебя вытащили кошелек, радуйся, что там было мало денег. Если там было много денег, радуйся, что избавился от хлопот и разочарований, связанных с покупкой дорогих вещей.
Между тем и в ближайшей окрестности Шара и института также происходили дела и события. Хотя и иных качеств и масштабов.
Во второй половине сентября по Катаганскому краю загуляли слухи о пришельцах, которые все хватают, а сами невидимы. Захваченное иногда отдают, иногда нет. А если что не по ним, то хватают и людей; потом отпускают в чем мама родила… Ну то есть совсем без ничего, даже без волос на теле.
– А волосы-то им зачем?
– На парики. Своих, видно, нет.
– Да это не инопланетяне, просто спекулянты. Вон и объявления «Куплю волосы дорого»…
– Да нет, они такое делают. Скот захватывают, птицу. А то и автомобили. А если сам сидит внутри, то за таким авто не угнаться.
– Это еще что!.. Вон в горах одного прихватили – р-раз! – сперва совсем голый. Два! – и лежит скелет. Был человек, стал скелет.
– Тц-тц… даже не труп.
– Ага. Только по кольцу на руке и опознали.
– Звонят – мол, по объявлению. Согласны, мол, купить по вашей цене, выставляйте, сейчас приедем. Ну, те рады: выкатывают круглое, вытаскивают на площадку плоское – контейнеры, ящики… Ждут. А потом на их глазах – раз! – в небеса, и нет. Будто молния сверкнула, гром пророкотал.
И только претерпевшие в Ицхелаури держались более ясного взгляда.
– Не… то не инопланетяне. Они и про Хрущева знают. И вообще в курсе дела. То наши… и от них нам будет самая беда.
Две семьи быстро распродались, ликвидировали дела, укатили на Запад.
Пять офицеров-автоинспекторов и генерал, бывший с ними в доле, раздали награбленное на дорогах, ушли в монастырь.
Впрочем, это было позже.
– Насчет инопланетян – это хорошо, – одобрил Панкратов, узнав о слухах. – Это правильно. Кому же еще, как не им. Надо на всякий случай одеваться соответственно. Чтоб так и дальше думали. Надо раздобыть скафандры.
Но пока было не до маскировки, не до одежд. Главное было развивать, совершенствовать, испытывать. В сущности, нашли способ локальных преобразований неоднородного пространства-времени. Он включал в себя очень многое. Например, Буров внес свой вклад: слой, обволакивающий НПВ-язык (хватательный), мог теперь передавать не только изображения, но и, благодаря его приставке, – звуки.
Музыка сфер, звучание пространства-времени всегда были его пунктиком. Причем по ловушечному лучу звучать могло в обе стороны: как от них к объектам (заодно и субъектам) НПВ-посягательств, так и наоборот. Вонять так не могло, а звучать да. То есть возможен стал интересный диалог обслуживающих и обслуживаемых: такие мы слышали в прологе.
Но главным было то, что все обстоятельства: ситуация в стране, в Катагани и в институте – понукали к вполне определенному применению Ловушек.
День текущий: 19,7982 сентября, или 20 сентября, 19 час 9 мин 25 сек
На уровне 148: 20 + 118 сентября, 3 час
Лаборатория МВ
…Космичны были чувства,
космичной становилась психика.
Коротенький диалог:
– Миш, ты ведь начинал с того, что своими концентраторами дырявил пластик и бетон? Еще при Пеце. Я видел твои первые образцы.
– Да, а что?
– А то, что так и ведь стену можно раздвинуть. Без лишнего шума. И взять то, что за ней.
– Ну, это надо проверить сначала, подобрать режим. Главное, стенку найти потолще для отработки.
– Да ради бога, используй третий недостроенный слой башни. Никому он не нужен, дырявь – не хочу. Вверху, конечно, чтоб не завалился.
– Ага. Ты разрешаешь?
– Более того: предлагаю.
Мы не выдадим участников этой содержательной беседы.
В НПВ все делается быстро. Это знали еще при Корневе и Пеце, изначально. Но что и в окрестном однородном мире с НПВ можно все многократно ускорить, это поняли только теперь – благодаря монтажным Ловушкам. Их предложил Анатолий Андреевич, горячо поддержал Зискинд. Они были просты: размытый НПВ-луч из них при небольших К покрывал и обволакивал место работы (сборки, монтажа и так далее); большое уменьшалось, медленное ускорялось. Так удалось сильно ускорить всякие дела в зоне и на нижних уровнях; здесь всегда было узкое место, затор. И в дальнейшем только самое канительное: придумать, исследовать, воплотить в конструкции новое – делали наверху, в башне. При больших ускорениях. А в «шараш-монтажках» сборочные дела можно было развернуть везде – и тоже с изрядными ускорениями. Даже за пределами Шара.
Ловушки ШМ, они же «шараш-монтажки», – это был второй выход нового направления. Самый симпатичный, что и по названию видно.
Развили и третий: Ловушки-схроны. Склады. Большое в малом. Эти вообще были вроде ящиков, из которых выпускался НПВ-луч, втягивал в себя. Хронологически они как раз были вторые, Буров мог бы это подтвердить.
Но главным все равно оставалось первое направление, первый выход из Шара, из мира НПВ в однородный: «пространственная рука», которой можно было дотянуться и схватить. Взять. Цапнуть. Умыкнуть. Все что лежало на поверхности. Это было наиболее практично. И результативно.
В нем благородные ниивцы, как ни верти, тоже эволюционировали в надлежащем направлении, то есть оказывались и попросту НПВ-урками.
…Со временем и Варфоломей Дормидонтович дозреет до вывода, что из самой простоты и легкости создания (появления? возникновения?) все новых и новых видов Ловушек, совершенствования их, расширения применений (сначала они действовали через облака, потом появились «шараш-монтажки», НПВ-схроны, а затем и Ловушки-К-шлюзы, К-бункеры, различные конструктивные оформления их: в форме видеомагнитофона, фотоаппаратов, кинокамер, термосной колбы на доске, телескопа Максутова, чертежного футляра и так далее и тому подобное) и все более уверенного владения ими: и видеть могли чрез НПВ-оболочку, и слышать, только что, к счастью, не обонять, и вести диалог… и даже чувствовать по вибрациям ее массу уловленного небесного тела (впоследствии) – из всего этого следовало, что в действительности идет какой-то естественный процесс, слегка лишь припорошенный деятельностью изобретательных ниивцев. Мальчиков с одухотворенным взглядом, по Корневу. Да и не какой-то, вполне определенный: расширение Контакта.
Но это будет после. Сейчас же директору Любарскому было не до глубин. Еще со времен Корнева и Пеца работники НИИ привыкли не считаться с временем и силами, исполнять наверху огромные дела. Недаром установилось для «верхних» понятие «их среднее К12»: в среднем и по делам, по результатам, и по расходу жизни своей у них выходило за час – день, за месяц – год. Это еще если без авралов. Каждый работник стоил дюжины, самое малое. Но при этом само собой разумелись и надлежащие выплаты. Заработок. Премии. Сверхурочные. Высотные. Гроши. Бабки. Башли. Пети-мети.
Сейчас это прекратилось начисто.
Из дневника Любарского:
352 день Шара
День текущий: 20,4836 сентября, или 21 сентября, 11 час 36 мин
На уровне К24: 21 + 11 сентября, 13 час 58 мин
…От НПВ-философствования вернемся в наш мир, который весь вот такой. Распротакой, как сказал бы Дусик. Распротакейший. Словом, наш.
Где взять денег?!!
Сейчас вокруг научно-исследовательские институты и СКБ лопаются, как банки и фирмы в Великую депрессию в США. Вплоть до приватизации за бесценок. И люди, ценные специалисты, расходятся. Кто побойчее, «за бугор», кто в «челноки»… в спекулянты то есть, кто сникерсами на углу торговать, а кто и в огородике ковыряться… И наши разбегутся. А где потом таких, с опытом работы в НПВ, с уникальнейшими знаниями и умением прикажете искать? И как их готовить?
А в банках на счетах НИИ нет ничего и впредь не предвидится. Плановое общество приказало долго жить. Должники нам долгов не отдают, даже военные.
Черт знает… хоть банки грабь.
(Кстати, там около меня, на Пушкинской есть один – ЦДБ, Центральный державный… рядом. А?.. Мм?.. Морально я до этого дозреваю. Но технически – как?)
Это я записал час назад. В кабинете. Сгулял в координатор – по примеру Вэ Вэ посидеть у экранов. Работа в башне пока идет. Особенно на уровнях 90–100, где спецмастерские. Но надолго ли?
Да, в НПВ все делается быстро – но и разрушается, сникает еще быстрее.
Где деньги взять?.. Продавать что-то? Что? У нас все уникальное, а такое сейчас за бесценок пойдет.
(…Стоило мне уклоняться от проблемы М31, чтоб завязнуть в этой! Здесь еще больше хочется увильнуть. Пусть бы как-нибудь без меня. И вот – припирает к стене. To be or not to be?)
Вернул меня к этой теме не кто иной, как благонамереннейший Юрий Зискинд, пришедший посоветоваться. По деликатному вопросу. Нет денег. А надо платить сотрудникам. И платить хорошо. Чтобы ценили свое место. И на закупку оборудования, компьютеров, продуктов для верхних уровней. И вообще.
Я смотрел на него во все глаза: он говорил о том, о чем я думал.
– Все так, но… какое отношение имеет к этому архитектура?
– Имеет. Деньги можно взять в банке «Комсомольском». Меня приглашают как эксперта. Как вы на это смотрите?..
– Почему вас? Разве вы финансист?
– Я – архитектор, строил это здание. Тогда еще крайком комсомола. Вы не местный, не в курсе. Поэтому и банк люди зовут «Комсомольским». На вывеске он «Славянский». Его учредители и хозяева – бывшие краевые комсомольские деятели. Я знаю там все, вплоть до толщины стен и перекрытий. Так как мне – идти?
…Только тут до меня стало, как до жирафы, доходить, что речь идет не о том, чтобы взять деньги в этом банке в кредит. В окошечке кассы, расписавшись в ведомости. А… НПВ-взять. Ловушечно. Как уже кое-что брали, списывая потом сановным дурням на «явления последействия». Та-ак-с!..
Я поднатужился, овладел собой – и сохранил невозмутимый вид.
– А вы сами-то как?
– Ммм… Я в некоторой растерянности. С одной стороны, вон с подачи Мендельзона аббревиатуру НПВ некоторые уже расшифровывают как неоднородно-пространственное воровство. С другой – вокруг такое творится! Ведь ныне как на войне, Варфоломей Дормидонтович: не мы, так нас. Только там было «не мы убьем – нас убьют», а сейчас «не мы украдем, так нас приватизируют»… С третьей, главной, – деньги ведь в самом деле нужны. Для работы и вообще… И наконец, – Зискинд мягко улыбнулся, – мне просто интересно: как вы, не только руководитель, но и человек высокого полета мыслей и соответствующего поведения… я почему-то уверен, что в детстве вы даже в чужой сад не лазили, – как вы смотрите на сложившуюся ситуацию? А вам ведь нужно не только смотреть, но и руководить. Решать.
Такой вот разговор двух интеллигентных людей на высокую тему.
Это выходит, что я теперь не только директор НИИ, но и «пахан». Н-да! Ведь о чем первоклассный архитектор Юрий Акимыч советоваться-то пришел?!
…И ведь как хитры: привлекают по одному. Не просто соучастники, а творческие, у каждого свой вклад: Панкратовы, Климов, Толюн, Буров, Малюта, Альтер Абрамович… вот теперь Зискинд. Привлечен как архитектор, не кто-нибудь. Специалист. Эксперт-архитектор по НПВ-взлому банковских сейфов.
Равен ли вклад в виде озвучивания НПВ-луча Буровым или оптического наведения чрез него по Климову «работе» шнифера с отмычками и ломиком у сейфа?
Я по-прежнему заведую МВ-лабораторией, мне подконтрольны остатки системы ГиМ, НПВ-зарядочная станция (коей пользуются для зарядки Ловушек) – весь верх. Могу прекратить, власти достаточно. Закрыть доступ к НПВ с высокими К, к зарядке. Но пока лишь вникаю, расспрашиваю – и ничего. Они показывают, объясняют, смотрят с вопросом в глазах – и тоже ничего. Неопределенность.
…А все потому, что больше никак. Финансирования нет и не предвидится. Приходится смириться и поддерживать. А прихватизаторам – шиш!
«Прихватизация Шара no passaran!» – выдвину и я теперь лозунг. «Не пройдет!»
В беседе с Зискиндом я наконец и определился.
– Ну-с, прежде всего, Юра, не только я здесь рафинированный интеллигент. И не только вы. Все ребята, наши коллеги, такие: и образование, и полет мыслей не ниже, чем у нас с вами, и работа в НПВ, в Меняющейся Вселенной… все они тоже далеко не урки. И мне самому, кстати, интересно, как они выйдут из щекотливой ситуации. Пока, я знаю, берут не для себя: для работы, для дел. Начнут и для себя? И сравняются с этими четвероногими, которые разрушили страну и обокрали народ?.. Какие бы у них ни были посты и миллиарды, это воры и жулики. Дерьмо. При всей моей воспитанности – и насчет чужих садов вы правы – иных слов не нахожу.
Я понял, что горячусь, замолчал.
– В этом я с вами солидарен, Варфоломей Бармалеич, – печально сказал Зискинд. – Полагаю, что наши «верхнебашенные» (да и не только они) не могут не понимать, что следовать по такому пути, НПВ-красть для наживы, для себя – это действительно уподобиться вышеупомянутым, переходить с прямохождения на четвереньки. Никакие миллиарды это не оправдают.
– Ну так в главном мы едины, Юрий Акимович! Меня более всего занимает не «брать или не брать», а вопрос масштабов. Понимаете, раз уж так – то нам важно не мельчить. Голодный мальчишка, залезший в карман, – вор; а прихватизировавший за бесценок и взятку алюминиевый завод, аэродром с сотнями самолетов, целое поле нефтяных скважин – не вор, а благородный реформатор и опора общества. И мы должны быть такими, как наша «элита»… Я это вот к чему, Юра: нет ли в Катагани здания с десятком банков? Как в Швейцарии. Много ли вы возьмете в одном-то? Хорошо, если миллион.
Теперь Зискинд смотрел на меня с большим интересом:
– А что, Ловушками можно взломать и такие здания?
– Даже взять целиком. Принцип позволяет.
Архитектор подумал.
– В Катагани таких нет. Это надо по столицам. Да и вообще такие дельца лучше проворачивать в иных городах.
– А может, вам нацелиться на ЦДБ, Центральный державный на Пушкинской. Я в соседнем доме живу. Внушительное здание. И сейфов там побольше, и в них, наверное, тоже…
– Так тот строил не я, его ставили еще в прошлом веке.
И проект вряд ли сохранился. А без него… И вообще, есть правило: не кради, где живешь, не живи, где воруешь. А вы там рядом обитаете.
– Юра, какие слова! Откуда это у вас?
– Варфоломей Дормидонтович, я тоже ни разу не залез в чужой сад; это позорное пятно и на моем детстве. Но телевизор-то я смотрю.
Словом, мы поняли друг друга. Напоследок я поинтересовался:
– Юра, вы прослушали тот последний монолог Александра Ивановича? И разговор с Валерьян Вениаминовичем?
– Да, конечно. Сильно. Меня особенно впечатлило «пузырение». Я как архитектор участвую в нем.
– Я о другом, о нашей жизни как бреде согласованном, по Корневу, активном помешательстве. Вы не находите, что и мы с вами сейчас такие? Вроде того пациента из анекдота с манией преследования. Который считал, что он зерно и любая курица его склюет?..
– Мм… напомните.
– Ну, врачи его подлечили, воспитали, успокоили. На консилиуме больной заявил, что больше не считает себя зерном, он человек, – пожал им руки, ушел… и через минуту вернулся с трясущимися губами. «Что такое?» – «Там во дворе петух!» – «Но вы же знаете, что вы не зерно». – «Я знаю, но петух-то не знает!» Так и мы: знаем, что действуем верно и из высоких побуждений, – но боимся, что «петухи» этого не знают. Ну и пусть не знают. Не их петушиного умишка это дело. Не склюют.
Зискинд посидел молча, встал, протянул руку.
– Вы меня успокоили и воспитали, Варфоломей Дормидонтович. И я, как тот пациент, пожимаю вам руку.
Глава 8«Раз мы шли на дело…»
Бескорыстно заботясь о себе, мы освобождаем от этих хлопот наших близких – и тем помогаем им, а также обществу в целом.
День текущий: 20,9928 сентября, или 21 сентября, 23 час 49 мин
Вверху были свет и быстрота,
внизу – медленность и сумрак.
Два НПВ-урки: Михаил Аркадьевич Панкратов, завлабораторией Ловушек, и Юрий Акимович Зискинд, до недавних пор зам главного архитектора Катагани, ныне снова архитектор НИИ НПВ и башни, – хряли на дело. Брать большой сейф. Во втором по величине в городе банке «Славянский» (в народе «Комсомольский»), находившемся в центре, в здании бывшего крайкома комсомола.
Хряли они в милицейском «бобике» (тоже недавно НПВ-похищенном и затем перекрашенном) – с задним отсеком, в каком возят задержанных. За рулем был Панкратов. Главной задачей было снаружи узнать участок стены, за которым находилась массивная бронированная камера. Внутри место изучили днем: комната пять на втором этаже в глубине коридора налево.
Зискинд все-таки грустил. Крайком комсомола – это был его дипломный проект. С отличием защитил. Настолько с отличием, что и выстроили с незначительными изменениями. С него он выдвинулся, был замечен, пошел в гору. И пожалуйста – наведывается к нему в таком качестве. Зарешеченный отсек для задержанных в «бобике» за спиной архитектора особенно давил на него.
Панкратов легко вел машину по пустым улицам, насвистывал. Обычно он напевал или высвистывал сложные мелодии классической музыки; но сейчас в уме вертелась бессмертная «Мурка» – отредактированная иронически: «Раз мы шли на дело: я и Юра Зискинд. Архитектор вытащил наган…»
– А как по фене «эксперт»? – поинтересовался вдруг тот; у него, похоже, тоже что-то такое вертелось в голове. – Наводчик, что ли? Стремщик? Скокарь? Шнифер? Сталкер?
– Не знаю, – пожал плечами Миша, – я ведь тоже не профессионал. Кажется, наводчик. Да не переживайте вы так, Юрий Акимович. Ей-богу, даже со стороны видно! Вы в комсомоле состояли? Взносы платили?
– Конечно. Пятнадцать лет.
– И я состоял, платил. Так все это наше. Вы же знаете, что во главе банка стоят бывшие крайкомовцы – те самые, что вели к бескорыстному светлому будущему, где денег не будет. Да так вели, что шаг вправо, шаг влево рассматривался как побег. И привели: теперь денег у нас нет, у них есть. Как по-вашему, откуда они у них? Таких потрошить, выражаясь в прежних понятиях, дело чести, доблести и геройства. Вот мы и приехали.
Трехэтажное здание кремового цвета с портальным входом и гипсовым гербом СССР на фронтоне стояло на краю площади с фонтаном; торцевой стеной (как раз той, за которой на втором этаже располагался сейф) оно было обращено к улице Христопродавцев (бывшей Коммунистической). Панкратов остановил машину метрах в ста от нее, опустил стекло.
– Отсюда определить сможете? Желательно с точностью до двух метров… Обидно будет, если выпотрошим не ту комнату. А?
Улица была слабо освещена.
– Далековато, темновато… ближе нельзя?
– Не стоит. Возьмите бинокль.
Зискинд приставил бинокль прямо к очкам, подкрутил резкость:
– Так… ага. Высота потолков там три и два… плюс перекрытия ноль четыре… плюс фундаментный выступ. Значит, отсчитываем четыре метра от асфальта – это полкомнаты. Высота сейфа?
– Два метра с небольшим.
– Итого по вертикали шесть.
– Теперь по горизонтали?
– Сейчас… от угла. Мужской туалет четыре метра. Кладовка уборщицы полтора… потом эта комната, ширина шесть с половиной. Он там где?
– Как раз посередине.
– Четыре плюс полтора плюс три с четвертью… плюс толщина стен. Девять с половиной. Итак, прицел: шесть по вертикали от асфальта, девять с половиной по горизонтали от угла дома.
– Класс, – с уважением сказал Миша. – Без чертежа все числа назубок… сколько лет-то прошло?
– Одиннадцать от сдачи дома… В этом я профессионал, Миша.
– Класс, – повторил тот, беря с заднего сиденья Ловушку.
Это была его первенькая, самая неказистая и проверенная. Приклад из плохо обструганной доски, к ней жестяными, из консервной банки, скобами присобачена литровая колба термоса зевом вперед; с боков – батарейки, электроды, провода, рукоятки. Все венчал «оптический прицел», тоже самодельный, из половинки бинокля.
Зискинд не раз видел Ловушки в действии; но сейчас с замиранием души наблюдал, как Панкратов уперся доской-прикладом в низ окна, поерзал на сиденье, чтобы удобней, приложился к прицелу. Левой рукой подправил доску, потом коснулся пальцем утопленной в доске кнопки…
И на стене в ста метрах от них, в нужном месте бесшумно очертилась овально-ломаная (по кирпичным швам) черная быстро расширяющаяся трещина. Около трех метров в диаметре, привычно оценил архитектор. Овальный кусок стены и намертво пришпиленный к нему металлический куб повисли на долю секунды в воздухе, понеслись, быстро уменьшаясь, к ним и шмыгнули в зев колбы. На последнем десятке метров эти предметы будто малиново накалились.
– Вот и все, – сказал Панкратов.
Но нет, это оказалось еще не все. Вышло осложнение: за сейфом к машине потянулись белые провода сигнализации. Они отделились вместе с крепившими их гвоздиками от стен и стометровым хвостом волочились за исчезнувшим в Ловушке сейфом.
Зискинда почему-то наиболее потрясло безмолвие происходящего:
– Почему… почему она молчит?
– Кто – она? – Миша тоже пребывал в растерянности.
– Сигнализация.
– Сейф заперт, проводка не нарушена… Что ж, придется нарушить. Черт, не отработано это у нас! – Панкратов достал из кармана перочинный нож, раскрыл, чиркнул по проводам перед зевом «термоса». Тотчас в здании кликушески взвыли сирены, в окнах вспыхнул свет.
– Все, ходу! – Миша дал газ.
Через несколько секунд они были далеко.
Зискинд вытирал со лба холодный пот. Все-таки, что ни говорите, в нравственных заповедях есть нечто абсолютное.
353-й день Шара
День текущий: 21,8872 сентября, или 22 сентября, 21 час 17 мин
…Космичны были чувства,
космичной становилась психика.
Михаил Аркадьевич уверенно вел машину через город; дорогу на станцию Катагань-товарная он знал, побывал там уже не раз. И не со щепетильным Зискиндом, а с людьми, с которыми было полное взаимопонимание, без лишних слов. Буров, Толюн, Дусик Климов. Один раз даже взял с собой Алю. Но сегодня вечером он ехал на дело один.
Станция находилась на отшибе, и автомобильная дорога к ней вела скверная, с выбоинами. Панкратову на ухабах приходилось придерживать рукой «дипломат» с тремя Ловушками К1000: все тот же «термос» (только теперь не на доске и с прицелом-визиром) и два «фотоаппарата», оба удлиненные увеличивающими насадками-«объективами». В них, в темных цилиндриках, был самый концентрат неоднородного пространства; а в корпусах «фотоаппаратов» только схемы управления.
Поставил машину неподалеку от выхода на пешеходный мост, взял чемоданчик, поднялся по бетонным ступенькам.
Пешеходный мост над двумя десятками путей был самым удобным местом. Под ним стояли составы, составы, составы. С вагонами, цистернами, платформами. А на платформах контейнеры, контейнеры, контейнеры – разных цветов и размеров, с надписями принадлежности, мест отправления и прибытия. Да и грузы, навалом лежавшие на платформах, тоже были интересны.
На нужное наводили Альтер и Бугаев; нередко и сотрудники других – разоренных, упраздненных, прихватизированных по цене автомобиля – НИИ, СКБ, КБ, мощных специализированных предприятий.
…Это было время тотального разорения и уничтожения громадного научно-технического потенциала побежденной в «холодной войне» великой страны. Главное – отсечь голову; а если она не одна, то и много голов – пусть потом обезглавленные безмозгло болтают о независимости, демократии и рынке.
Значительную часть грузов – и не только на Катагани-товарной – составляло то, без чего голове этой, тем более головам, не отрасти: уникальное научное и техническое оборудование. Ни во что другое не было вложено столько мысли, изобретательности, квалифицированного труда, чем в него; и оно в одночасье оказалось ненужным. Списанным. Для продажи за бесценок на лом. Под пресс. Или в переплавку с выделением драгоценных металлов.
…В историческом времени выяснится, направлял ли кто сей процесс или просто был он стихийно таким, проэнтропийным. Но это был замечательный отбор: новый хозяйчик листал толстыми пальцами документацию на измерительно-расчетный комплекс, на электронный микроскоп или на что-то еще, минуя все страницы с назначением, параметрами и тому подобным – зачем?! – в поисках того единственного раздела, где несколько строчек указывали содержание в изделии золота, платины, серебра. Во! Оно!.. И не важно, что счет там на доли грамма, для серебра от силы на граммы: здание НИИ, что пойдет под склад, набито такими штуками. Клондайк! Если выделить драгметалл, можно вставить себе золотые коронки, иметь среди знакомых солидный вид. А еще побольше окажется – можно сгулять с парой телок на Канары.
Взаимное понимание в действии куда важнее словесного. «Верхние» ниивцы видели: происходит интеллектуальное умирание общества. А со смертью надо бороться любыми способами. У них способ был.
Так применение НПВ-Ловушек нашло новое направление. На него в институте сначала не рассчитывали, как-то не ориентировались; но оно оказалось очень в масть. Не только для обеспечения работ, но и для самоутверждения. Антиэнтропийного, не воровского утверждения себя.
Брали не только нужное для своих дел, но и просто спасали от уничтожения. Для этого и наготовили достаточно Ловушек-схронов с К50–К100 – вроде ящиков; много места они не занимали. И чего в них только не было, от А до Я! Перечни взятого аккуратно заносили в компьютер с указанием, где что находится.
На сей раз наводка была на КОМО, Катаганское оптико-механическое объединение… или, точнее, от этого предприятия, от его бывших работников. КОМО разрабатывало и выпускало всякую оптику, от подзорных труб до простых микро- и телескопов. Создали его в Катагани ленинградцы со знаменитого ЛОМО; по уровню до него, конечно, продукция КОМО не дотягивала, поэтому шла с маркой «школьная». (В минувшую пору многое выпускали с штампом «школьное»: компьютеры, магнитную пленку, проекторы… чуть похуже качеством, но по половинной цене; вот и микроскопы-телескопы тоже.)
Ныне КОМО в виду полной недоходности было задешево приватизировано. Намерения новых хозяев были просты и очевидны: торговля и прибыль. С мелкой оптической продукцией расправились быстро; теперь пришла очередь самой крупной: менисковых телескопов Максутова. Продать их в частные руки было невозможно, слишком крупные и неудобные, не установишь ни в квартире, ни на балконе. И теперь, чтобы очистить помещение, их вывозили то ли в утиль, то ли на свалку.
День текущий: 21,9115 сентября,
или 22 сентября 21 час 52 мин
С середины моста Миша увидел этот состав, устроился над ним, теперь ждал, когда он тронется. Удобней всего было брать с пешеходного моста именно с состава, который только тронулся в путь. На выбор с любой проплывавшей внизу с лязгом платформы: одни – лучше на подходе, другие – наоборот, когда она удаляется, если нужный груз с той стороны.
Опустились сумерки, загорелись вверху звезды, а по краям товарной станции прожекторы на мачтах. На путях среди множества вагонов и тепловозов почти не было людей.
Состав внизу дернулся, грохот буферов передался от края до края его; пошел, набирая скорость. Когда приблизились ожидаемые платформы – их было три, – Панкратова наиболее поразило, что приборы, почти такие, каким вооружена система ГиМ, какими они внедряются и видят миры Меняющейся Вселенной, во-первых, собраны вместе в таком количестве, на десятки вселенных хватит, во – вторых, транспортируют так, навалом, даже не прикрытые пленкой; вместе и трехметровые белые стволы с боковыми телескоп-прицелами, и поворотные системы, и пульты.
«Ну явно на свалку. Что ж, раз страны, открывшей человечеству путь в космос, больше нет, так и незачем туземным школьникам глазеть на космос, пялиться на звезды и планеты, задумываться; а порнуху в телеящике или пустые бутылки в урне они увидят и невооруженным глазом».
Он раскрыл чемоданчик. Три заряженные Ловушки пошли в ход одна за другой: сперва «фотоаппараты», напоследок «термос». Миша забрал в них груз со всех трех платформ.
Потому что Вселенная, для которой предназначались телескопы, все-таки присутствовала здесь – в его лице. Потом эти приборы, хоть и школьные, очень пригодились.
Немало подобных грузов в этом сентябре не дошли от Катагани-товарной до места назначения. И в октябре тоже.
Глава 9Конфиденциальность на грани анонимности
Поставили Дурака руководить Гениями. Он живо навел в этом деле порядок: всех Гениев разделил на три категории – с соответствующими льготами и ограничениями в правах.
И хотя все понимали, что Дурак он и есть дурак, но тем не менее Гении первой категории спесиво смотрели на Гениев второй и Гениев третьей категорий; а последние и думать больше ни о чем не могли, кроме как подняться в категории на номер выше.
В скором времени Дурак (он же дурак) наломал таких дров, что, хочешь не хочешь, встал вопрос о его снятии. Был шум, разоблачения, возмущенные голоса.
– Но постойте! – сказал кто-то. – Кто же теперь различит, кто из нас какой категории?
И все притихли.
Так Дурак сохранил место в науке. Ему даже присвоили звание Гения второй категории с правом занимать в общественном транспорте места для пассажиров с детьми и инвалидов.
354-й день Шара
День текущий: 22,5365 сентября, или 23 сентября, 12 час 52 мин
На уровне К24: 23 + 12 сентября, 21 час
…для поднявшего голову вверх мир светлел,
накалялся округлой стеной башни;
звуки там высоки и звонки,
движения быстры до неразличимости.
Добытыми деньгами и расплатились с ниивцами; частично даже валютой.
(По наивности своей никто из руководства НИИ не подумал, что кредитки эти могут распознать. Но все обошлось – по той причине, что новоиспеченные «комсомольцы»-банкиры даже не озаботились поставить на них какие-то метки, записать номера серий и тому подобное.
Впредь будут умнее. И другая сторона тоже.
Так и живем, развиваемся, прогрессируем и дальше будем еще и еще – вплоть до перехода на четвереньки.)
– Так я вас душевно приветствую: вы теперь безработный! – сказал завснаб Альтер Абрамович начальнику грузопотока Бугаеву при встрече на административном уровне в осевой башне около лифта.
– Вот только не надо меня так пугать, Альтер Абрамович. Почему это?
– Но вы же ж знаете: Ловушки теперь работают в режиме «На!» – а то было только «Дай!» Это же ж совсем другое дело. Проблемы грузопотока больше нет. И внешнее кольцо вы мастерили напрасно. Как вам это понравится?
– Я в восторге от этого, Альтер Абрамович.
– Скажите пожалуйста, он прямо-таки в восторге. А почему? Вы же ж остались без работы. Ваш отдел теперь надо упразднить.
– Но ваш же не упразднили, Альтер Абрамович? Хотя он по сути был отменен еще «Дай!»-транспортировкой. Если метод «Дай!» не заменяет снабжение, то что же тогда его заменяет?!
– Но вы же ж не правы! Мало взять, надо знать – где. Взять и доставить – это и дурак сможет… хотя я, боже упаси, никого не имею в виду! А вот насчет где и что… да еще и сколько – здесь техника бессильна, здесь только голова. В частности, моя. А если теперь меня избавили от проблемы как взять, так спасибо им и больше ничего. Ведь сколько с ней было нервов! Сколько я одних коробок с шоколадными конфетами попередарил выдрам-секретаршам. Сколько я пил, когда не хотел, а мне же ж таки вредно…
– Но вы же теперь, получается, не отдел снабжения, а отдел наводок.
– Так я же ж и говорю: мы теперь «отдел где что взять». А вот вы какой отдел будете?!
– Доставку грузов упразднить невозможно, дражайший Альтер Абрамович. И если в части «Дай!» преуспеваете ныне, как я от вас слышу, вы, то в части «На!» по-прежнему буду король я, ваш покорный слуга. Как вы знаете где и что, так и я знаю откуда, куда, как и что – лучше всех, разве не так?
Разговор сей шел в темпе allegro с повышенной любезностью на повышенных тонах, как это принято у гонористых южан. Альтер Абрамович и Бугаев с давних пор были в изрядной мере соперниками на ниве обеспечения института.
Но приятель воспринял доводы, быстро понял, что к чему, – и перестроился:
– Так, значит, мы теперь взаимно дополняемся – можно сказать, созданы друг для друга! Я рад. Мы же ж своим участием в их делах затмим всех. Руку, товарищ!
Альтер Абрамович никогда не ходил в театр и вряд ли читал пьесу Островского «Лес». Но по натуре он был театрал и сам немножко актер.
И это было, я извиняюсь, аж в
357-й день Шара
День текущий: 25,3373 сентября, или 26 сентября, 8 час 5 мин
39-й день, или 42 гмксек дрейфа М31
(потому что она же ж тоже двигалась в небе галактик!).
А на уровне К4 так даже: 26 + 1 сентября, 8 час
(чтоб вы мне все так были здоровы!)
Подобные разговоры иллюстрация того, как перестраивался «нижний» комсостав НИИ НПВ в это сложное, интересное время. Да, они входили и в координационный совет, многое решали, ворочали делами, но все равно преимущественно внизу, на К1, от силы К2, в зоне – вне стен института. На грешной земле и в многогрешной Катагани с прилегающими многогрешными местностями. Но теперь и сюда внедрялся неоднородный мир – и для них стали реальны сильно уплотненное пространство и высокоускоренное время.
Но по склонностям натур и специфике своей работы они обсудили новые события и веяния с простой и ясной позиции: насколько это коснется их и как изменит их работу и положение.
Практичные люди подобны триггерам, они всегда решают: да или нет. «Вкл.» или «выкл.», «On» или «Off», за или против. Им иначе нельзя. Они обречены на это. Переброс был обеспечен. Триггер сработал, переключился в новое состояние. И не только у них.
Впрочем, разговор Альтера и Бугаева мог быть и позже. Дело в том, что классическое выражение «O tempora, o mores!» («О времена, о нравы!») в НПВ имеет свое воплощение. И времена бывают неоднородны настолько, что не понять что раньше, что позже; а о нравах и вовсе лучше не вспоминать.
Вообще все это происходит в плане пространственно-временного К-смешения.
– Ви меня понял?
– Чтоб нет, так да, чтоб да, так нет.
Ничего, до конца романа времени еще много.
День текущий: 25,7678 сентября, или 26 сентября, 18 час 25 мин
На уровне К24: 26 + 18 сентября, 10 час
…сразу за проходной они оказывались не на Земле –
чем выше, тем космичней.
Космично светилось то,
что обычно темно.
Космично звучали
искаженные голоса, лязги и рыки машин…
Далее полилог типа «Они», не попавший в информационную сеть института (конфиденциальность на грани анонимности). Позиция автора индифферентна. Он не станет ни раскрывать участников, ни особо усердствовать в засекречивании. Кого-то узнаете, кого-то нет; не в них дело, а в содержании разговора. Может, он был и не один. Что-то вызревало и выговаривалось в кулуарах, что-то в лабораториях, что-то на координационном совете.
Отметим только, что в этом полилоге в качестве ведущих участвовали и те, кого на недавнем совещании на проходной третировали, ставили на место. Жизнь заставила, всех по местам расставила.
Вообще же нужно иметь в виду, что все полилоги типа «Они» – здесь и далее – таковы, что могут быть произнесены даже иными существами на иных планетах; без озвучивания имен и оглашения мелких житейских подробностей, разумеется.
– Прежде всего вот какое предложение: отключить систему записи. Да, она хороша и полезна, но не для этого случая. Тема деликатная.
– Да все равно ж все всё знают.
– Знают и делают. В многотысячном коллективе такое не утаишь. Особенно после раздачи части зарплаты валютой… И о нашем разговоре постепенно узнают. Но постепенно! Не будем торопить события.
– Поддерживаю. Надо отключить. Руководство должно идти с опережением и иметь свободу маневра.
– И у меня предложение: давайте сохранять респектабельность. Хороший тон. Не называть все своими словами. Простыми, я имею в виду. Это как-то принижает. Все-таки мы ученые. Вот нашли же политики подходящие понятия: «приватизация», «ваучеризация», перераспределение собственности, передел имущества…
– Там, в политике, если называть вещи своими словами, то всем, включая министров и президента, надо носить челки, ботать по фене и сверкать фиксами. И поддерживающим их СМИ тоже. Вы нас с ними не равняйте. Дело не в фальшивой респектабельности: за этими методами, НПВ-ловушечными, есть большая глубина. Познание мира. В том числе и философское. А за делами политиков ее нет. Одно жлобство.
– Хорошо сказано! Даже жаль, что отключили информсеть.
– Карманник на рынке тоже перераспределяет собственность – в свою пользу. Но он подобных слов не знает.
– Теперешние, пожалуй, знают. Там есть и с высшим образованием.
– Слушайте, мы же договорились! Отвлекаемся от этого.
– Итак, обобщим. Сейчас в стране идет тотальное перераспределение имущества. Всенародной собственности. В особо крупных размерах. Еще недавно за такое давали пятнадцать лет с конфискацией, а то и высшую меру. А теперь нормально… Вот и происходящее у нас надо трактовать как НПВ-отчуждение и НПВ-перераспределение.
– Так какое понятие примем на вооруже: отчужде или перераспределе?
– Перераспределение – общее.
– Ну, пусть так. Его ведь делают и в судебном порядке, и вышеупомянутыми приватизациями-ваучеризациями, и многими еще способами, которым посвящены разные статьи уголовного кодекса: со взломом, без взлома, в том числе и с применением технических средств. Перераспределение – остановимся на этом.
– Уточняю: перераспределение с перемещением. Потому что бывает недвижимое имущество, которое перераспределяют на бумаге: появляется новый хозяин и все. А у нас всегда с перемещением. И довольно далеко.
– Да. Было там, стало здесь. Было ваше, стало наше.
– Ну вот вы опять!
– Вообще-то, и недвижимое нетрудно. Куда его только потом деть?
– Как куда? В К-схроны.
– Итак, сосредоточимся на своей специфике. Если выражаться обтекаемо и в духе времени, то наш институт – в лице прежде всего Михаила Аркадьевича и иных авторов – вносит вклад в протекающие в обществе процессы передела имущества…
– А тем и в реформы, гласность, плюрализм и демократизацию общества.
– Да. Серьезней, товарищи! Найден способ НПВ-перераспределения такового…
– Вышеупомянутого.
– Вот именно. И с учетом катастрофической ситуации в НИИ, после Шаротряса и вообще… этот способ уже начал работать. Самообеспечиваемся. Зарплату выдаем. Вопрос в том, как нам к этому отнестись. И как быть дальше?
– Ну, прежде всего как к блестящему опытному подтверждению теории НПВ покойного Валерьяна Вениаминовича…
– Отнестись спокойно. Дальше – развивать. В прежнее время я сам бы доставил за шиворот куда следует… ну, если и не авторов, то уж точно применителей такого способа. А сейчас-то… эге! Дурных нема, как говорится.
– Послушайте, вы упрощаете дело, съезжаете на примитив. Во-первых, никакой это не способ перераспределения, а тем более имущества. В физике таких понятий нет. Есть «вещество» и «пространство». Так вот, найден способ местного – не-вселенского в отличие от системы ГиМ – полевого управления НПВ, неоднородным пространством-временем. Пространством – подчеркну, – независимо от того, что в нем. Есть ли в этом месте, куда наведен управляемый НПВ-луч, вещество, нет ли… а тем более является ли это вещество чьим-то имуществом – это такая мелочь против сути самого процесса, что не о чем и говорить. Малое искажение среды.
– Для теории – мелочь, для владельцев – не мелочь.
– И для прокурора тоже.
Эти разговоры велись не только в разное время и разных местах, но и вообще по-разному. Не так, как обычные – деловые, научные, житейские даже; и тон не тот. То полушепотком и с оглядкой, то, напротив, излишне бойко и громко – как рассказывают в подпитии анекдоты. Тема-то и вправду скоромная, похлеще тех анекдотов.
А может, дело все в том, что это были честные люди, специалисты. Как для доктора наук, который с подведенным брюхом вынужден торговать носками на рынке, это безусловное падение, так – при всем их техническом могуществе – и для них.
В конце 1940-х был диалог маршала Берии с видным физиком, ответственным за проект атомной бомбы. Лаврентий Палыч распекал, требовал и грозил. Физик пытался объяснить. Но тот снова грозил и требовал. Ученый не выдержал:
– Знаете, нам не понять друг друга. Вы моих трудов по физике не читали, я ваших тоже. Только по разным причинам.
– Я тэбэ пакажу фызыку! Я тэбе пакажу!..
И показал. Вскоре и Берии показали – quantum satis[3]. Но главное, в этом диалоге, впоследствии преданном огласке, прорвалось превосходство интеллектуала, аристократа ума и духа над властвующим плебеем. Оно было всегда – даже над теми, вознесенными на немыслимую высоту, – есть и будет всегда: единственный подлинный аристократизм и превосходство познавших, проникших в природу вещей над прочими. Эти люди создали цивилизацию, а не шишиги с коронами, титулами и дворцами.
Но непременным условием такого аристократизма было оставаться честным; это было включено в технологию глубокого творческого мышления и поиска.
И теперь они сходили на тот же уровень. На уровень перевертышей, воров с красивыми фразами на устах, дрянь-людишек, сколько бы те ни нахапали и как бы себя ни вознесли. С прямохождения – на четыре лапы. И даже Виктор Федорович Буров, который недавно обсволочил – правда, за глаза – катаганского мэра, с грустью думал, что вот теперь он того обокрасть и даже разорить сможет, а сволочить, пожалуй, не вправе. Потому – сам такой.
Словом, верный, соответствующий духу времени тон еще предстояло найти.
– Слушайте, хватит вам вокруг да около! Мы все прекрасно понимаем, что к чему, не маленькие. Раньше наш институт обеспечивали различные договоры на работы и испытания в ускоренном времени. В частности с нами, военными. Сейчас договориться не с кем, даже получить за исполненные заказы нельзя: все разорены, обворованы… по официозу, пардон, перераспределены – в пользу «элиты». Как и мы. Недавно мой шеф, генерал-лейтенант инженерной службы, профессор Федосов, покончил с собой. Застрелился. Под впечатлением раскурочивания ракетных комплексов, уничтожения их электронной начинки, которую он творил… ради того чтобы заокеанские дяди снисходительно похлопали по плечу. Да… Я говорю, прежде сам бы таких куда надо отвел. А теперь шалишь. Ясно, что только в этом способе наше спасение. Важны два момента: первый этический – брать у жуликов… вы понимаете, кого я имею в виду; второй – чтоб не было шуму.
– Во! Это самое главное.
– «Добро, воевода, бери себе шубу, бери себе шубу – да не было б шума»…
– Природа такого шума двояка: от внешних причин – и от своих…
– …именно в качестве главного защитника всех нас от шума я хочу представить всем разработку нашего нового руководителя института. Благодаря его идее отражения НПВ-луча от ионизированных слоев атмосферы, а равно и таких же днищ облаков и туч… идею эту мы проверили и подтвердили хорошими опытами, – так вот благодаря ей радиус действия Ловушек расширился. Раньше можно было… мм… НПВ-перераспределять только в пределах прямой видимости – нескольких километров. Что было чревато. Теперь это возможно на расстоянии до нескольких сот километров. – (Одобрительный шум, возгласы: «Ай да Бармалеич!») – При подходящей погоде и состоянии атмосферы, разумеется.
Более того, если при работе Ловушками в пределах видимости всегда был риск, что заметят, откуда возник НПВ-луч и куда им что-то… мм… перераспределилось, почему и приходилось заниматься НПВ-перераспределением преимущественно в сумерках и ночью, то при отражении его от облака в небе, сами понимаете, это не так. Грешить теперь могут только на Господа Бога…
– …или наоборот.
– Что? Да, или на его антиподов. Впрочем, те ведь не из заоблачных высей вроде действуют?
– Нет, отчего же! «Печальный Демон, дух изгнанья, летал над грешною землей…»
– А раз так, то надо НПВ-перераспределять не из института, не из зоны, вообще не из нашего города, а удалиться. И уже потом, знаете, оттуда сюда. В радиусе, позволяемом последними идеями нашего директора. Вот тогда точно не будет повода для шума. Ни у каких, понимаете ли, воевод. И без всяких, понимаете ли, шуб…
– Поддерживаю. Это, между нами говоря, главная заповедь блатного евангелия: не укради, где живешь, не живи, где воруешь! Это ж любой приблатненный знает. Так что надо где-то за пару сотен километров отсюда организовать филиальчик. Лучше в предгорье. Там будет идеальная НПВ-«малина», «хаза» и схрон. Затырка.
– Вениамин Валерьянович! Я и не знала о вашем славном уголовном прошлом. Как раскрывается человек: ботать по фене, заповеди приблатненных… У вас была трудная юность?..
– А и знать нечего, не было у меня ничего такого. Я нормальный гражданин, смотрю телевизор. Там всему научат. У меня сорокаканальный «Панасоник» с двойным экраном.
– Да! Так что вы, Людмила Сергеевна, будьте довольны, что он пока еще не маньяк и не пристает с половым извращением!
– Филиал НИИ типа притон. Это славно!
– Товарищи, вы опять съехали. Мы же условились.
– Во! Овечье ущелье. Это исконно наше место. Исторически. Оттуда Корнев привел Шар.
– И командовать поручить Васе Шпортько.
– Почему?
– Он малый жох и из тех мест.
– Это обезопасит от шума внешних причин. Но есть и внутренние.
– Например?
– Например, стукачи.
– Но кто же у нас сам себе враг! Это ведь для людей делается.
– Найдутся. Присматривайте, к примеру, за signore comandante.
Пожалуй, хватит темнить. Как главного избавителя от шума-скандала и разоблачений в ловушечном бизнесе – а также как неявного «пахана» – представили Варфоломея Дормидонтовича Любарского заправилы ловушечных дел Буров и Панкратов. Нет, боже избавь, ни одного низкого слова не было употреблено. Перед высокоученым координационным советом были развернуты мощные научные идеи и решения в деле достижения Ловушками недоступных прежде мест на немыслимых расстояниях, предложенные высокоученым директором. Не обошлось и без изложения того, что и как удалось взять уже в тех местах этим новым высоконаучным способом, как легко это доставлялось в НИИ и упрятывалось в К-схроны…
И настоящие дела действительно развернулись после применения этого эффекта отражения НПВ-языка от облаков, предвиденного Любарским, развитого и воспетого Буровым и Мишей. Проверяли его они же и Дуся Климов.
Эффект выглядел замечательно даже в лабораторной проверке в башне.
Выпущенный из жерла Ловушки НПВ-лучик отражался от металлического листа почти так же четко, как свет от зеркала; но оставался невидим. Заметить его можно было, как всегда, по действию, по результату: например, из-за угла, из-за шкафа взять им какой-то предмет. Точно так можно было и увидеть сей предмет в оптику Ловушки, просмотреть через оболочку НПВ-луча.
– Вот и чудесненько, – потер руки приглашенный на финальный опыт в лабораторию Панкратова Любарский. – Теперь осталось заменить сей лист жести облаком в небе и проверить, далеко ли отразится.
– Варик, ты гений!.. – сердечно сказал Климов. – Ты открываешь нам дорогу за горизонт.
До горизонта, в пределах прямого видения, они и сами все могли взять.
…А на конфиденциальном совете Варфоломей Дормидонтович все равно сидел во главе стола как на иголках, время от времени розовел от похвал коллег вплоть до лысины. В уме вертелось: вот я и «пахан», эрудированный, интеллектуальный пахан. Мы делаем – с нами делается?..
Высказывания на тему «блатного евангелия» принадлежат Бугаеву; реплики Малюте и Альтеру.
Овечье ущелье как место для филиала НИИ предложил Буров.
Полковник Волков, который прежде был сама печатно шагающая государственность и оборона, после самоубийства своего шефа поначалу запил. «Эти мерзавцы с куриными мозгами и не осознают, что они наделали! Резать и взрывать такую технику – она даже на вес дороже золота! – чтобы похлопал по плечу западный дядя…» Но вот – собрался и внес конструктив.
(Позже он явится к Любарскому и вовсе с радикальной идеей – организовать НПВ-оборону института. Твердо глядя в глаза Варфоломея Дормидонтовича, четко скажет:
– Раз мы пошли по такому пути, то сколько веревочке ни виться, а концу быть. На нас налетят. Накатят, наскочат, накроют. И придется что-то делать. Может, даже отбиваться. Наверное, это тоже лучше делать НПВ-способами. Для этого нужны соответствующие разработки, люди, идеи – не мне вам объяснять. Берусь возглавить.
…Несколько недель назад полковник так же твердо глядел в глаза Пецу и столь же четко доказывал необходимость засекречивания в интересах государства на предмет возможного создания НПВ-бомб. Как меняется мир, так меняются и люди.
O tempora, o mores!)
– Заповедь из блатного евангелия, процитированная товарищем Бугаевым, правильная. Вообще, это нынче почти такое передовое учение, как раньше был марксизм-ленинизм. – Это было сказано полковником весомо и по-армейски четко.
Бор Борыч Мендельзон теперь смотрел на Мишу с уважением. Он предложил создать наверху лабораторию полевого моделирования; она поможет выжать из разных сочетаний полей в Ловушках оптимум. И сам вызвался возглавить.
– Разумеется, как и прежде, я буду исследовать все в плане чисто академическом, – пыхнув сигарой, уточнил он. На всякий случай.
И ортодокс Документгура, лысый, твердокаменно идейный, не только не изъявлял ныне намерения бежать доносить, но также определился вполне отчетливо.
– Воры, которые нас обокрали, навязывают теперь уважение к законам, по которым нам нельзя ничего вернуть! – высказался на совете Василиск Васильевич.
И насчет «синьора команданте» бросил реплику он. Ибо был в курсе.
Переброс и здесь был обеспечен. Триггер переключился в новое состояние.
N = N0 + 618147514 шторм-цикл МВ
День текущий: 26,7243 сентября, или 27 сентября, 17 час 22 мин
На уровне К2 (зона): 27 + 1 сентября, 10 час
…Жизнь была чудом – и она была жизнь.
Иван Игнатьевич Петренко, signore comandante, шел по Аллее Героев в сторону Катаганского управления СБ, того «самого высокого здания». Оно – не такое и высокое кстати, три этажа с мезонином – виднелось впереди. Аллею так назвали, потому что на ней были выставлены бюсты всех катаганцев, заслуживших в войну или в труде звание Героя; их было немало по обе стороны, среди кленов и лип, начавших желтеть. Иван Игнатьич и сам чувствовал себя немного героем, ибо шел исполнять свой долг; шагал бодро.
Его насторожило сопоставление новости о недавнем ограблении банка «Славянский» с тем, что сразу после этого работникам НИИ выдали зарплату – и даже, небывалое дело, частично валютой. В том числе и ему. Вот он и нес свои кредитки, равно отечественные и «импортные», в сей дом. Пусть проверят.
…Он опытный человек, недаром правую руку украшают именные командирские часы с гравировкой «Лейтенанту И. И. Петренко за безупречную службу в органах ВД», – и опытом этим, а также интуицией, спиной сейчас чувствует, что его ведут. От самого НИИ. Пасут. Но ничего, ведь не куда-то он идет, не в посольство иностранное, слава богу, не в лес и не в трущобы – а как говорится, куда следует. Так что пусть пасут. Он не слишком и таится. Долг есть долг; да и устроили его шефы из Управления комендантом в институт с непременным условием, чтоб он там посматривал и докладывал.
И вообще, сердцу не прикажешь. Самая его жизнь была в органах. Власть над людьми; полулюдьми, собственно зэками. Благодаря им и власти над ними можно было чувствовать себя ого-го!.. Там – и, в частности, в этом здании – свои для него ребята, а не в НИИ. Над этими, вольнонаемными, не очень-то повластвуешь.
Пасут его Люся (ей надо приобщиться) и Аля с двойней в коляске. Их высадили из машины, они следуют по той же аллее метрах в двухстах позади. Людмила Сергеевна одета под туристку, в руках видеокамера, через плечо сумка. Близнецы спят.
То, что ее Ловушка К100 была сработана под портативную видеокамеру для малых кассет, говорит, во-первых, о том, что взяли… или как там выше они выражались: перераспределили? – и такое имущество; контейнерок, а может, и автофургон; во-вторых, свидетельствует об изрядном прогрессе в этом направлении. Нашлось место и для баллончика с НПВ – для управляющих плат, при этом сохранилась и видеокамера. Правда, объем К-пространства был невелик, поместить в него спешащего исполнить долг Петренко не удалось бы. Но в этом и не было необходимости.
Его предполагалось лишь вразумить.
На Але, занятой ловушечными делами с первых минут, как говорится, негде пробы ставить; она теперь, можно сказать, энпэвэшная Сонька Золотая Ручка. На всех других из активных «верхних» тоже проба на пробе. А за Люсей Малютой еще ничего нет, ей надо приобщиться. У этого слова тоже есть блатной эквивалент, синоним, как и у «перераспределения», – но автор что-то никак его не вспомнит. «Замазаться», что ли? Ну, не важно.
Ловушка исполнена на славу. Очень удобно Людмиле Сергеевне через видоискатель следить за комендантом, а поскольку микрофон звуковой системы Бурова при этом приближается к ее устам, то и произносить приятным голосом:
– Иван Игнатьич, не ходите вы туда!..
Петренко на секунду замедлил ход, стал озираться – потом снова наддал.
…Был бы еще мужской голос, а то – бабий. Пасут, сучки, надо же. Знаем мы эти штуки с речью, направляемой через звуковые линзы, на курсах проходили. Нет уж, меня на шарапа не возьмешь. Раз пошел, то и дойду. Пусть там разберутся. А потом и с этими бабами тоже.
– Не ходите, Петренко, не надо! Себе хуже сделаете.
Это сказала Аля.
И снова вокруг все будто увеличилось и потемнело. И голос другой, но тоже вроде слышанный раньше. Это что же, бабы из НИИ? Кто? Там их не так много. Ладно, потом разберемся. А пока пошли вы… уже близко. Аллея кончилась. Осталось пересечь улицу.
Пересечь ее ему не дали. Все вокруг вдруг потемнело и стало громадным: не только вожделенное здание по ту сторону, но и столб рядом, светофор, дерево, пробегающие автомобили. А потом и сам Петренко несколько минут бился рыбиной в упругой тьме, чувствуя как с него все опадает.
Затем восстановился день, ясное небо, улица и размеры предметов. Петренко обнаружил, что сидит на тротуаре, упираясь спиной в шестигранный бетонный столб, и что он совершенно голый. Только часы с надписью «За безупречную службу в органах…» на металлическом браслете болтались на правом запястье. Ни трусов, ни носков – ничего. И блокнота с кредитками, что был в кармане брюк, не стало – как и брюк. Ухх-х!.. Вот это да… что же это такое?
Обнаружил свою наготу не только он, но и прохожие. Две женщины со словами: «Ничего себе!» – отпрянули в сторону. С противоположной стороны улицы глазели, указывали на него скопившиеся у перехода в ожидании зеленого света люди. Кто-то загоготал, кто-то свистнул.
Ивану Игнатьичу не оставалось ничего более, как, прикрывшись ладонью, бегом пересечь улицу и по ступеням ринуться в высокие двери того здания, в которое он и стремился. Дежурный вскочил ошеломленно:
– Эй, дядя, ты куда, здесь не баня!
Петренко узнал его, назвал по фамилии, по имени, назвался сам. Тот присмотрелся:
– Иван!.. Что такое?
– Та… пьяные хулиганы на аллее раздели.
– Среди дня! На Аллее Героев?!.. Погоди.
Дежурный тотчас связался с райотделом милиции, сообщил. Те сразу выслали наряд – прочесать окрестность, искать пьяных хулиганов с чужой одеждой.
Положил трубку, посмотрел:
– А усы твои, волосы где? Я ж тебя еле признал.
Петренко провел ладонями по лицу: нет усов. По голове: ни волосинки… Вот теперь ему стало страшно до озноба.
– Та… сбрил. От перхоти. Пусть новые растут… Слушай, дай мне что-то надеть.
– Иди вон туда. Сейчас поищу. – Указал ему на каптерку под лестницей.
– Ну вот, Людмила Сергеевна, теперь вы наша.
– Я и до этого была ваша, – сухо сказала Малюта, укладывая в сумку «видеокамеру»; лицо у нее было напряженное, губы кривились. Все-таки увидеть, как от твоих действий, наводки, прицеливания и нажатия кнопок рослый одетый мужик с усами и шевелюрой (чем-то ей, холостячке, и симпатичный) враз превратился в мечущуюся по людной улице нагую «саламандру», не слишком приятно; испытание для нервов немалое. Даже стало жаль Петренко.
И не вразумить его было нельзя; все правильно.
– Теперь можем спокойно отправляться на базар и по магазинам. – Аля развернула коляску со спящими близнятами. – Тратить деньги. Люблю тратить деньги – когда они есть… Не так и часто это бывает!
– Как думаешь, он там не расколется? – Люся Малюта указала в сторону здания СБ.
– Не расскажет, хотела ты сказать, – с некоторым упреком поправила ее Аля. – Мы же условились… Уверена, что нет. Во-первых, он ничего не сможет показать. Улики-кредиточки тю-тю, в пыль и прах. Во-вторых, ничего не сможет объяснить. И в-третьих, сейчас ему очень страшно.
Так и было. Даже когда кое-как, вскладчину одетого Ивана Игнатьича препроводили к начальству, а то стало выспрашивать, что нового «хе-хе, под куполом Шара», комендант – впервые – никакой информации не дал. Сказал, что работа НИИ после Шаротряса парализована, и, похоже, надолго, денег нет, платить нечем.
Петренко в «бобике» доставили домой. Там он, чтобы прийти в себя, достал из холодильника бутылку водки и выглотал ее всю, как воду, не чувствуя ни крепости, ни вкуса. Хмель пришел, когда погляделся в зеркало в ванной – и не узнал себя: безволосое лицо с безумным взглядом, ни мужское, ни бабье. Трахнул бутылкой по стеклу; зеркало дало трещину, бутылка разбилась.
Из двенадцати тысяч работников НИИ он был единственный, кто попытался донести властям. В силу долга и привычки – или просто долгой привычки?
Видеопленку, снятую Людмилой Сергеевной, ему потом показали. Наверху, в гостинице-профилактории, куда он на следующий день поднялся с целью провести столько времени, сколько надо, чтоб отросли хоть какие ни есть усы. И отдохнуть, потренироваться, поплавать в бассейне. Он комендант, ему можно. Имеет право.
Занял номер. Давненько здесь не появлялся; отметил, что все комнаты теперь с импортной видеотехникой, с «двойками». «Криминального происхождения, конечно», – отметил в уме для рапорта в СБ и реванша.
Но в нужное время, когда он, умиротворенный, вернулся из бассейна, сам включился спаренный телевизор-видеомагнитофон. Петренко увидел себя – идущего по аллее, оглядывающегося по сторонам… потом голого и «обритого», безусого. Сидящего, скрючившись, у столба. Бегущего в управление. И рядом вывеска с разборчивыми буквами.
Потом был телефонный звонок.
– Иван Игнатьич, ты все понял? Ты сознаешь, что с тобой произойдет, если эту пленку увидят, например, монтажники? Или «верхние» сборщики? Или НПВ-мастера?
Ответить было трудно, поэтому голос Петренко прозвучал сипло:
– Да…
К обязанностям внизу он вернулся на следующий земной день, малость обросший, с пробивающимися усиками. Но Катаганское управление СБ навсегда потеряло одного информатора.
Все равно главным была работа. И прежде, и ныне, и присно и во веки веков.
Воздвигнуть в Шаре башню и наладить в ней исследования – работа многих людей с головой и руками, знаниями и умением.
Продвинуться выше в открытую ими Меняющуюся Вселенную – еще работа.
Восстановить деятельность НИИ после Шаротряса – снова работа.
И так далее, и постоянно, все время земное и на К-уровнях.
Творческая и рутинная, интересная и такая, от которой хорошо бы отвертеться, а делать надо; изматывающая и вдохновляющая. И всегда – созидательная; то, в чем человек ближе всего к Богу.
Впрочем, и ремонтная тоже; с учетом стремительности К-времени на верхних уровнях ее всегда хватало. Время созидает посредством людей, а разрушает и портит само. Ремонтные работы – при всей их занудности, они антиэнтропийны наравне с созидательными и творческими. О приключениях этого не скажешь.
И хорошо, что так. Что ситуация, в которой оказались не только персонажи повествования, но и планета между двумя Вселенными, породила не катастрофы (кроме мелочовки в начале), а дела, задачи, проблемы, которые надо решать головой и руками.
И решают. Это обнадеживает.
На пяти этажах за уровнем К90 десятки людей готовили по чертежам детали, собирали, отправляли вверх на зарядку…
И даже восстановленная благородная система ГиМ служила преимущественно теперь не для наблюдения за галактиками, звездами и планетами МВ, а для забора там пространства с высоким К в Ловушки-цистерны. Из цистерн это НПВ шло во все прочие. Как балонный газ-конденсат для дачников.
Сначала, впрочем, вообще просто обозревали с помощью далеких и высоких облаков еще более отдаленные пейзажи. За горами, за хребтами. От одного этого можно было почувствовать могущество.
Облако-отражатель высоко в небе позволяло заглянуть через Тебердинский хребет в различные, ныне независимые державки. Но лучше просто было глядеть на склоны гор, на шапки льда и снега на вершинах, на темные извивы ущелий, на блеск и белую пену водопадов в них… и при этом можно было взять вершину скалы, отделив ее от основания, от утеса, даже от далекого хребта… и заодно склад чего-то (не имеет значения чего) в горном или равнинном городке. Но как спокойно-величественно происходило это в первом случае, на природе, и как суматошно-мелко во втором случае. Даже стреляли, поднимали вдогонку милицейские вертолеты. Фи!
361-й день Шара
День текущий: 28,4113 сентября, или 29 сентября, 9 час 51 мин
На уровне К110: 29 + 45 сентября, 5 час
Вверху были свет и быстрота,
внизу – медленность и сумрак.
Взяли в сей день еще контейнер с японскими видеомагнитофонами «Панасоник» – плоские, черные, вроде чемоданчика-дипломата без ручки. Подняли в мастерские на сто десятом уровне. Рассмотрели, включили – и мысли потекли в нужном направлении.
– Вот так и Ловушки надо делать – для плоских предметов! Где кассету вставляют – выброс плоского НПВ-языка и захват. Справа окошко светоиндикации…
– Нам необязательно его справа, можно сверху. И плоский экранчик. И все кнопочки, клавиатуру управления. А сбоку этот паз захвата расширим на весь размер…
– И то. Делаем чертежи.
И снова пошла работа. Что бы ни задумывали, кого бы что бы ни осенило, – за них никто это не исполнит.
«Хочешь жить, умей вертеться» – это чепуха, девиз для дегенерирующих городов и юрких людишек с потными ладонями.
Хочешь жить – умей работать. Это не подведет никогда.
Глава 10Филиал НИИ типа притон
Если есть Бог, хорошо. Если нет, еще лучше: никто не накажет за грехи.
В катаганских массмедиа все подобные происшествия освещались двусмысленно: то ли это небывалые кражи, то ли «Операции „Ы“». Печатали образчики слухов.
1) Сама советская номенклатура, оставшаяся у власти, использует тайное «оружие захвата». Его готовили в оборонных целях, а теперь они с его помощью гребут все под себя.
2) Просоциалистические Робин Гуды не смирились с раскрадыванием народного достояния – и изымают, сохраняют. Чтобы вернуть. «И вообще, скоро начнется…»
3) Западные страны и США так все забирают за долги Международному валютному фонду и Всемирному банку.
4) «Да бросьте, это же инопланетяне с НЛО. Я сам видел!»
5) …Ныне все воруют – и все молчком. Где-то в городе и крае что-то исчеза, а где-то появля. Закон сохране. Кто знает, помалкивает. Прочие принима это как само собой разуме.
(В этх фрзх тож кое-чт укр. Ну и что? Понятно же. Глвн – молчок. Видел – гри; не видел, слышал – гри не слышал. И все бу хор. Млчк. Тсс-с.)
Единственно, каких слухов и допущений не было, – это что в Катагани или в крае наличествуют умные люди, толковые исследователи, знатоки и умельцы, владеющие новыми способами, мировой науке неведомыми. Что?!. В Катагани? У нас, в Стране Дураков, – и чтоб наши?!. Да что вы. Даже неприлично так думать. Наших умных не бывает – кроме начальства и хапуг. И то лишь в смысле хапнуть.
Все дураки, все. А кто еще нет, так будет. Не умеешь – научим, не хочешь – заставим.
Главное – и благоприятное для НИИ НПВ – было то, что такого взгляда держались чиновники и руководители, в том числе и в «правоохранительных» органах. На инопланетян могли грешить, на Запад – но чтоб свои здесь были умнее их?!. Это же подрыв всех основ.
Филиал НИИ в Овечьем ущелье открыли (без лишней помпы) 29 сентября. Оркестр и «отцов города» не приглашали. Массмедиа тоже.
Место это действительно было романтическое, разбойное. В прошлые века здесь не грабили просто потому, что поблизости не проходили ни большая дорога, ни караванный шлях. Некого было.
За местностью укрепилась дурная слава после того, как там побывал Шайтан-Шар; особенно запало в память жителям, как его, сердешного, влекли с танками и вертолетами через половину края, и он страшно ревел, глотал тучи, а попутно и стога сена-соломы. Овец около ущелья больше не пасли, форель в ручье Коломак не ловили.
Ниивцы облюбовали ущелье и прилегающую часть степи сначала как полигон для крупных Ловушек. И схрон самого крупного. Оттуда необходимое перемещали в зону.
Какая здесь вскоре пойдет наука и фантастика, они не предполагали.
При создании за считаные дни филиала основная работа легла на Ловушки типа ШМ, на «шараш-монтажки». Роль их была огромна.
– Гномики строят домики! – пустил кто-то шутку.
Действительно, когда накрывали К10-пространством участок с собранными материалами, оборудованием и монтажниками, все там становилось похоже на какой-то мультфильм. Уменьшившиеся фигуры, ускоренные движения, смещенные к коротким и звонким трудовые рыки машин; даже бамканье копров превращалось в тиканье гигантских часов. Все предметы, обычно темные, светились – голубой и сиреневый отсвет волшебства. Добавлял сказочности окрестный горный пейзаж.
И главное, все быстро: работа многих недель за несколько дней. Не только домики – коттеджи для обитания с лабораториями и мастерскими, но и энергоподстанция, площадки для ЛОМов на срезанных верхушках окрестных скал; вертодром, подъездная дорога, система управления.
Начальствовать там стал Василий Давыдовыч Шпортько.
…Когда человек замечен, для карьеры его не так и важно, как и в чем он был замечен. Вася Шпортько прославился в НИИ в апреле довольно сомнительным, если прямо смотреть, образом: той историей с выкормленными за десять дней хряками. Впрочем, в наступившие времена именно такого сорта предприимчивость была, что называется, в цене.
Во всяком случае, на сей раз с отцом своим, Давыдом Никитичем, он не делился ни заботами, ни успехами. А когда при встречах тот заводил разговор о таинственных пропажах, о которых все кругом толкуют, Василий отмалчивался или бросал реплики: а может, и вправду инопланетяне с НЛО. Или американцы.
Но хозяином филиала ОУ (так назвали для конспирации) он стал классным, инициативным, напористым и рачительным.
И главная работа тоже пошла сразу.
…Зарядив камеры ЛОМов в верхотуре башни НИИ пространством с очень высоким К, их вертолетом доставляли в филиал ОУ. Там вставляли в белые цилиндры, подсоединенные к системе электронного управления, – и ставили на «метеодежурство».
(«Метео» – это опять-таки было для конспирэ. Раз используют облака, а для этого и метеосводку, чтобы знать, когда они здесь будут и какие, – конечно же, «метео». А вы как хотели – «крими»? «Ловушки на кримидежурстве»? Ха-ха.)
На «метеодежурстве» все тоже было тиресно и сложно: приметить облако в нужном направлении, и не над головой, а лучше почти у горизонта – для хорошей дальности НПВ-обслуживания (чтоб без лишних претензий со стороны обслуживаемых); пустить «пробник» – слабый К-луч наблюдения (у него действительно К2-4, лишь бы направляло и преломляло) – и точной регулировкой его подстроить, чтобы от облака под тем же углом шел вниз, на интересные территории с городами, базами, автостоянками и тому подобным.
А еще эти облака, заразы, не стоят на месте, плывут… надо регулировать установки, менять настройку… масса хлопот.
И поэтому дежурят у каждого ЛОМа по двое, по трое. В случаях вроде описанного в прологе есть кому и наблюдать, и нравоучительные замечания НПВ-обслуживаемым за горизонтом сделать, и главное средство, К-луч захвата, вовремя выпустить и вобрать с весомой добычей.
363-й день Шара
День текущий: 0,7604 октября, или 1 октября, 18 час 15 мин
Облака, от белоснежных кучевых до темных предгрозовых, теперь стали частью их устройств – красивые отражатели, экраны.
Первое, чем отличился филиал ОУ, – это открытием эффекта СВ, «скелет-вонь». Мы уже видели его страшное применение.
Открытие было нечаянное.
Предшествовавший ему парикмахерский, можно сказать, щадящий эффектик ОО-РР (обрить-остричь, попутно и разуть-раздеть, пустить в чем мать родила) обнаружили сразу, если помните, в первый день, на гусях и на главном инженере Бурове. Этот же потребовал развития данного направления и куда больших К.
То есть не он требовал, понятно, раз об этом эффекте и не знали; таких К требовали все большие цели и все большие дистанции. Чтоб сконцентрировать в малом объеме, типа трубы телескопа или чертежного футляра, не говоря уже о камере «фотоаппарата», физические К-пространства, в которых можно поместить уже не автомобиль, а автостоянку, не дом, а целый поселок, даже город (хотя не нужны им были ни автостоянки, ни города, требовалось лишь знать свои возможности), – так вот, для этого электрического поля от батареек недоставало. Надо было что-то с высоковольтными изоляторами и трансформаторной подстанцией, на тысячи вольт. А это не портативный прибор, в чемоданчик не упрячешь; даже на грузовике не увезешь.
Словом, переход количества в качество… но если точнее, то в отсутствие такового. И снова проблема, надо думать дальше. Так исхитрились с двухступенчатостью: Ловушку можно поместить в Ловушку. При этом если внешняя имеет К100 и помещенная в нее тоже, то во внутреннюю теперь идет пространство К10000.
– А если три ступени, то будет К-мильончик, чтоб вы мне все так были здоровы! – мечтательно сказал Альтер Абрамович. – Тогда всюду все возьмем.
На три ступени, впрочем, не замахивались. Обходились двумя.
И для регулировки достаточно батареек; только два комплекта в две схемы.
«Обычный усилительный эффект, – скромно сказал Буров, когда его поздравляли с результатом, – вся электроника на них держится».
Восхитились, собственно, тем, что суммарное К10000 – это упаковка ста физических метров в сантиметре, а если по объему, то миллиона кубометров в кубическом сантиметре. Выпрастывая такое пространство, далеко можно дотянуться и крупно взять.
О том, что заодно так упаковывается и время, упустили из виду; для мертвых предметов это роли не играло.
Но оно само напомнило о себе.
И вот по горам окрест Овечьего тяжеловесно карабкается Викентий Иванов, командир вертолетчиков и завзятый охотник. Обычно только ему доверяют доставку людей в филиал; он в курсе всего – но держит язык за зубами. На плече у него Ловушка типа «ружжо». Вместо ствола у нее метровый цилиндр, вроде того, куда прячут свернутые чертежи; но все прочее как положено: приклад, оптический прицел, спусковой крючок-контакт. И главное, двухступенчатая; правда всего К100 на К50 – но и это немало. В пределах прямой видимости можно взять валун тонн на пятьдесят, ни в один грузовик не влезет… только зачем он ему! Можно и дерево на гриве сопки, хоть и всю рощицу в красно-золотой листве… но и она ни к чему.
А нужен Викентию горный баран, он же джейран; или горный винторогий козел. Они есть здесь еще, обитают. Очень осторожны, хорошо видят и на ружейный выстрел не подпустят. Но от этого «ружжа» не уйдешь!.. Главное, заметить, найти.
И заметил в шестидесятичетырехкратный бинокль на двухкилометровом расстоянии – на скале на фоне синего неба около снегов Дашука. И взял вместе с верхушкой скалы; камень – изолятор, что поделаешь. Так и понес в «ружже», как в рюкзаке; легко и не тянет. Два часа добирался обратно, предвкушал, как вывалит около ручья, покажет ребятам, похвалится.
…И вывалил – кучу серой кремнистой пыли, шерстяного пуха и скелет козла. А сверх того из жерла «ружжа» изверглось такое облако смрада, что все собравшиеся полюбопытствовать бросились, зажимая носы, плюясь и кашляя, прочь; сам Иванов тоже.
Потом посчитали: за эти два часа труп козла пролежал в Ловушке год и два месяца. Вот и…
Этого не учитывали, упускали из виду – что К-пространство, оно же и К-время. Теперь пришлось учесть.
Винтовые рога, впрочем, Викентий в своей комнате укрепил над ковром.
Как не нужны были им чрезмерные НПВ-захваты больших объемов чужого имущества (наиболее благоприятные для Ловушек), так тем более не требовался и сей эффект СВ. Описанное в прологе применение его было едва ли не единственным; там работали с Ловушкой-миллионником, поэтому для превращения в скелет и вонь того открывшего стрельбу паршивца хватило десятка секунд.
Но – всегда надо знать свои возможности.
Автор понимает, что многие читатели аж приплясывают на стуле в нетерпеливом ожидании еще и еще описаний фактов НПВ-краж. Да покруче, чем с банком «Комсомольский» или с той крепостью. Да со смаком, чтоб сопереживать и вожделеть:
– Эх, вот мне бы такое!..
– Вот уж я бы!..
Но, знаете, не пишется. Что-то оно не то. Мелковато. Это, наверное, сказывается эффект присутствия над головами людей, работающих в Шаре, Меняющейся Вселенной.
В обычном мире люди, создающие себе успехи и достаток путем краж, афер, мошенничеств, не думают о Вселенной, не вспоминают о галактиках и звездах; для них безразлично, круглая Земля или все еще плоская и стоит на трех китах. И вообще лучше бы она заканчивалась в Шепетовке, о гранитные берега которой пусть разбиваются волны Мирового океана.
А вот здесь так нельзя. Она есть, окрестная Вселенная, – да еще и МВ, Меняющаяся Вселенная, над ними. Никуда от этого не деться.
Поэтому лучше про иное. Про переживания директора Любарского, например.
Если успех своей идеи отражения НПВ-луча от облаков Варфоломея Дормидонтовича как-то не очень радовал, то в другом важном – архиважнейшем! – направлении все равно он шел впереди всех.
И не слишком даже гнался за признанием и пониманием. Была попытка найти общий язык с Панкратовым, затронул эту тему в беседе с Зискиндом – и все.
Это направление было навеяно предсмертными словами Пеца, предсмертным же монологом Корнева. Что происходит здесь на самом деле? Что мы делаем – и что с нами делается? Как и в чем выпирает под видом одного другое? Трудные вопросы. И какие-то интимные. Философски интимные.
Есть что-то пугающее, – запишет он в своем дискетном дневнике, – в том, как идеально, будто на заказ переделались в дальнобойные Ловушки-ЛОМы те спасенные Мишей Панкратовым менисковые телескопы. «Максутики». Из приборов наблюдения – в устройства НПВ-хватания (телескопические и действующие на больших расстояниях).
В остроумной идее и конструкции таких телескопов (что снискало им популярность) все оказалось кстати для превращения из оптики в электрополевое устройство. Даже ртутная амальгама нижнего сферического зеркала пошла как концентрирующий электрод. А?..
И вот теперь они, ЛОМы, стоят на площадках Овечьего филиала. Так же смотрят ввысь. Так же легко навести и нацелить… только не на звезды, а через облака на земные предметы.
Как хотите, в этом тоже отблеск современности. Как в обществе сейчас наиболее респектабельны воры, аферисты и предатели, так и в технике. Как там не подумаешь, на что способен данный субъект при галстуке, садящийся в лимузин с мобильным телефоном у уха, – так вот и про наши модифицированные, с белыми оболочками и точной регулировкой «максутики».
Да, пока они нацелены не на звезды, не на планеты. Пока.
Пожалуй, не менее пугающим было и то, как быстро многие люди НИИ приноровились к новой раскованной деятельности. Вот другая запись из дневника Любарского:
День текущий: 1,3701 октября, или 2 октября, 8 час 53 мин
На уровне К4: 2 + 1 октября, 11 час
…Альтер Абрамович так даже помолодел. Человек положил свою жизнь на то, чтобы доставать. И даже не понимал, что действует – то есть достает – в переносном смысле. А теперь можно в прямом: протянул ловушечную или там НПВ-руку и взял. Достал. Откуда угодно что угодно, ибо эта рука всех длиннее и сильнее.
Этим утром я наведался к нему на 4-й уровень в кабинет. На стене «лозунг» на двух листах ватмана – почерком начснаба:
«СОБСТВЕННОСТЬ – ЭТО КРАЖА. Карл Маркс» – алым фломастером.
– Альтер Абрамович, это не Маркс сказал, Прудон.
– Прудон? Из Одессы? Я там знал одного Прудона, тоже по снабжению, большой дока. Он мог такое сказать.
– Нет, француз из Парижа. Анархо-синдикалист.
– А Маркс что, был против?
– Мм… да, пожалуй, нет.
– Так пусть будет Маркс. Все-таки свой человек. Знаете, еврей еврея всегда поймет.
Он встает из-за стола, расхаживает бодрой походкой.
– Вообще, вот Веня Бугаев считает, что мой отдел теперь стоит переименовать в отдел НПВ-краж и наводок имени Карла Маркса. Нет, а что?
– Вы даже помолодели, Альтер Абрамович, будто после отпуска, отлично выглядите.
– Конечно, я должен иметь отличный вид, чтоб не стыдно было показаться перед знакомыми на скамье подсудимых!
– Да не будет никакой скамьи. Никто ничего не докажет.
– Вы уверены?.. Слушайте!.. – Он блестит выкаченными глазами в кровяных белках. – Вы последнее время прославились работой через облака. Так я тоже хочу.
– Что, Альтер Абрамович?
– Прославиться. Я теперь тоже буду работать через облака. По объявлениям. Как вам это понравится?
И он изложил свой лихой замысел. По газетным объявлениям звонить в нужные фирмы: мол, нам требуется столько того-то. Цена подходит. Пусть выкладывают и выкатывают свой товар на открытом месте. Мол, сейчас приедем, заберем… А затем, вместо того чтобы приехать, забираем через облака. Вашим способом. А?!
Дался им этот мой способ. Как вам, действительно, это понравится?
Завснаб в возбуждении выхватывает из кармана пухлый блокнот, листает.
– Слушайте, мы уже обсудили все с Веней Бугаевым. Так мы сможем взять пару вагонов цемента – нам же ж всегда нужен цемент!.. А вот тут трубы разных диаметров… линолеум типа паркет… высокоточные станки по металлу…
Глаза его блестели, голос звучал увлеченно. У него большие списки, где что можно взять. НПВ-достать. И большие аппетиты…
Н-да!
На полилог типа «Они», достойный инопланетян, эта беседа не тянет: слишком много земного. А вот нижеследующий (происшедший в Овечьем ущелье и поэтому не запечатленный Буровской информационной сетью), пожалуй, да.
Полилог о захвате власти:
– Слушайте, а ведь можно захватить власть.
– Где? Как? У кого?..
– Над кем?
– В крае. В стране – и вообще. Над всем и всеми. Отнять у мафий, у этих ничтожеств.
– И, главное, зачем?
– Нет, ну… я вообще. Просто так. Интересная тема. И тенденция развития. Глобального интеллекта, я имею в виду. В двадцать первом веке. Интеллект-действие, как и капитал или имущество, концентрируется у немногих. И транснационально. Идет время интеллектуального владычества… Только оно будет еще круче банков, ибо так выпирает мировая воля-мысль.
– Концентрация мысли и нового знания?
– Не в том дело, что нового – правильного. И потому мощного…
– Знание прямого действия?
– Ну, может, и не совсем прямого, это для йогинов. Но достаточно легкого в применении, чтоб обойтись самим. Не продавать за бабки и премии… даже за успех и признание. Черт ли в них, если так можно взять больше!
– А у нас это есть. И мы это помаленьку делаем.
– Не только мы. До нас компьютерщики, хакеры, интернет-взломщики. Я ж говорю, это тенденция: миром овладевают знающие.
– Ладно, вот мы владеем таким знанием. И способом. Но ограничиваемся тем, что не подносим его на блюдечке ни правящей сволочи, ни тузам… Но ведь можем и расправиться с теми и другими.
– Вполне. По крайней мере, навязать свою волю.
– А что! Мы же можем взять любую военную базу как автостоянку.
– …Любой правительственный комплекс как магазин. Со всеми охранными помещениями и техникой.
– Ведь никто этим не владеет, только мы.
– Милые! Да ведь потому никто не знает и не владеет, что мы в эту кашу не лезем. Это спасибо покойному Хрычу, земля ему пухом, что не пускал. А как только полезем… да еще с захватническими намерениями, так и привет. Сразу кто-то переметнется, кто-то кому-то что-то выдаст, что-то разведают. И далее пойдет борьба на равных. А с неоднородным пространством-временем это может оказаться страшнее ядерной войны.
– Подожди. Хорошо, захватили. Ну а дальше? Ты будешь крутиться там вместо этих, с комплексами неполноценности, возлагать венки? Властвовать над бандой подчиненных, которые будут глядеть на тебя с выражением: позвольте для вас подлость сделать? Восседать в президиумах среди тебе подобных…
– …С номенклатурными лицами: многозначительными и похожими на задницу.
– Чем едят пошире, чем думают поуже.
– Боже избавь! Оно мне надо!
– Вот видишь. Интуитивно сам понял, что влезешь в дерьмо. А вылезти из него будет ой как непросто. Еще Толстой показал, что люди власти, включая царей-императоров, куда больше рабы своего положения, чем те, кто им подвластен.
– А ведь тогда еще не было телевидения. И СМИ.
– Нет, постойте, но… а во благо народа?
– Не надо «во благо народа», нет больше народов – есть телезрители-потребители. Девяносто девять из сотни этих «выходцев из народа», оказавшись наверху, гребут под себя за милую душу.
– Да, пожалуй. «Люди народа» – это властители, которым не подфартило, вот и все.
– Ребята, мы уже все захватили. Издавна. Нет больше власти над миром, чем в интересной работе. Разве правящие жлобы дали миру электричество, вакцины, компьютеры… и даже штаны!
– Верно. А эти… никакие они, по сути, не правители; просто то, что поверху плавает…
– …Под объективами видеокамер.
– В том и дело, что мы с Шаром, набитым Вселенными, да даже с Ловушками – в эту пещеру вместиться не можем. Нечего туда и лезть.
– Нужно не лезть, а идти. Своей вселенской тропой…
Так – в делах и разговорах – нащупывалось главное: осознание возможностей. Они были настолько огромны, что требовалось выбирать – чтобы не смельчить, не съехать в болото проэнтропии. Например, тем же дурацким захватом власти.
Это было не просто: уйти от политических страстей. На видимое вокруг у них зрел гнев. На все, что творилось в стране. На верхи – и на народ, который дал себя околпачить, ограбить, унизить; не народ, собственно, – скопище обывателей, которые скулили, вымирали, но не объединялись для борьбы. Быдло.
И было понимание, что время, которое грядет, – их время, разгневанного интеллектуального пролетариата. Орудием его будет отнюдь не булыжник: компьютеры, стенды в лабораториях, формулы и препараты. Новые способы, новые знания – и не из тех, что отдают за бабки, за звания, за награды.
И знание, что не у кого-то, а у них это есть. Такое, что нельзя, просто не имеет смысла отдавать в руки сановных жлобов, скудоумных прохвостов, выдающих свои интересы за народные и отечественные. Их-то бы и прищучить.
Но это делали редко, только наряду с самообеспечением. Разорили пару «царских аулов» за хребтом. Накрывали НПВ-лучом охотничьи пирушки жирненьких в горах и возле заповедных катаганских плавней, богатых птицей и кабанами… Но наблюдали они за обнаженными, обделавшимися, раскормленными «саламандрами» брезгливо, можно сказать зажав нос.
Правда, от них не воняло в силу удаленности (да и обходились в таких акциях преимущественно без крайнего режима СВ), но все равно пси-смердело. В конечном итоге все оказывалось мелко, противно, не то. Против «саламандр» достало бы простого гнева без высоконаучных затей, вооруженного подполья и партизанских отрядов, как у недавних предков.
И конечно, ловушечные кражи, как их ни назови: НПВ-перемещениями, НПВ-перераспределениями, хоть НПВ-приватизацией, – были не то. Психологически, если не притормозить, это получался высоконаучный способ перехода с прямохождения на четвереньки – вместе с обществом и его «элитой».
…Потому что в душах «верхних» звучал неслышный шум Вселенной. Это ничего, что он не включал буровские преобразователи. Они были в ней. Она была в них. Ловушки из Овечьего смотрели – Варфоломей Дормидонтович был прав – вверх. Пока на облака. Но были нацелены в космос.
Гнев со знанием – их знанием – требовал больших целей.
И всего-то минуло от Шаротряса, от гибели Корнева и Пеца, от переселения в Шар супругов Панкратовых – две недели. При среднем К15 для работающих в башне их надо возвести в квадрат, это уже около года; для изобретавших наверху, делавших там Ловушки, пожалуй, значительно больше года. А по земному все равно две недели. Еще и осень не поджелтила листву южных парков.
Только на венках, наваленных на могилы Александра Ивановича и Валерьяна Вениаминовича, все пожухло, запылилось. Любарский иногда наведывался сюда, на мысок над Катаганью, – особенно после изучения в «пецарии» тех дискет с теорией; смотрел на фотографии на пирамидках. Вэ Вэ ему сейчас особенно не хватало: поговорить, поспорить. Подумывал и насчет памятника – но дела все отвлекали. Мертвые подождут, куда им спешить.
А живое – росло. Близнецам Сашке и Димке скоро сравняется по годику; у них прорезаются зубки и характеры. Для Панкратовых помимо «люкса» в «Подкрышии», где время мчало слишком уж стремительно, выделили в качестве нижней квартиры бывший кабинет директора на уровне К7,5; соответственно переоборудовали его. Тем более что новый директорский – вместе с приемной и координатором – обосновался на уровне К24. Очень практично: на Земле час, здесь двадцать четыре, сутки. Работай не хочу.
Время шло, время текло, мчало, летело – единый вселенский поток, рябь на котором прикидывается от неразличимости главного сложной, важной и многоликой.
(Кстати о времени: автор не уверен, что уже описал, как возникла «На!»-транспортировка Ловушками. Кажется, нет. Даже человек, который ее предложит, появится в институте несколькими главами позже.
Возможно, разговор Альтер Абрамовича и Вениамин Валерьяныча Бугаева, «антитезки» Пеца, на эту тему произошел позже. А может, все дело в том, что они снабженцы: по блату могли и кусок будущего достать, шут их знает. Главное, разговор их сблизил, теперь они не разлей вода.
Но важнее всего другое: в сериале соперничают последовательность мысли и последовательность времен. Уже одно то, что время здесь во множественном числе (см. разноуровневое табло), – свидетельство того, что общепринятое толкование времени как последовательности причин и следствий, вряд ли подойдет.
Да что там! Такое, знаете, выходит смещение времен, смешение их, смешение и смещение тем, идей, народов, состояний… шарики за ролики заходят. Автор сам не рад. Особенно из-за ускоренных времен и уплотненных пространств. Ведь страшная же ответственность: что-то упустил, а это что-то – причина; и далее события ускоренно и на больших К-пространствах за большое К-время развиваются как следствия ее, этой причины, хотя самой причины еще и нет! Поэтому и лучше кое-что наперед выставить, чем упустить.
К тому же автор уже в том почтенном возрасте, когда, бывает, человек идет куда-то с серьезными намере… и бац! – забыл куда и зачем. И поворачивает домой. Если, конечно, вспомнит свой адрес.
Но в этом есть особый интерес. Известный фантаст в стадии прогрессирующего склероза – что же у него получится?.. На сериал замахнулся, туда же.
Во всяком случае, читатель должен быть готов к К- и НПВ-несообразностям. А если что не так – перескочил за причиной вперед, нашел нужное место: ага! – и обратно к следствиям. Путешествие во времени туда-сюда.
Мысль первичнее времени. Развитие ее, соответственно, главнее. В ней все причины, не в нем, все начала и концы.
Самый простой подход: и автор, и персонажи сериала, начиная с первого романа и с первых, ныне откинувших копыта, героев – вплоть до Варфоломея Дормидонтовича и других, – чем далее, тем ясней осознают, что наш мир суть заблуждение, что его не стоит принимать всерьез. А коли так, то и описывать всерьез тем более. Чего тужиться-то!
«Ура, учитель болен!»
Словом, ви меня понял.)
Часть IIВселенная напоминает о себе
Глава 11Любарский и галактики
Если встретиться нам не придется,
как уеду в чужие края,
пусть на память тебе остается
Неподвижная
Личность
Моя.
Дневник Любарского:
361-й день Шара
N = N0 + 621154517 шторм-цикл МВ
День текущий: 28,4644 сентября,
или 29 сентября, 11 час 8 мин 45,88 сек в Катагани
На уровне К122: 29 + 56 сентября, 15 час
42-й день (46 гмксек) дрейфа галактики М31 в Большой Вселенной!
Теперь в сводку обязано войти и это.
Сорок второй день! Как выражается Дусик Климов: распротакую мать!..
Вот прохлопал так прохлопал. Даже записывать неловко. И главное, находился у истоков, рядом. А более главное: кому, как не мне, квалифицированному астроному, с одной стороны, а с другой – знающему об НПВ, Шаре и Меняющейся Вселенной в нем, было принять это всерьез. Или хотя бы выслушать со вниманием. Ан, профессионализм-то и подвел.
В небе галактик перемещается самая близкая из крупных галактик, М31 по каталогу Мессье, знаменитая Туманность Андромеды. Уфф… написать и то страшно; мурашки по коже.
…Само понятие «небо галактик» я услышал месяц назад от человека, который, судя по всему, первый все это и наблюдал. И запечатлел. От Дуси Мечн… тьфу! – от Евдокима Афанасьевича Климова. В тот визит к нему в обсерваторию КГУ в середине августа.
Два дня спустя он это на своем телескопе и засек: фантом М31, как его теперь называют. И пошло-поехало.
Теперь в небе вроде как две галактики М31. Одна где положено, в созвездии Андромеды; другая, и более яркая – сейчас она туманность Кассиопеи – скоро будет туманностью Цефея… и похоже, что на этом ее путь не кончится.
Дусика за его наблюдения, снимки и особенно за попытки привлечь к ним внимание мировой астрономии выперли из Катаганского университета и обсерватории. У нас это просто. Когда он пришел ко мне – растерянный, осунувшийся, обиженный, – рассказал, я большую часть – наиглавнейшее! – просто не воспринял. Пропустил мимо ушей. Воспринял лишь – мелкач позорный! – что он не поладил с начальством, потерял работу, а специалист отличный, нам такие нужны. Быстро согласовал с Валерьяном Вениаминовичем, взял Климова в штат лаборатории МВ. Мол, раз поднимется в кабине ГиМ – такое увидит, что и все обиды забудет, и этот бзик у него пройдет. Бзик!..
Да, с ним так и получилось. Но разве в этом дело!
Это было 12 сентября. В астрономическом мире уже стон стоял, психоз. Да не только в нем, сенсации выплескивались в газеты, на ТВ, на радио. Ведь не просто галактика, а самая популярная, по ней романы и супермаркеты называют – и тронулась. В прямом смысле. А за ней очень многие специалисты, но уже в смысле переносном.
Но нам в НИИ было не до того. Да и что там может произойти – в медленном однородном мире! Вот у нас…
Нам и сейчас не до того – после Шаротряса, гибели естественных лидеров (умница Миша!), разрушений, да еще в условиях краха государства. Еще более не до того. И то, что нам не до такого, говорит, что мы – невзирая на работу в мире НПВ и в Меняющейся Вселенной – такие же слабаки и мелкачи, как и все.
…Единственно, что я «воспринял», – подцепил, как заразу, песенку «Ах, туманность Андромеды…» – новый шлягер. Сенсация выплеснулась и на эстраду. В шашлычной на базарчике неподалеку от НИИ ее регулярно крутят:
Ах, туманность Андромеды,
приходи ко мне обедать…
И я несколько дней ее мурлыкал. Альфа-ритмы мозга сами подхватывают такое. Пошляк! Тьфу!
Странные, небывалые снимки прокрутил нам сегодня Климов в просмотровом зале, как фильмик. Небывалые для обычного мира, для Большой Вселенной, для ее неба галактик – но не для нас. Такое я видел в МВ еще в первый подъем в кабине ГиМ. Кто-то опоздавший так и спросил:
– Что, уже восстановили систему ГиМ?
Небывалое для Большой Вселенной в них вот что: в фильмике, длившемся две неполные минутки (еле наскреблось на них снимков-кадров) и снятом за две ночи, галактика М31 прокрутилась на два миллиона лет вперед. На несколько градусов. Вся; внутренние же области гораздо больше. Яркое ядрышко-керн вообще сделало сорок оборотов. Обтекающие его богатые звездами области ядра отставали во вращении чем далее от него, тем заметней. Огромное ядро М31 сделало почти полный оборот.
Это пришло из Большого космоса, где даже звезды мы именуем «вечными»! Туманность Андромеды крутнулась так за две ночи.
Не она сама, конечно, ее изображение. В тянущемся два с лишком миллиона лет оттуда световом луче они все нанизаны на него, как шашлык на шампур. Но как они могли спрессоваться в дни и часы, во вселенский миг? Будто в нашей МВ.
…Климов снимал через свой двадцатидюймовик, ухитрялся делать по 30–40 снимков в ночь (благо «фантом» ярче и голубее туманности Андромеды). Качество, понятно, далеко не то, что от пятиметровых рефлекторов – но это была она, М31. Со страшным-страшным креном – по Пастернаку, – блистающая сотнями миллиардов звезд. Я, астрофизик, астрометрист, затаив дыхание, смотрел на то, что нам, микроскопическим однодневкам Вселенной, не было доступно, мы определяли по спектральным сдвигам расчетами: как живет-вращается звездный вихрь, целая вселенная.
И сверхновые в ней вспыхивали соразмерно спрессованному в дни миллионнолетнему интервалу; то есть буквально одна за другой, а то и несколько сразу. Галактика жила – от кадра к кадру.
На ребят из моей лаборатории это не произвело сильного впечатления; разве лишь то, что виденное ими снято не в Шаре, не в МВ, а случилось в Большой Вселенной.
«Что, уже восстановили систему ГиМ?..»
Но самое то, черт побери, в этой прокрутке вот что: именно в «фантоме» галактика М31 такова, какая она сейчас. А ту, что в созвездии Андромеды, мы наблюдаем такой, какая она была два миллиона лет назад. Столько времени идет от нее свет.
…И еще два миллиона лет он будет сюда приносить ее образ, даже если ее там давно нет. «Или как свет умерших звезд доходит». Господи, у меня в голове как зонтиком помешали. А ведь я закален наблюдениями МВ. Каково же пришлось присяжным астрономам? Им можно сочувствовать.
…Рубите мне голову, но именно фантом М31 – настоящий, «сейчасный» облик этой галактики. И где мы его видим, там она и находится. В созвездии Андромеды как раз нынче фантом. Призрак. Свет оттуда приносит воспоминание, что М31 там была.
Уфф… даже жарко стало.
Cнимки Климова уникальны еще и тем, что все другие в мире снимали позже, эту стадию пропустили. А в них самое-самое, как раз для смирительной рубашки.
…Да, здесь, в Институте Шара, Институте неоднородного пространства-времени, мы, малые, но хитроумные существа в маленьком хитром устройстве – в малюсенькой такой кабине ГиМ, – приближались в Меняющейся Вселенной к громадным скоплениям галактик (тому же небу галактик, но в МВ). Наблюдали, проскакивая импульсами, физически почти вечные против нас, однодневок, звездные небеса, жизнь пылающих светил, планет… Это уникально, но в то же время и нормально: малое суетится и суется, лезет к чему-то гораздо большему. Как муравьи к дереву.
А здесь получается как бы с другого конца. Не с нашего. Не мы ухищрялись (за исключением разве Дусика и немногих первых астронаблюдателей в других странах). Мы, если честно-то, морды воротили. А нам сии изображения, прокрутку М31 – навязывают. Кто!? Зачем!?.. Да и нам ли?
…Сопоставим с фактом (тоже оглушительным), что межзвездные зонды – «Вояджер», «Наваха», «Пионеры» – подтвердили: фантом М31 светит именно сюда, в Солнечную систему. Ее поперечник, 8 миллиардов километров, против размера той галактики меньше точки, – но посылает она свой образ в эту точку Вселенной. Стало быть, и ее информация о «сейчасном» облике – тоже только сюда направлена. Во всех иных местах галактики Млечный Путь, как и в прочей Вселенной, видят туманность Андромеды, и ничего больше. Все, кто способен видеть. Со сдвигом во времени где на два миллиона лет, где и больше. А вот здесь не так… здесь, где мы!..
Нет, не могу. Рука не пишет… не набирает на клавиатуре. Ведь я все-таки профессионал. Тем, кто песенки сочиняет или романы, легче было бы сделать вывод. Но я знаю, что такое галактика М31: все звездное небо вокруг нас слабее и тусклее ее. И чтобы… нет, я не готов. И Дусику Климову ничего не скажу.
Отложим.
…Мир не такой.
Мы это видим в Шаре. Вообще, теория Пеца начиналась с того, что области НПВ должны быть в Большой Вселенной. Да Шар оттуда и пришел.
В этом же русле и моя турбулентная гипотеза, кстати.
Не такое представление развито и в дискетной теории В.В. – настолько, что всем формулам и уравнениям физики дано иное толкование. Антифизика Пеца.
Но в том и дело, что, даже зная числа и формулы, трудно, почти невозможно осознать, насколько мир не такой.
Вот этот не такой мир, подлинный мир и проявил себя движением М31 в небе галактик. Реальным движением, не кажущимся.
…Из сопоставления межзвездных расстояний с невозможностью одолеть их за жизнь человеческую, даже летя в космосе с субсветовой скоростью; да и из того, что свет-то так медленно движется во Вселенной, возникает оправданное подозрение, что сия скорость – далеко не главная в мире. И не наибольшая. Не зря же те формулы Лоренца, прославившие Эйнштейна, списаны с учебников гидро- и аэродинамики. Со скорости звука они списаны, со скорости малых возмущений в упругих средах.
И кстати, скорость-то сия в воздухе уже далеко превзойдена. Не для малых его возмущений, а покрепче: для снарядов, самолетов, ракет.
Сама же среда – особенно если она есть тело некоей вселенской цельности, тело Метагалактики, тело Вселенной – вольна двигаться с той скоростью, какая ей подобает, естественно-соразмерно. Муравей не может скакать, как конь, – но конь-то может.
После такой философской артподготовки в духе теории Пеца – все-таки запишу. Приблизюсь к не-такому миру хоть отвагой мысли своей.
Раз фантомный луч направлен в Солнечную систему…
Раз в нем изображение М31 прокрутилось на два миллиона лет вперед, до нынешнего состояния…
…Это сама галактика дает о себе знать. Как живое разумное существо. Со своими возможностями двигаться и действовать. С целевым поведением. «Я здесь и сейчас я такая».
И цель (Цель!) должна быть соразмерна ее действиям. Должна быть вселенски огромной.
…Само собой, что там должно быть и используется НПВ и полевое управление им. Я изначально считал, что неоднородного пространства-времени во Вселенной не меньше, чем однородного. А то и больше. А о наличии больших электрических полей в ней давно известно.
А впрочем… что мы знаем на своей точке?
Само собой и то, что такой размер фантомного луча для Галактики поперечником в 60 кпс, в миллиард раз больше Солнечной системы, есть ее предельно точная фокусировка. Из двухсот миллиардов звезд нашей Галактики найдена и выделена именно эта. Наше Солнце, вернее весь наш СПВ, солнечно-планетный вихрь. А уж тут сами гадайте, кому именно галактика М31, знаменитая туманность Андромеды (вне созвездия Андромеды) дает так о себе знать.
Вот то-то: кому?
Меняющейся Вселенной?
Нам?..
Или это имеет иной, не постигнутый мною смысл?
…Судя по нарастанию яркости, М31 приближается.
Между тем и шлягер «Ах, туманность Андромеды» распространялся по нашей планете как… не сказать, вселенское, но уж точно глобальное явление. Он был переведен на многие языки, и всюду, на всех континентах, как на заказ, для исполнения его подобрались «певцы с унитаза». Все они рычали, завывали, тужились и кряхтели в микрофоны, звали блуждающую галактику к себе пообедать, как заблудшую девку с подбитым глазом, обещали не сделать ей плохого:
Diffusanto Andromedo,
coman et e la dinerе…
Или на эсперанто:
Nebulozo Andromedo,
gee komo gastronomo!..
На немецком:
Nebeligkeitus Andromedus,
gehen komm zum mir ferstecken.
Ich nicht machen für deine verschlehte!..
И так далее, und so weiter, et cetera.
В этом тоже была современность, терпкая наполненность времени. Мировое жлобство кривлялось, самоутверждающе завывало и хрюкало, подняв морды к Вселенной, к вечности, – точно так, как и их предки в каменноугольном периоде, но теперь с участием развлекательной техники.
Глава 12К-Атлантида в расчетах и устремлениях
В начале было число.
Конечно, компьютеры не умеют мыслить.
Если бы умели, то складывали числа так: «Сто да сто – двести, провались на этом месте!»
Главным и направляющим в дальнейшей работе НИИ с последней недели сентября стали не замыслы и свершения, а то, что над ними: провозглашенная Буровым доктрина опережающего мышления. Суть ее была проста и известна каждому исследователю, вообще каждому думающему человеку: хорошая мысля приходит опосля. И часто, когда уже все сделали, не дождавшись ее.
И у них так было – с издевательским оттенком из-за высоких К-уровней. Внизу осенило, на средних уровнях быстро исполнили, а потом выясняется, что если бы поднялись выше и еще помозговали, то и делать этого вовсе не надо было бы. Новые идеи перекрывали и перечеркивали сделанное. Приходилось отбрасывать, переделывать.
– А раз так, – провозгласил Виктор Федорович на координационном совете, – разрешается сдвиг всех проектов в сторону, так сказать, научной фантастики. Как это ни несолидно звучит…
– То есть? – настороженно вопросили сразу Мендельзон и Любарский.
– Да. И именно в крупных замыслах и проектах… в сложных. Пусть незрелость и ведет… Ведь незрелость суть молодость, а молодость всегда права. – Похоже было, что и у главного инженера в голове эта мысль не очень еще созрела; впрочем, может, это была игра, может, именно так ее и следовало сказать. – Ну, может, и не всегда… Пятьдесят на пятьдесят, fifty-fifty…
– Да не томи ты! – не выдержал Панкратов.
– Неужели неясно! – Похоже, Буров огорчился, что такой гениальный вывод не воспринимают телепатически, не ловят на лету. – Если есть сложный крупный замысел… или проект, в котором только половина решений ясна наперед, а другую половину еще надо додумывать, то мы все равно вправе начинать и двигать это дело. Зная по опыту своему, что и вторую половину проблем к нужному времени решим.
– Авантюра! – пыхнул Бор Борыч. – А если нет?
– Почему? – повернулся к нему Толюн. – Опыт-то у нас действительно такой. К-опыт.
– К-мышление с опережением, – со вкусом произнес Миша Панкратов. – Я – за. Ускоренное время бросает нам вызов – мы его принимаем.
– Доктрина Бурова… – сказала Малюта; сказала неопределенно, констатируя. Неясно было, за она или против.
Присутствовали и Шурик Иерихонский с Климовым; они и сидели рядом – но помалкивали. Только смотрели на остальных как-то углубленно, просветленно. Они были за, а почему, о том речь ниже.
Взгляды всех устремились на Любарского: в конце концов он директор, его слово окончательное.
Варфоломей Дормидонтович как раз приходил в себя после переживаний, связанных с тем, что прозевал – позорно, от мелкости мышления – дрейф галактики М31. Сейчас он просто не мог снова проявить мелкость – пусть даже под названием «разумная осторожность».
– Я поддерживаю, – твердо сказал он. – Мы ни от кого не зависим, никому на блюдечке обоснованные проекты подносить не обязаны – за разрешение и финансы. Конечно, если что-то подобное поднести экспертной комиссии, зарубят на первом заседании. Но мы сами себе эксперты, давайте. Может, хоть так получится, что наилучшая мысля и новое знание придут не опосля, а в самый раз.
– Ну, Варфоломей Дормидонтович, – прочувствованно пробасил Буров, – вы выразили проблему лучше меня.
– «Безумству храбрых поем мы песню…» – не удержался Мендельзон.
Тем не менее так и порешили.
Виктор Федорович сказал не все. Он не сообщил, что у него уже есть замысел, который требует именно такого подхода. Сверхкрупный и fifty-fifty с неизвестностью; половина решений маячила в тумане.
В доле были Иерихонский и Климов.
Скоро сей замысел стал достоянием всех.
Шурик Иерихонский любил считать. Он был бескорыстным рыцарем компьютера в первоначальном его смысле: ЭВМ, электронно-вычислительная машина. Электронные счеты.
И если честно, то ведущими в замысле, перед которым отступили все иные, были не идеи, не слова даже, а – числа. (Помните: «В начале было число». Вот и здесь.)
Чисел было два, схожих, но различающихся на порядок: 86 400 и 8640. Первое – это число секунд в сутках: 3600 на 24. В К-пространстве с таким уменьшением кванта h за одну земную секунду протекают сутки. Соответственно и расстояние в 8640 километров там уложится на ста метрах. Да еще поперек сто метров – и на гектаре, на площади футбольного поля с боковыми дорожками уложится (8640 × 8640) почти семьдесят пять миллионов квадратных километров территории.
Обыкновенное математическое перекабыльство; благо компьютер, как и бумага, все выдержит.
«Нет, это я хватил, – думал Шурик, откинувшись в кресле и глядя на экран. – Таких дистанций и на планете нашей почти нет. Только в Советском Союзе были… Да и сутки в секунду слишком уж круто. А свободное место размером сто на сто метров у нас ныне есть: в расчищенной, но еще не занятой ничем части зоны. Между высоковольтной подстанцией и мусорными контейнерами, в самом удалении от подъездных путей. Интересно примериться… Во! Берем К8640. Это сутки в 10 секунд, 360 суток за земной час – то есть К-год в час. И К-дистанции в примерке к тому гектару в зоне более приемлемые: от девятисот до тысячи кэмэ…»
– И по высоте впишется на уровне первого этажа башни, – говорил он позже в тот же день Бурову в тренировочном зале; оба упражнялись рядом на снарядах. – Даже со слоем атмосферы километров на двадцать.
Тот слушал, качал пресс и мышцы, передвигая грузы на никелевых рейках: вверх-вниз, вправо-влево… Молвил:
– Если бы да кабы росли бы во рту К-грибы. А освещать как, электрическими лампами?
– Ну, солнц-то там, – Иерихонский боднул черными лохмами в высь, – навалом. Даром пропадают.
– Там же ускорения не те. Совсем не те!
На том и разошлись: один – в бассейн, другой – в сауну.
Виктор Федорович не подал вида, что идея ему запала в душу. Завела.
Действительно, на хоздворе можно – и нужно! – чего-то такое НПВ-обустроить и К-организовать, пока не заняли место всякой ерундой: контейнерами, машинами… И высоковольтная подстанция там рядом, это удобно. (Инженерная мысль его сама воспряла, как застоявшийся конь.) И с солнцами из МВ что-то можно смикитить… «Их, как и планеты, мы ведь могли синхронизировать с наблюдениями из кабины ГиМ… это надо посмотреть на месте и прикинуть. Давненько я в Меняющуюся Вселенную не наведывался, давненько».
НПВ-хищения уже набрыдли. Да и мелко. Сначала интересно было, пока задача не решена. А теперь… И результаты ерундовые, прихватизаторы куда больше умыкают – и без всяких новаций, старым, как жизнь, способом: взятки и связи.
А здесь есть над чем поломать голову.
И спустившись к себе в кабинет на К24, Буров тоже включил компьютер. Сидел, считал, строил графики. Потом вернулся в выси, на крышу.
В НПВ все делается быстро, особенно вверху. В конце сентября система ГиМ уже действовала. Теперь не отрываясь, так сказать, от почвы. От башни. Новый вариант, новый проект – ГиМ-2. Использовали наработки от ловушечной техники, новый опыт и знания – и не понадобились аэростаты. В центре крыши воздвигли решетчатую вышку, наподобие буровой или высоковольтной; сходство с последней ей придавали тянущиеся вверх кабели на фарфоровых изоляторах – от генераторов Ван дер Граафа. Внутри была подъемная люлька, сбоку, как водится, лесенка из железных прутьев.
Новая кабина ГиМ жестко стояла вверху вышки в окружении раскинутых во все стороны многометровых лепестков-электродов – как пестик гигантской алюминиевой розы. Электроды были и под ее днищем, и между ее куполом и Шаром светились в высоте белым кольцом, над ним и второе – пространственные линзы. Все заново рассчитано и проверено.
Это была иная система ГиМ – ГиМ-2.
– В такой бы и Александр Иванович не погиб, – вздохнул, выходя из нее после проверочного «квазиподъема» в МВ Любарский.
Да, теперь и «подъем» именовали в кавычках, все делалось полями. Сверзиться с двухкилометровой высоты было невозможно. И в то же время подъемы-внедрения были вполне всерьез:
– точно так замедлялся и расширялся необозримо над прозрачным куполом лиловато-сиреневый шторм…
– разделялся на множество снежинок-галактик; а они по мере приближения к ним полями в пространстве и преодоления огромных интервалов времени росли на глазах, распространялись…
– потом вдруг (всегда «вдруг») из облака-туманности превращались в облака звезд; а те закручивались вихрями вокруг воронки-ядра, многие окраинные замыкали свои рукава в эллипсы…
– раскрывались звездным небом над головой…
– и можно было приблизиться к намеченной звезде, разглядеть около нее шарики планет…
– синхронизировать наблюдения в импульсных режимах Бурова; от самой большой скважности (кадр-год, кадр-век, даже кадр-тысячелетие…) до кадр-сутки при максимальном сближении к ним. Даже стало надежнее, четче, поскольку не пошатывало.
И все это не отрываясь от крыши!
(Действительно, досадно стало, что сразу, при живом Корневе, до такого не додумались. К тому шло после идеи полевого управления НПВ-барьерами; но гипноз – и от космонавтики, и от фантастики, – что во Вселенную непременно надо путешествовать, а не приближать ее к себе, превозмог, взял свое.)
Но… то ли от увлечения Ловушками, то ли потому что вместе с рискованными аэростатными подъемами сгинули остатки космической романтики в этом деле, поднимались… пардон, внедрялись в кабине ГиМ-2 в Меняющуюся Вселенную в эти дни редко. Даже Любарский. Исключение новичок Климов.
Гораздо чаще – увы, увы и позор, позор! – взбирались на вышку не в кабину ГиМ, а чуть ниже, на такой же решетчатый зарядочный аппендикс, приваренный сбоку. Там тоже с помощью тех же приближающих галактики и звезды МВ полей – увы-увы, позор, карамба, вах-вах, бешбармак и тьфу! – и тех же электродов можно было рвануть из Шара клок сильно концентрированного К-пространства, чтобы зарядить ими Ловушки – и ими после этого красть.
«Валерьян Вениаминович и Александр Иванович в гробах ворочаются, когда мы это делаем», – ворчал Бармалеич.
«Насчет Александра Ивановича лично я сомневаюсь, – ответствовал Панкратов. – Может, даже аплодирует».
И Буров, хоть и внедрился сейчас в шторм-цикл МВ, дождался стадии образования галактик, а потом и звезд в них, – сделал это тоже, в общем-то, ради земного (и уже тем более не возвышенного) дела. Даже и не дела, его еще не было, – ради диковинного замысла. Надо было высмотреть запаздывающие галактики. Такие наблюдали на окраинах шторма миропроявления, ясно было, что это от меньшего К… но прежде ими особенно не интересовались.
Теперь такие были важны практически.
Высмотрел: да, есть. Не запаздывающие, это неудачно назвали, они возникали вместе со всеми в турбулентной стадии шторм-цикла… Затянутые, вот слово. Ибо оказывались на такой периферии, где время текло медленнее, чем в глубинах: на порядок, а то и на два. Такие были очень редки (да и места для них в смысле физическом оказывалось маловато) – и как бы сами по себе. Породивший их шторм МВ давно сник, а они живут, развиваются до звездной стадии, потом сникают. За этот интервал из глубин распространяются новые шторм-циклы – и выносят сюда, на край Шара, еще такие вихрики, те тоже развертываются в спиральные, неправильные и даже эллиптические круговерти звезд. И – накладываются друг на друга во времени! Это было совсем хорошо.
Так что в целом они наличествовали вроде бы в достаточном – для замысла Бурова с подачи Шурика – количестве. Но в числах за один заход это не исследуешь. Нужно посадить в ГиМ-2 кого-то со специальным заданием.
Этим кем-то стал Дусик Климов. А чтоб усердней и дотошней исполнял («Каждый солдат должен понимать свой маневр» – сей принцип Виктор Федорыч всегда применял к подчиненным), поделился с ним прикидками Иерихонского и своей задумкой. Климов восхитился:
– Распротакую мать! – и, конечно же, не пожалел времени и себя.
Так что он и в этом замысле стал третьим.
Так, начавшись с трепа в тренировочном зале, эта идея обрастала сторонниками и нужными сведениями.
…Виртуальную Атлантиду вычертили на экране. Смотрели, прикидывали. Самое пленительное было, что можно не только вместить тысячекилометровую территорию на полутора гектарах заднего двора зоны, но и с временем выходило очень уютно, по-домашнему как-то: за один земной час там будет протекать год.
Час Земли – там год, пять минут – месяц… Десять секунд – сутки. Еще десять – еще сутки. Час меньше чем за полсекунды. Тик – час, так – час… тик-так, тик-так, хочу – я человек, хочу – я чайник.
В Меняющейся Вселенной за доли секунды проскакивало куда больше, многие миллиарды лет с шторм-циклами миропроявления – но то было не свое, да и слишком уж много. А здесь как раз выходило доморощенное, свое – и в самый раз. Свой материк, Атлантида на хоздворе, а?..
Климов, поднимаясь в Меняющуюся Вселенную – точнее, теперь внедряясь без отрыва от башни, – любил опережать галактическое время. Тем, открытым Варфоломеем Любарским еще в первые подъемы с Пецем способом: приблизиться к галактике в стадии звездообразования, потом отступить, попятиться как в пространстве, так и во времени – и она снова дозвездная туманность, еще приблизиться, в ней опять сконденсируются-родятся звезды в тех же местах, снова отступить… Балдежное зрелище и балдежное чувство божественного надвременья своего; и все достигалось поворотами нескольких рукояток в кабине ГиМ-2.
Но и порученным ему делом он тоже занимался.
Окраинные галактики были загадкой: породивший их шторм давно погас, а они есть!.. По физическому счету времени все правильно: в краевых слоях Шара меньше К, те же восемь-десять миллиардов лет растягиваются дольше и для наблюдателя в кабине. Но все же, все же… ведь цикл миропроявления вселенски цельное событие – и вот выходят за его пределы.
Климов этого не понимал.
С технической же стороны, для замысла Бурова это было кстати: как ни мал против вселенских глубин Шара краевой слой, как ни редки в нем соответственно и возникновение галактик и звезд, но из-за этого затягивания они будто накапливались.
Так что сведения Афанасьич дал обнадеживающие: запаздывающих, затянутых в «геометрическом времени существования» МВ-галактик было предостаточно, звезд в них, естественно, тем более – и ко всем можно выходить через ГиМ-2 и пространственные линзы и синхронизироваться. Даже легче, чем с глубинными.
Последнему Буров придавал особенное значение.
– К-Материк покуда виртуальный, на компьютере, но солнца к нему будут реальные, – твердо сказал он. – Солнца я беру на себя.
…Как ни воротили нос ретрограды типа Мендельзона, как ни хмыкали скептики, идея «Атлантиды на заднем дворе» пленила умы и души. Не могла не пленить. Для какого черта, спрашивается, у них такие возможности? Магазины тырить? Платформы чистить?.. А вот ради такого дела можно и вкалывать наверху без счета времени. А понадобится, то и НПВ-красть.
…И ненавязчиво-незаметно главными стали четыре проблемы:
– К-полигон для будущего Материка;
– «пульт управления» к нему;
– солнца для него же;
– НПВ-добыча вещества. В очень больших количествах.
В этом была самая загвоздка.
Вроде бы достигли такого ловушечного могущества, что могли К-взять все и вся. Тем не менее было совершенно неясно, откуда добыть такую пропасть вещества. Прикидки Иерихонского выдавали такие умопомрачительные числа с четырнадцатью-пятнадцатью нулями – хоть в тоннах, хоть в кубометрах, – что он просто не решался их оглашать, пересчитывал еще и еще. Так что из-за этого не делать все остальное, что само просилось в руки: солнцепровод, «пульт», не осваивать К-полигон?.. Вперед!
Осознание проблем, как известно, торит путь к их решению.
Мысль да прирастает во времени.
Для того ж и принимали доктрину Бурова.
Но теперь перед Любарским забрезжило, ради чего наращивали НПВ-язык до длины в сотни тысяч километров, почему наиболее удачными Ловушками, ЛОМами (хорошо хоть не «фомками») оказались нацеленные в небеса – пока, впрочем, еще в облака – телескопы-«максутики». Они ли делали, с ними ли делалось – но совершенно точно, что делалось нечто крупное.
Глава 13Телескоп, украденный телескопом
Главный изъян цивилизации: среди созданных ею устройств нет ни одного, которое мог бы пустить в ход только честный человек.
Евдоким Афанасьевич Климов уклонялся от НПВ-акций. Выдать идею, сконструировать, собрать, испытать Ловушку – это пожалуйста. Всегда. Но чтобы самому ею что-то, как они говорят, перераспределить-переместить – нет. Даже в визитах с Панкратовым на Катагань-товарную он брал на себя вторую роль (не менее, впрочем, важную, чем первая): стоял на стреме. Посматривал, не идет ли кто, не наблюдает ли за ними.
Тот факт с гусями утром 17 сентября был единственным; да и его он более рассматривал как экспериментальный: проверял оптику наводки НПВ-луча, заодно открыл эффект ОО-РР… и хорошо все-таки, что на гусях, а не сразу на Викторе Федоровиче.
И не то чтобы он боялся; если бы так, то вообще отошел бы от этих дел. Хватило бы для него, астрофизика, в этом НИИ других занятий. Удерживали воспоминания детства.
…Само собой, что, как и большинства мальчишек, он относился к окрестным садам, огородам, баштанам как к своим, которые непонятно почему опекают другие люди, иной раз и с собаками. В этом была своя логика: там растет и созревает то, что уродилось. А это, как говорится, от Бога, от природы. Не уродится – не достанется и им, утратят гораздо больше, чем возьмут с огородов и садов мальчишки. А коли уродилось, зачем глотничать?
Это возрастное, и это проходит. Но было у него кое-что и посерьезней. В том проклятом 1946-м, когда всюду не уродилось. Год сей, если смотреть широко, наилучшее доказательство, что никакого Бога нет и никогда не было. Люди страшным напряжением сил и страшной ценой отстояли себя в навязанной им войне. Вдов и сирот десятки миллионов; инвалидов, калек столько же. Страна в развалинах. И в первый послевоенный год по тем самым местам, которые опустошила война, прошла «награда» от Бога: засуха, голод, новые смерти.
Киму (так его звали в детстве) двенадцать лет; на детскую карточку давали двести граммов хлеба. И приварка к этому хлебу почти нет. Котлетки из картофельных очисток чуть ли не лакомство. А двенадцать лет – это возраст, когда растут. Расти совершенно не из чего. От голода шатало. Поднимал из тротуарной грязи рыбий хребет – пожевать.
И стал красть. Нашел свою, как сейчас сказали бы, нишу, узкую специальность: гирьки. В магазинах – то есть у продавцов, людей далеко не нищих, которым было что взвешивать и что продать. Их он сбывал спекулянтам с весами на базаре. За 3–5 рублей. С учетом того, что на том же базаре буханка хлеба шла за 100–120 рублей, – не деньги. Но можно купить кусочек «макухи»: жмыха подсолнечника, из которого отжато масло. Кусочек сей можно было долго сосать, обманывая голод; а когда размокнет, то и съесть.
Климов не любил вспоминать тот год; только в нынешней ситуации, когда вокруг прибавилось голодных и нищих, ассоциативно вспомнилось. Как-то оказавшись на катаганском базаре, увидел и ту «макуху»: ее, мелко покрошенную, продавали ведрами – для скота. Для пробы взял кусочек, положил в рот – и тотчас выплюнул: вкус был отвратительный. А тогда слаще ее ничего не было.
…Однажды его поймали. Повели в милицию. Он вырвался и убежал. Это было весной сорок седьмого, страшная зима с опухшими и трупами в домах минула. Пошел щавель на лугах, съедобные корни тростника, крапива, какие-то пойманные в реке рыбешки… выжил. Уцелел, как до того в бомбежках.
Но на всю жизнь осталась память, как вели. Если б не вырвался и не убежал – колония. И получился бы из него не астрофизик, близкий к звездам человек, а вор. Может быть, даже «в законе». И уж наверняка с применением технических средств.
…И даже мастерски наведя НПВ-луч – своей же оптикой – на цель, не мог нажать нужную кнопку на пульте. Чувство омерзения дрожью проходило по спине. Нет. Тогда он был голодный щенок, а сейчас… нет.
При всем том именно Климов оказался первозачинателем, можно так сказать, душеспасительных диалогов по НПВ-лучу, отражаемому от облака. На прямых лучах они такое вообще не практиковали, брали без лишних разговоров.
Это произошло в первый же день отработки идеи Любарского по отражению НПВ-луча от облаков, в институте, между зоной и башней, на выносной площадке внешнего слоя, которая теперь называлась громко Внешнее кольцо, или попросту Внешкольцо. Здесь, на краю, над проволочной оградой, было К4 – и окрестный мир заваливался вниз. В том числе и кучевые облака в синем небе. Климова это смутить не могло, он через Ловушку-«максутик» из спасенных от свалки телескопов направил пробный обволакивающий НПВ-луч на ближайшее крупное облако, темноватое в середке со снежно-белой окантовкой…
И понял, что попал в его заряженное дно и что идея Варика блестяще верна: в прицельной трубке «максутика» увидел с самолетной высоты излучину реки Катагань, глинистый берег с тальником. Сориентировался: это выше города по течению. Поворотной системой повел трубу и луч к городу, потенциометрами подкручивал на «сближение», на крупный план. Было ощущение бесшумного полета и снижения, как на посадку. Берег реки плыл в окуляре, одеваясь по мере приближения к центру Катагани в бетон и гранит набережной.
Так «приплыл» в городской Парк культуры и отдыха имени Тактакишвили, в отдаленную и запущенную его часть, где, по выражению местного сатирика, «культуры поменьше, зато отдыха побольше». По прямой от НИИ до него было километров пять, по лучу через облако все двенадцать.
И там Климов увидел нечто, что изменило ход его мыслей и намерение мирно завершить опыт. От спектрального сдвига зелень парка и трава на лужайке были красновато-лиловые; и человек на скамье отсвечивал теми же колерами. Тем не менее Евдоким Афанасьич его безошибочно узнал: декан физфака (в ведении которого была и обсерватория университета) Самсон Самсонович Бугай, он же «виконт де Бугай», «Самсунг де Бугай». Так его переиначили за аристократизм и снобизм университетские остроумцы – те самые, что ославили и Климова, когда он объявил, что наблюдал вторую М31: мол, это у него спьяну в глазах двоилось.
Их остроту Самсон де Бугай принял вполне серьезно, взял, можно сказать, на вооружение – и пускал в ход, когда добивался скорейшего ухода Климова из КГУ. Сейчас он проводил досуг в компании таксы; та, тоже красновато-лиловая, подметала ушами пыль на аллее, обнюхивала столбы. А Самсон Самсоныч читал журнал; рядом на скамье лежала еще стопка. Можно было различить название «Астрофизический вестник Академии наук». И на странице развернутого журнала, над которым склонил лысину «виконт де Бугай», Евдоким Афанасьич разобрал крупные литеры шапки «Наблюдения фантома М31».
– Распротакую мать!.. – сказал он, от обиды забыв, что говорит в микрофон Ловушки. – Теперь он читает. Вникает и верит. Что ж ты, сволочь такая, тогда не верил. Потому что у своего, у Ваньки, фамилия не иностранная…
И только заметив, что де Бугай стал замедленно озираться, поднялся со скамьи, он осознал ситуацию. Тогда Афанасьич подкрутил регуляторы мостовой схемы так, что лиловый отлив в раскраске де Бугая, его таксы и предметов исчез и вернулись нормальные цвета и размеры; зато теперь для Самсон Самсоныча, оказавшегося в НПВ-луче, все окрест увеличилось, багрово потемнело.
– Да, это я, Самсон Самсоныч, – произнес Климов скорбным, максимально загробным голосом. – Да-да, с небеси, не откуда-нибудь, вы правильно подняли голову вверх. Здесь у нас несть ни болезни, ни печали, ни воздыхания, Самсоныч… Не выдержав гонений и обид, наложил на себя руки, и взят вот сюда как многострадальный мученик науки… А вот ты куда посмертно попадешь, паршивец, – сменил он тон, – это еще вопрос. Наверное, на самую горячую сковородку. И будешь ее лизать. Ведь в твоих руках все было: признать, заинтересоваться, подключиться… Нет, выжили, выгнали. Приоритет же свой выгнали, всемирную славу!.. Эй! Куда же вы, виконт!
Но виконт де Бугай, колыша животом, мчал по аллее. Такса устремилась за ним. Журналы остались на скамье.
Если бы Самсон Самсоныч уходил медленно и достойно, не произошло бы его вминание в НПВ-барьер, который Климов не успел убрать (будем считать так). Посему он там, в парке, остался без штанов, куртки и очков в пластмассовой оправе. На голове его, и без того идеально лысой, впрочем, ничего не изменилось. О бесновавшейся, кидавшейся в визгливой истерике из стороны в сторону таксе и говорить нечего: она целиком лишилась шерсти.
День текущий: 29,4167 сентября,
или на уровне К1 (Овечье ущелье): 30 сентября, 10 час
Странно небо с неподвижными звездами
над застывшими скалами.
Странно солнце – каждый день одинаковое…
Наверное, сей эпизод подогрел Евдокима Афанасьича и на дальнейшее.
…Эти Ловушки называли кто «зенитными установками», даже «зенитками», поскольку двигательная основа их – повортная площадка с быстрым подъемом или опусканием ствола вращением рукояток на нужный угол – такой и была (обеспечил военпред Волков); кто «максутиками» – по основной части. Постепенно укрепилось более грамотное название Ловушка-монстр, сокращенно ЛОМ – и далее число: ЛОМ-1000, ЛОМ-20000; оно указывало, во сколько раз спрессовано в ней пространство и время. Известное нам К.
С такими устройствами в НИИ не развернешься: в башне, даже в зоне мешал Шар, а около, на пустыре, было слишком заметно. Расчистили на низких скалах около Овечьего ущелья площадку (также НПВ-способом, плоскими лучами «фрезерных» Ловушек), расставили их по углам, обратив белыми стволами на четыре стороны света. Вначале ЛОМов было четыре.
Наклоненная на восток, в сторону краевого центра, белая трехметровая труба называлась ЛОМ-1200.
…И Климов устремил через облако, плывшее со стороны города, ее НПВ-луч на окраину Катагани. Увидел сначала поселок Ширму, за ним пустырь с высоковольтными мачтами, свой институт, Шар, башню – «клизьму с наконечником». Все в раскраске и по очертаниям искажено, но узнать можно. Будто летел на планере над иной планетой. Далее вышел в центр, к тому же парку Тактакишвили, но в культурную его часть, к набережной, административным зданиям…
И так добрался до университета на Большой Владимирской, затем до сада университетской – своей! – обсерватории.
И вот перед глазами Евдокима Афанасьевича – точнее, перед правым глазом, приникшим к видоискателю Ловушки, – его павильон. Пусть из-за спектрального смещения в НПВ-оболочке не серый, а сизый, и кирпичи ступенек не красные, а сине-зеленые, с радужной окантовкой, но все равно его павильон, в котором Евдоким Афанасьич провел лучшие ночи своей жизни. Особенно те, в которые наблюдал дрейф фантома М31, ныне туманности Кассиопеи.
«И вот он там, мой прибор, а я здесь. И они меня… Так какого черта?!.. Это не будет кражей. Это мой телескоп, моее не бывает: на нем я открыл удивительное явление, такое никто и представить не мог. И не поверили. А мне его не хватает. Работать на „максутике“, который из приборов наблюдения космоса так легко превратить в Ловушку… не то. Да еще ширпотреб, „школьные“. Мне, классному астрофизику, работать на „школьных“! А тот мой – рефрактор, Ловушку из него не сделают. А?..»
На сей раз не было дрожи отвращения в спине.
Это был далеко не первый опыт НПВ-перемещения через облако, изломленным отражением от него пространственным лучом-языком с высоким К. Но важна была ювелирность. Одно дело наблюдать, созерцать, искать, выпростав в атмосферу незримый ствол подзорной НПВ-трубы (которая только и давала себя знать негромким, похожим на далекий гром, рокотанием при выпрастывании да искажением вида того, что за ней), затем просто схватить НПВ-жалом и унести, не заботясь о целости и сохранности изъятого (потом разберутся на площадке возле ущелья). И совсем иное взять НПВ-трубой на дистанции в десятки километров точнейший астрономический прибор и в нем ничего не повредить; иначе не было смысла и брать. Климов провел в коттедже у ручья несколько часов за расчетами.
За эти часы после ясного утра, как часто бывает, небо покрылось белыми подушками облаков – высоких, кучевых, очень удобных благодаря хорошему отрицательному заряду своих днищ. Выбрав подходящее по направлению и дистанции облако, Дуся развернул к нему свой ЛОМ-1200, подрегулировал – снова заглянул в сад своей обсерватории. В нем было пусто. Павильоны освещало солнце.
Но отвлечемся. В детективах так положено.
…Здесь нелишне отметить, что главное, с чем возились и что тщательно отработали в Ловушках, – это была автоматика мгновенного выброса НПВ-жала. И столь же мгновенного втягивания. Внешняя оболочка – для наблюдений – имела К2-3 и выпрастывалась почти бесшумно, с легким рокотанием. Но внутренний концентрат НПВ, распространяясь, давал эффект перекачки воздуха силы взрыва (их и слышали в ночь после Шаротряса как «явления последействия»). Единственным выходом было выбрасывать НПВ-язык со сверхзвуковой скоростью; и настолько сверх, чтоб воздух окрест шевельнуться не успел и не зазвучал. Тогда получалось идеально быстро и идеально тихо. «Будто молонья сверкнула…» – как выразился тот рассказчик. Молния сверкнула, а грома нет. И предметов нет.
Так лягушка завтракает. Сидит на кочке, высматривает выпученными глазками жучков и мошек вблизи. Высмотрела – мгновенный выброс длинного тонкого языка с липким кончиком: ам!.. Никто ничего не увидел, не понял – и меньше всех бедная комаха – и снова ничего нет: ни языка, ни мошки. Лягва снова сидит, пучит глазки.
Автор налегает на техническую сторону НПВ-дел, в частности Ловушек, не только по своему неравнодушию к инженерии, но и вот почему… Далее будет довольно строго показано (в докладе Любарского о рентген-источниках, см. главу 21), что неоднородное пространство-время реально существует в природе и во Вселенной. Наличествует, есть; это не фантастика. А коли так, то недалек день, когда его откроют, найдут – эта тема перейдет из фантастики в науку и технику. Начнется применение НПВ. Так почему не развить заранее эту сторону. Не подсказать кое-что будущим изобретателям – если не систем ГиМ (для которых все-таки нужна своя Вселенная, а ее обещать нельзя), то уж наверняка Ловушек. Только пусть назовут их по-другому, удачнее; здесь действительно слишком уж в духе времени.
(А вообще, если совсем откровенно, автор уверен, что из всех высказанных им за полвека работы фантастических, научно-фантастических и научных идей эта, о неоднородности пространства-времени, выражаемой через величины кванта действия, наиболее верна. Вселенский, можно сказать, верняк. НПВ есть – и вероятно, не только в космических далях, но и под носом. Добыть НПВ и овладеть им можно способами, близкими к описанным в этих романах. И могущество от овладения будет именно таково; наверняка больше, чем от электричества.
…И вот в силу того, что науки, как мухи зеркало, засидели, засрали серяки, которые никого вперед себя не пропустят, костьми лягут, изволь на эту тему писать беллетристику. Где непременно надо ввертывать, как отрицательных поймают, а положительные поженятся. Да и то еще вопрос, возьмут ли сие при такой насыщенности наукой, без трах-бахов и холодящих кровь злодейств издатели. Ну, не возьмут, пущу в Интернет.
До думающих дойдет, а прочие – пусть живут на плоской Земле.)
Глядя в видоискатель и привычно манипулируя рукоятками, Климов настроил обволакивающий луч на наибольшую резкость; павильон на самом перекрестии, виден каждый кирпичик, заклепки на круглой крыше; а вокруг размыто. Это было главное в его расчете: чтобы ЛОМ выделил цель, как жабий глаз мошку.
Нажал кнопку, сработала автоматика…
И ему даже жаль стало, что все произошло так сверхбыстро: павильон сверкнул бело-голубой искоркой и исчез. Вместе с кирпичным фундаментом, судя по оставшейся в саду яме. И хорошо, что мгновенно, иначе удар перекачки разнес бы в саду остальные павильоны, обрушил деревья и здание обсерватории.
Но все равно было досадно, что там никто ничего не увидел; и он сам здесь. (Тоже хотел посмаковать. И чего нас на это тянет?)
Теперь павильон был внутри Ловушки. Поворот рукояток – НПВ-луч чуть выдвинулся, показал маленький светящийся цилиндрик, не более гильзы пистолетного патрона, внутри себя. Еще поворот рукояток: опустить его на металлический поддон, убрать медленно НПВ – и стоит, родимый, хоть и с перекосом из-за вырванного с землей фундамента.
Главное – здесь.
Дальнейшее: выбрать площадку среди скал, расчистить ее дробящими Ловушками-фрезами, сделать выемку под фундамент, установить, выровнять и так далее – было делом техники. При участии «шараш-монтажек», которые все покрывали и все ускоряли, управились до вечера.
Из дневника Любарского:
День текущий: 29,6818 сентября, или 30 сентября, 16 час 22 мин
43-й день, или 47 гмксек дрейфа М31
На уровне К122: 30 + 83 сентября, 4 час
Я не знаю, как это происходит: ни как движется галактика, ни как идет сфокусированная сюда передача через миллионы лет ее нынешнего образа… но в том, что это четко связано с Шаром, со Вселенной в Шаре, а тем самым и с нами, неразличимыми для галактик микросуществами, как это ни дико звучит, – я уверен…
Чуть позже, в пределах К-часа, к нему в «пецарий-любарий» наведался Толюн; попасть наугад в «пустыне времени» в нужную точку четырехмерного континуума было непросто, но ему это удалось.
– Помните, летом мы с вами поднимались в МВ, и вы излагали иерархию вселенских событий, – без обиняков начал он, – в числах. У вас выходило, что событие-человек соотносится с событием-Вселенной как единица просто и единица с девяносто тремя нулями…
– Помню, Анатолий Андреич, как же.
– Так в свете движения М31, – Толюн мотнул головой ввысь, – эти ваши умствования приобретают смысл вполне практический. Шар, его внешняя оболочка, соотносится с нашей Вселенной не так круто, дробь крупнее на четыре, на пять порядков. Но все равно единица с восьмьюдесятью девятью нулями в знаменателе тоже не густо. Особенно в сравнении с куда более богатым, чем наше, внутренним содержанием Шара. Знаете, какое выходит соотношение для Меняющейся Вселенной с ее внешней оболочкой в сто тысяч квадратных метров?
– Какое же? Да вы присядьте.
Присесть в «пецарии-любарии» было некуда, разве что на застланную раскладушку; единственное кресло занимал директор.
Толюн огляделся:
– Ничего, постою… Как поверхность Земли с поверхностью нуклона.
– Ого!
– Да. То есть полная изоляция. Так было миллионы лет его блужданий, пока Шар не оказался здесь и не попал в руки Саши Корнева, а затем Пеца и всех остальных. Изоляция была такая, что Вселенная не знала, не могла знать, что в этой маленькой области пространства происходит…
Васюк помолчал. Он был неразговорчив, длинная речь ему давалась нелегко. Варфоломей Дормидонтович ждал.
– С этой позиции стоит теперь оценивать этот информлуч от М31, который фантомом назвали. Он адресован сюда и только сюда… Вселенная – узнала.
– Вы тоже так полагаете? Значит, нас уже двое. А было трое…
– Значит, Вэ Вэ тоже понимал?
– Да. Он первый.
Оба снова помолчали. Потом Васюк продолжил:
– Конечно. Куда же еще… Но охватывает луч всю Солнечную. Тоньше, локальнее никак. Не только участок пространства в сотни метров, но и планеты для… – Толюн снова мотнул головой вверх, – галактик-существ неразличимы. То есть изоляция и неведение. А от нашей работы, от башни внедренной, от подъемов в кабине ГиМ в МВ и, главное, от последующих выходов в обычный мир, в Большую Вселенную – и с новой информацией потрясающей – изоляция нарушилась. Неведение превратилось в ведение. Большая Вселенная узнала об МВ – и приняла это очень всерьез. Приняла какое-то важное решение… Знать бы какое?
Он замолк.
«Замечательно, – думал Любарский, – иная трактовка того нашего разговора с Вэ Вэ покойным, темы его. И моих умствований о Контакте».
– Так я пойду. – Васюк повернул к двери.
– Минутку, Анатолий Андреич: а как? Узнала-то?
Тот повел плечами, подумал:
– Да через нас и узнала. Если один человек от другого что-то может узнать… в том числе и внечувственным восприятием, телепатически, – почему это не может Вселенная?! Не дурее же она нас.
Он ушел. Сказал свое и удалился. Чего рассусоливать!
А Варфоломей Дормидонтович почувствовал себя бодрее. Вскочил, разгуливал по комнате, потирая руки.
Надо ли говорить, что вечер и ночь с 30 сентября на 1 октября Евдоким Афанасьич провел здесь, возле родимого двадцатидюймовика? Прежде всего тщательно отер всюду пыль; потом отнивелировал, проверил поворотные штурвалы и рукояти, все шкалы настройки – подготовил. Точно так он повозился и с механикой купола павильона: погонял в поворотах на триста шестьдесят градусов, раздвигал щель. Все работало исправно, ничего его НПВ-перемещение-похищение не повредило.
Следует ли упоминать, что первая ночь (кстати, отменно ясная) была для него как брачная для молодожена? Что из всех объектов космоса он выбрал именно дрейфующую галактику М31 – пусть ее другие называют фантомом! – на краю созвездия Цефея?
И – такова была злосчастная (хотя за такое «злосчастье» многие отдали бы все свое серенькое благополучие) доля Дусика, не принимаемого этой жизнью всерьез, – он снова сделал открытие. Одни впоследствии называли это «затяжными мерцаниями фантома», другие, посмышленее, вхождением. Но так или иначе, увидел это первым снова Климов. Увидел он это в
День текущий: 0,0507 октября, или 1 октября, 1 час 13 мин,
то есть в ночь на 1 октября.
М31 уменьшалась, трепетно голубела, вытягивалась с одного края – по направлению дрейфа, – еще уменьшалась… и исчезала. Действительно будто во что-то входила. Точнее, втекала.
«Куда же это она? Насовсем, что ли? В иные измерения?.. – соображал Евдоким Афанасьич, глядя на черноту со звездами в окуляре; потом вышел из павильона, задрал голову, смотрел так, глазами; не нашел в небе фантома М31. – Опять никто не поверит».
Вернулся в павильон, посмотрел по шкалам и записал точные координаты точки небесной сферы, где такое произошло, сам факт и время. Сел ждать. То в телескоп посматривал, то, выходя, прямо в небо.
Так провел ночь, на востоке начало чуть светлеть небо.
И в
День текущий: 0,2375 октября, или 1 октября, 5 час 42 мин
засек!
Наиболее замечательно было, что заметил Климов появившуюся снова «Туманность не-Андромеды» помимо своего прибора – невооруженным глазом. Потому что она возникла, будто вынырнула из тьмы не в том месте, куда был нацелен рефрактор. Теперь она была вне границ созвездия Цефея. И ярче стала.
Климов направил телескоп в новое место, наблюдал: М31 была та, да не та – малость деформированная и с иным углом своего знаменитого крена.
«Никто же опять не поверит. Не буду и соваться с сообщениями, ну их! Варику только покажу, обсудим. Но главное: что это?..»
Глава 14Приказ о течении времени
Если действие равно и противоположно противодействию, зачем нужны они оба?
Сейчас пойдет трудная глава. Этот роман, как успел, наверное, заметить читатель, вообще не из легких; но в этой будет особенно много неразвлекательного и не в подъем уму. Лучше сказать прямо, без сюжетных завитушек: наиболее важным в данной истории оказываются – хотя это и для автора неожиданность – не события всякие, а духовно-интеллектуальная эволюция В. Д. Любарского, Бармалеича – доцента-расстриги и нового директора НИИ НПВ. Именно эволюция, не просто прозрение. Прозрения истинного смысла вещей были у Корнева и Пеца, они их и сгубили. Любарский их информацию усвоил, опыт учел – и вынужден был двигаться дальше.
А человек он не сильный, Варфоломей Дормидонтыч, можно сказать прямо: слабак. Но уж если понял, что к чему, то его с этого не сдвинешь, к прежнему заблуждению не попятишь.
Забегая вперед, опять таки в нарушение всех сюжетных заначек, скажу, к чему это приведет: впервые не только в реальной истории человечества, но и в фантастических ее вариантах этот человек попытается переиграть вселенские процессы, в которых он и его коллеги, сотрудники НИИ (как и мы, все человечество), участвуют почти на бактериальном уровне. И поведет за собой других.
Именно потому, что понял, что к чему.
Итак, вперед.
Я унаследовал от предшественника нерешенную проблему: насколько нам надо взаимодействовать с внешним миром? Вэ Вэ держался принципа: пока не разобрались сами, других лучше не смущать. Но вот разобрались настолько, что решаем и действуем на свой страх и риск. И крупно. В юриспруденции это именуют «в особо крупных размерах».
Но речь теперь не о том, чтобы не смущать. (И уж тем более виниться… перед кем!)
Мы настолько продвинулись в понимании мира, что искать общий язык с официальным естествознанием – это переходить с прямохождения на четвереньки.
А если круче, то на четвереньки теперь переходит все общество. Мы ныне Страна Дураков. Были авангард человечества, а теперь такие, крыть нечем. Великая страна с отменной обороноспособностью, с богатствами, с интеллектуальной мощью, отлаженной экономикой и жизнью дала себя разгромить небывалым в мировой истории, позорнейшим способом: информационно. То есть враньем, пропагандой. Брехней. И волей нескольких мерзавцев наверху.
Так дать себя облапошить демагогам, обокрасть, обессилить, унизить могут только они. Вышеупомянутые Дураки с заглавной буквы.
Все страны нынешнего СНГ таковы. Поэтому и главенствуют в них жлобы.
Да, в этом обществе все еще есть академики, профессора, лауреаты, светила и корифеи – реликты гибнущей интеллектуальной среды, приватизируемых под склады НИИ и СКБ… Но и они (те, которые не разъехались) ныне академики, лауреаты, корифеи и прочие светила Страны Дураков. Велика ли честь!
Постой, а ведь, может, и хорошо, что так все получилось на грани веков? Ведь XXI век по уровню могущества знаний – могущества знающих – настолько же превзойдет XX, как тот XIX. И именно в канун этого произошел, можно сказать, исторический эксгибиционизм великой страны с великой идеей, к которой потянулась было угнетенная половина человечества. Исторический эксгибиционизм so genannten[4]«элиты» этого общества: каждый думающий человек увидел, какие это серые сволочи – без собственных мыслей – за пределами темы «как удержаться, подняться и стяжать». Нельзя таким отдавать новые знания, позволить распорядиться и ими, как они распорядились ядерной энергией и телевидением, массовой информацией… вообще всеми крупными отраслями науки и техники. Смертельно опасно. И коммерческой шпане, которая с ними рука об руку, тоже нельзя.
«Вот где у меня ваш Шар!..» Такому «комсомольскому» деятелю, ныне банкиру, богачу от членских взносов доверчивых ребят, сообщать жизненно важное новое, да еще о Вселенной в Шаре, – ха-ха!
Наверное, так уже и не будет. Спасибо за науку. Люди, группы людей с новым вселенским знанием сами будут решать как и что. А если что им надо, то сами и возьмут. Как мы.
Так что не взаимодействовать нам надобно с сим обществом, а отстраняться. Делать свое.
Мы-то мы, да, собственно, кто – мы? Есть ли мы?
Отделил в файл свои размышления и выводы по поводу дрейфа М31. А главный из них такой: активное взаимодействие галактики М31 с нашим местом. Не с нами, это смешно и невозможно, а именно с этим местом Большой Вселенной, где Шар с МВ внутри. И с его окрестностями, где что-то происходит… с этим активно разумным участком Вселенной. Именно посему сосредоточен, нацелен сюда НПВ-луч от нее – и показывает он нынешнюю М31. Это здесь-сейчасное вселенское взаимодействие, без задержки на миллионы лет. Нормальное.
И делается оно, скорее всего, тем же способом, как НПВ-вытягивание «пространственного языка» в Ловушках Панкратова.
А сие значит, что изобретение-открытие Миши Панкратова по значению своему – вселенское. Оно далеко превосходит свое нынешнее применение. А мы им крадем-с! НПВ-тырим!
Ну-с вот-с, сбросил файл на дискету, дал ее Панкратову – прочесть, подумать и сказать, до чего дозрел. Свои выводы.
– Здорово, Бармалеич! – сказал он мне через пару К-дней. – Ну и голова у вас… светлая не только снаружи. До такого додуматься!..
И… и все. Вернул дискетку и отправился в мастерские, совершенствовать новую модель ЛОМа. Двуступенчатую Суперловушку.
То есть применительно к себе и к своему детищу мои выводы не воспринял. Может быть, и не дочитал?..
А ведь М. А. Панкратов, если реально, не по должности, сейчас третий человек в институте – по вкладу, по влиянию, по авторитету. Может, и более: это я номер три против него.
И – не дошло. И до Бурова вряд ли дойдет. (Их отношение к тому монологу Корнева, предсмертному спору с Пецем: да, Александр Иваныч последние дни был не в себе, это замечалось, дурил. И все.)
Так что думай, Бармалеич, за всех, решай за всех. А прочие то ли есть, то ли мне кажутся. Раз с ними делается. С нами. Но что? Как?.. Ведь под видом одного – другое.
Существуете ли вы, Михаил Аркадьевич Панкратов? Существует ли Буров – да и все другие, что около? Или так выглядит активно колышущаяся среда?
Одиноко…
Каждый гнет свою линию. Буров, помните, как только его Пец назначил главным (да и так, несерьезно еще), сразу запустил в трансляцию «музыку сфер». И это укрепилось, прижилось: ее, напоминание о живой динамичной Вселенной, включали ежечасно на несколько минут. Просто так – и немало чувств и мыслей пробуждалось в эти минуты у сотрудников НИИ.
Варфоломей Дормидонтович еще при Пеце гнул линию, что не нужно кланяться сложившейся в древнеримские времена системе счета времени с ее дурацкими «часами» и «минутами»; добился, чтобы на табло времен указывали – пусть и в параллель с обычным счетом – день текущий с многозначной дробью после запятой, которая обеспечивала ту же точность, что и знание минут-секунд-соток. Но поскольку параллельно шел обычный счет, его новшество не очень-то праздновали.
Ныне его никто укоротить не мог – и 28 сентября новый директор (новая метла, которая чисто метет) издал нижеследующий приказ. Разгулялся.
Приказ № 12
по НИИ НПВ
Исходя из подтвержденного всем опытом нашей работы положения теории В. В. Пеца, что мир НПВ есть общий и естественный случай материальной действительности (в сравнении с обычным внешним миром), и учитывая важность для работы и пребывания в НПВ точного согласования времен,
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. С 00 часов 1 октября ОТМЕНИТЬ на всей территории НИИ в табло времен, часах личного времени, компьютерных программах, а также в любых планах и графиках согласованных действий употребление обычной системы счета времени – с «месяцами», «неделями», «часами», «минутами», «секундами» и их долями – как явно устарелую и неудобную для неоднородного пространства-времени. Она пещерна и для однородного ПВ, но там мы отменить ее не в силах.
Астрофизически – то есть вселенски – реальны две единицы времени: год – оборот планеты Земля вокруг Солнца – и день, или сутки, – оборот Земли вокруг своей оси. Только ими надлежит измерять время.
Астрофизический же год начинается в день солнцеворота, 23 декабря. Замечаемое без приборов – и поэтому празднуемое – прибавление дня отстоит от него на 9 дней, то есть новогодний праздник происходит из той же пещеры.
2. Счет будет такой: целая часть числа времени – количество прошедших от начала года дней; часть после запятой заменяет то, что обозначалось «часами», «минутами» и «секундами». При этом 7 знаков после запятой достаточно для применяемой в институте точности счета времени до сотых долей секунды (соток).
Пример 1: 1 октября 12 часов 39 минут 11,97 секунд это 282,5265275-й текущего года – и все. Приближенно это число означает, что от начала года (дня солнцеворота) минуло 282 оборота Земли (суток), идет вторая половина 283 суток.
Для счета до секунд достаточно пяти знаков после запятой; для счета до минут – четырех; до часов – двух. Таким образом, в меру своих задач работники НИИ могут руководствоваться числами 282,5; 282,52; 282,526… и так вплоть до самого точного 282,5265275 – но ни в коем случае не отмененным на территории НИИ земным времяисчислением.
Пример 2: представим взаимодействие или сотрудничество с инопланетянами. «Ино» означает, что у них свой оборот планеты вокруг оси (иносутки) и вокруг своего светила (иногод). Для них наши «часы-недели-месяцы-минуты» и т. п. та же дичь, как для нас их «сепульки». Единственный способ согласовать с ними время и интервалы совместной работы это десятичные (или двоичные) дроби нужной точности для текущего года и текущих суток.
2а. Приказываю также постоянно иметь в виду, что во Вселенной-цельности существует единый счет времени, подобный предлагаемому; единица его – цикл миропроявления (см. МВ). Это значит, что наши целые числа лет и суток там идут как знаки от девятого до двенадцатого порядка после запятой. Например, цикл вселенский текущий 765032095,798065044082014, где выделены меняющиеся для нас числа, от лет до секунд.
3. Временно разрешаю также именовать день текущий целым числом, на единицу большим вышеуказанного (283), а дробную часть начинать с нуля (0,5265…).
Все мы оснащены компьютерными ЧЛВ. Для них такой счет очевидно точнее и удобнее, он разрешает в принципе любую точность. Еще удобней он для вычисления интервалов.
4. Принятые сейчас на табло указания времени К-уровней типа «2 + + 23 марта» создают неверное впечатление, что находящиеся там люди прожили или проработали на этом уровне 23 дополнительных дня. Все мы знаем, что это не так. Сотрудники поднимаются на высокие К-уровни, чтобы взять сколько нужно ускоренного времени для исполнения работы; то есть на определенный ИНТЕРВАЛ. Его и следует учитывать.
Таким образом:
– интервалы пребывания на К-уровне от t1 до t2 в ЧЛВ или компьютерах считать так: К (t2 – t1); интервалы перемещения от уровня К1 до К2 за время от t1 до t2 считать: (t2 – t1) (K2 + K1) ÷ 2 – все в этих же десятичных дробях.
5. Бухгалтерии и отделу кадров взять это за основу расчета рабочего времени, трудового стажа и зарплаты.
6. Для отношений с однородным внешним миром применять параллельно наш новый счет времени и обычный.
7. Я понимаю, что перейти от привычной с детства системы счета времени к новой, пусть и гораздо более простой и рациональной, трудно. Поэтому в первые 10 дней, от 282-го до 292-го, разрешаю параллельный счет – на усмотрение каждого отдела, лаборатории и всех сотрудников института. Но за путаницу, ошибки и несогласованность действий спрос будет с каждого, исходя из того что в новой системе счета все это можно избежать.
8. Настоятельно также рекомендую всем работникам НИИ постоянно иметь в виду, что они находятся и действуют в неоднородной плотной упругой среде.
Дано в
362-й день Шара
N = N0 + 622944017 шторм-цикл МВ (от Таращанской катастрофы)
День текущий: 282,500000, или 29,50000 сентября,
или 30 сентября, 12 час 00 мин 00,00 сек
На уровне К24: 30 + 12 сентября, 0 час 0 мин
43-й день, или 47 гмксек дрейфа галактики М31
…И это был последний раз, когда Варфоломей Дормидонтович использовал старую запись времени; требуя от других, не щадил он и себя.
Приказ – скорее, собственно, это был вызов (его Любарский и не подумал вынести на координационный совет, обсудить сперва там: понимал, что освищут) – произвел сенсацию. Даже двойную. Во-первых, от Бармалеича такой прыти не ждали.
– Мы его выдвинули, чтоб царствовал, но не правил, – высказалась Малюта, – чтоб каждый делал, что ему интересно, а он глядите-ка!..
«Шашлык по-карски, время по-любарски, – пустил в оборот хохму Мендельзон. – Была турбуленция по-любарски, а теперь взялся и за время!..»
Шокировал и тон приказа – непреложный, однозначно повелительный – главное, совершенно несвойственный Варфоломею Дормидонтовичу; он и разговаривал, и докладывал на семинарах в мягкой интеллигентной манере – может быть, даже излишне мягкой. Большое впечатление произвел на Любарского дрейф М31 в небе галактик (да еще узнанный с таким позорным опозданием), раз он так изменил тон и поворотил – вернее, попытался повернуть – всех ниивцев лицом к Вселенной. К актуальной Вселенной, живущей здесь и сейчас – всюду.
Поэтому, когда его начали клевать на координационном совете, заявил прямо:
– Мы не земляне более, хотите вы того или нет. Мы НПВ-миряне, жители неоднородного мира, более общего случая в материи, и нечего нам на внешнюю частность-планету… да-с!.. оглядываться.
Будем откровенны: мир не знал более нелепого приказа.
«Приказываю постоянно иметь в виду» – так мог написать только приезжий человек, северянин, который не ведал, насколько популярен у южан-катаганцев сей оборот и его варианты, какой он лихой имеет смысл. «Я вас (его, их, ее и так далее) имею (имел) в виду!» А уж после произносимого с непередаваемым изыском «Я вас много раз имел в виду!» и ответа «А я так вас еще больше!» – вообще дальнейшие слова излишни, начинался взаимный мордобой. Так что этой фразой Бармалеич лишь обогатил местный фольклор: теперь будут говорить и «Я вас постоянно имею в виду!» – «А я еще постоянней!..» И в морду.
А ссылка на иномирян! Ну где вы найдете в административном приказе ссылку на таковых – с их «сепульками»?!
Или вот там последним пунктом ни к селу ни к городу помянута среда – ее тоже приказано иметь в виду. Постоянно и много раз. Ведь другая же тема, в огороде бузина, а в Киеве дядька! Так не только в бюрократических бумагах, в которых всегда должен чувствоваться лязг суставов административного механизма, – в вольной прозе художественной не делают. Но помянул, а уж кстати – некстати, уклюже – неуклюже… Все прочее может быть некстати, а это да. Потому что сие первично и так есть.
Чтоб думали. Думать тоже первично. Первичней, между прочим, чем питаться.
Да, это был вызов.
А что поделать! Он был убежден, что прав, что дальше видит и больше знает, что об этом нужно сказать – поймут не поймут… Словом, похоже, что Бармалеич шел на этот приказ, как в Средние века еретики за правду шли на костер.
Это была еще одна реакция его на то, что он с таким позорным опозданием узнал о дрейфе.
…И помешал зонтиком в головах.
Людмила Сергеевна была уязвлена более других; расчеты К-времени это была ее парафия, форма их тоже. Она немало гордилась тем, что нашла столь удачную запись – с «+» дополнительными днями. Поэтому примчала к Любарскому на сто двадцать второй уровень:
– Варфоломей Дормидонтович, как все это понимать?! Как мне теперь перестроить табло?!..
– Очень хорошо, Люся, что вы застали меня именно здесь. – Тот поднялся ей навстречу. – Здесь вы сможете получить ответы на многие вопросы.
И усадил ее к компьютеру, запустил дискеты Пеца.
– Варфоломей Дормидонтович – мудрый и мужественный человек, достойный преемник Валерьяна Вениаминовича, – объявила она после чтения их в координаторе. – Переделывать все без разговоров!
Вникнув с принципиальных позиций в приказ номер двенадцать, другие математики и кибернетики, ее «мальчики» не могли не признать, что Любарский на сто процентов прав: в нынешнее время ходовая система счета дат, хоть она и вошла во все отрасли знаний и дел, безнадежно отдавала пещерой. Еще больше она была неудобна в расчете интервалов: попробуй повычитай – отдельно по секундам, отдельно по минутам, по часам, по дням, по месяцам – и не запутайся, сведи все вместе; тут и из компьютера дым пойдет. А по Любарскому – элементарно.
Но не все восприняли так. Многие топорщились: да что это, да как?!. И месяцев стало жалко, и дней недели. «Понедельник – день тяжелый», «После дождичка в четверг», «Семь пятниц на неделе», ономнясь, анадысь… все такое родное!
– Нет, ну… я не все понял, но поддерживаю, – солидно сказал на очередном координационном совете главинж Буров. – А то распустились, черти. Часы вам подавай, минуты, секунды… До нашей эры, после нашей эры…
– Вместо нашей эры… – поддал кто-то.
– Вот именно. Ничего. Правильно, Бармалеич, так нам и надо. Мы в самом деле не вполне на Земле. Уже, между прочим, год… то есть целый оборот вокруг Солнца.
А когда остались одни, спросил:
– Варфоломей Дормидонтович, объясните, ради бога: зачем вы это сделали? Ведь трудно до нелепости с дробями этими. И мне трудно. И координаторщикам работы прибавится. Ну на кой черт!..
– Потому и трудно, что жизнь наша сама по себе нелепа… до несуществования, Витя.
– Ого!
– Да, так. Поэтому и Корнев свихнулся. И вас достанет, хоть вы и толстокожи, как носорог. И главное, понимать обязаны: что делаем, что с нами делается – под видом одного другое. В том и дело, что эти числа… или в виде дробей, или неких минимальных порций, квантов времени… да просто квантов h в толковании Пеца – понимаете, они существуют более реально, чем мы все.
– Даже?!
– Да. Они – поток. Поток времени. Мы же лишь мелкая рябь в его течении.
– А… эта ваша гипотеза турбуленции!
– Ах, если бы это была только гипотеза. Помните, был рассказ такой Лема «Существуете ли вы, мистер Джонс?»? А существуете ли вы, главный инженер Виктор Федорович Буров, ежели не понимаете все до конца? До самых глубин. Существует ли вообще наш институт?..
Буров ничего не сказал, удалился возмущенный. Это он-то не существует, это он-то толстокож, как носорог! Сам-то он знал, что не такой: впечатлительный, тонкий, влюбчивый… Поделился впечатлением с Панкратовым.
Миша вспомнил тот подсунутый ему Бармалеичем файл, ска-
зал:
– Знаешь, наш Бармалеич, наверное, маленько не в себе. Чокнутый. Но может, нам такого лидера и надо?
При всей своей даровитости Михаил Аркадьевич не мог принять идею, что движение фантома М31 во Вселенной – то же самое, что и перемещения краденых грузов по лучу в его Ловушках. Ну никак.
Если смотреть прямо, приказ сей был неисполним в полной мере. Способом, каким выносят выговоры, повышают-понижают, тому подобное – отменить времяисчисление! Ха!.. Заменить весь извечный набор (он в миллиардах часов по всей Земле – от наручных до башенных – в металл воплощен, в шестеренки; куранты бьют, колокола бамкают, пушки палят…) какими-то десятичными дробями. До седьмого знака после запятой. Ну, знаете…
Так в итоге и получилось. Но Варфоломей Дормидонтович, что называется, дрался до последнего. Он чувствовал то самое, что почуял незадолго до смерти, во власти откровения своего, Александр Иванович Корнев при взгляде на табло времен: время важнее различимого бытия. Эти числа от мира первичного. Они сами – среда.
Так что приказ выглядел странным просто потому, что заблуждения нашей жизни – в частности, со счетом времени – на много порядков более странны, нелепы и противоестественны.
Ситуация после приказа № 12 напоминает рассказ Марка Твена «Как я редактировал сельскохозяйственную газету». Там при появлении героя-редактора кто-нибудь восклицал: «Это он!..» – и люди разбегались, некоторые вскарабкивались на дерево или на забор. У нас не восклицают и не вскарабкиваются, некуда – но странные взгляды на себя я ловлю постоянно. Жаль, м-ра Клеменса нет в живых, это же тема для его рассказа «Как я руководил научно-исследовательским институтом».
«Шашлык по-карски, время по-любарски». Вот именно.
Для их, чертей, пользы стараешься – а они…
Я чую, что это крайне важно. Есть вселенский часовой механизм. Множество вихрей-шестеренок – и все зацепляются, чтобы вращаться. Все миры такие шестерни. Но чтобы зацепиться, надо нашей шестеренке иметь соответствующий шаг. Не Вселенной же ради нашего мирка менять свои числа, не ей к нам подлаживаться.
А зацепиться, синхронизироваться – это значит получить свою долю энергии от всевремени, от завода вселенской пружины, вращающей галактики и атомы.
Но кому я, скажите на милость, все это объясню! Сам еле пырхаю.
Но кое-что все же пошло. Начали пересчитывать, перенастраивать свои ЧЛВ и программы-графики (тон задавали та же Людмила Сергеевна и координатор), уславливаться о встречах на К-уровнях, о взаимодействиях по этим числам… привыкать. И убедились, что так действительно проще и точнее. Вечная проблема: попасть в нужное К-место в обусловленное К-время с точностью хотя бы до часа исчезла; она была, потому что ленились вычислять К-интервалы, добирались на авось… и маялись часами на диванчиках в коридорах башни. А теперь неловко было не решить эту задачку для младшеклассников по формулам из приказа номер двенадцать. Ай да Бармалеич!.. «Наш-то директор-то – о-го-го!..»
У Любарского возрос авторитет.
Даже пошла мода среди молодых работников института и вне его, в Катагани или еще где-нибудь, уславливаться о встречах, пусть и о любовных, в новом своем счете времени; в 295,7658 у парка Пушкина и так далее.
364-й день Шара
…и 44-й день (или 48 гмксек) дрейфа галактики М31 в Большой Вселенной
День текущий: 0,4647 октября,
или 1 октября, 11 час 12 мин 25 сек в Катагани
На уровне 24: 29 + 11 октября, 15 час
«Шашлык по-карски, время по-любарски».
Времен много – время одно. Время-хозяин. Главное вселенское существо – само h-бытие-возникновение (по теории Пеца), которым просто распирает всю Вселенную. Поэтому и разлетаются галактики.
Кажется, понял, что имел в виду умирающий Валерьян Вениаминович: что я знаю. Тот наш разговор за чайком вечерним в начале августа. Тогда я непринужденно – и более, чтобы поумствовать, – обосновал, что Шар с Меняющейся Вселенной внутри оказался у Земли, затем и на Земле не просто так. И что любые наши действия в нем в конечном счете расширяют Контакт МВ/БВ – малой, да удалой Мини-вселенной с застывшей окрест Большой. Физически они равноправны. Да пожалуй что в Шаре-то сила, сменяющая циклы миропроявлений каждые пять сотых секунды, позначительней.
Но дело не в них, а в нас. Мы расширяем Контакт?..
Он расширяется посредством нас.
Поговорили, попили чаек – и разошлись. Вэ Вэ потом еще пришел ко мне в комнату, рассказал о теории. И все.
…Потому что еще не было ни монолога Корнева, ни его смерти. Убийства первичным знанием, раскрытой тайной: что мы на Земле всеми своими потребностями, возникшими из них техникой и прикладными науками – просто разрушаем планету. Как термиты деревянный дом. Даже не мы, а время разрушения, работающее через нас.
А мы теперь так расширяем Контакт. Все тем же манером, по Корневу, утоляя свои потребности и замыслы все новыми открывающимися НПВ-возможностями. Например, Ловушками – при всей сомнительности некоторых акций. Уже расширили зону Контакта в Овечьем ущелье – и, думаю, это не все.
Но все-таки это более почтенное дело, чем потребительски крушить родную планету. И более интересное.
…Да, и здесь будет (и есть) под видом одного другое, под видом «мы делаем» – с нами делающееся. Но все же, все же, все же… так, да не так. Нет, поспешили Александр Иванович и Валерьян Вениаминович – и с выводами, и с летальной драматизацией их.
А мы еще поживем-с. Потому что уже кое-что поняли-с.
Отсюда следует простой и ясный принцип моего руководства институтом: я должен поощрять самые крупные замыслы и дела. Не мельчить. Чем крупнее, тем вселенскее.
Мы ли делаем, с нами ли делается… но ведь помогаем Вселенным вступить в невиданный доселе Контакт. Вселенным! Фирмам, которые веников не вяжут.
Осознание Любарским факта: что бы они ни творили, в конечном счете они расширяют Контакт Меняющейся и Большой Вселенных, или, более четко, делая свое, делают Контакт, – произошло в два этапа. В августовское чаепитие с Пецем и вот сейчас, после приказа-вызова номер двенадцать, терзаний и передряг. Но главное, оно произошло. Это важное событие.
Глава 15Спуск от Атлантиды к Аскании
О, эта магия иностранных имен!
Знаменитая очаровательнейшая Айседора
Дункан – она же Isidora. Сидор женского рода.
А мы-то!.. А Есенин!..
Так это назвали, обозначили файлы в компьютере. Так их прогоняли потом, через неделю, от конца к началу и от начала к концу, просматривали: как все возникало.
День текущий: 5,7774 октября, или 6 октября, 18 час 39 мин 26 сек Земли
На уровне К2 (зона): 6 + 1 октября, 13 час
…для поднявшего голову вверх мир светлел,
накалялся округлой стеной башни;
звуки там высоки и звонки,
движения быстры до неразличимости.
До сотворения Аскании-2 два К-века, восемь обычных дней. 310 К-лет до ее оживления. 18 лет до пуска cолнцепровода – завтра днем.
…Еще и названия-то Аскания-2 не знали, в умах маячила К-Атлантида. И было в намеченном месте над зоной Внешкольцо имени командира грузопотока Бугаева. Решетчатое ажурное начинание, сваренное из уголков и двутавровых балок и выпятившееся на уровне К5 от внешнего слоя башни в сторону пустыря. Для грузопотока вверх. Шаротряс его сильно порушил. Ловушки эту идею вообще упразднили, сооружение хотели снести, ан пригодилось. Под ним и опуская с него застелили полтора гектара зоны листовым титаном: несостоявшиеся обшивки несостоявшихся ракет НПВ-спасли от продажи за бесценок в Китай. Несколько вагонов – на них вывел полковник Волков – упрятали в Ловушку-схрон. Больше с целью разорить ловчил, дорвавшихся до стратегических материалов. А для новой идеи получился антикоррозионный и жаростойкий поддон-экран.
Полтора гектара – размер стадиона в райцентре.
Для барж, взятых с реки, с западной и восточной сторон «стадиона» поставили Ловушки-гаражи с К310 – размером меньше находившихся поблизости контейнеров для сжигания мусора. Они затем превратились в НПВ-причалы. Потом и в НПВ-шлюзы. По углам Внешкольца – которое было сначала, как сказано, лишь решетчатым квадратом на опорных мачтах – укрепили главные Ловушки-8640, плоскозевные; в них возможная концентрация пространства-времени была намного выше этого числа – чтобы нужные объемы рассчитанного Шуриком Иерихонским К-пространства вместились с гарантией.
Это были все те же «максутики», только верхние части их белых труб были сплюснуты на овал, на плоский зев («улыбка монстра», по замечанию Бурова).
Металлические баржи с реки, от ближних грузовых дебаркадеров, НПВ-взяли – в нарушение, увы, той блатноевангельской заповеди: не укради, где обитаешь… Но очень не терпелось проверить идею. «А не получится, так сразу вернем». Летом эти баржи перевозили когда щебенку и песок, когда арбузы и помидоры, а сейчас все равно попусту ржавели, болтались на речной волне.
Да и негде было больше взять. Из-за них еще будут потом неприятности.
Это все накануне, 5 октября.
В 19 часов 9 минут напрудили в «титановое корыто» (так назвали полигон-стадион) теми плоскозевными ЛОМами пространство К200; это не много, почти как на крыше. Но на «стадионе» стало темно и обширно. И с гулом перекачки со всех сторон сюда ринулся воздух. Пробу пришлось немедля прервать, вернуть в Ловушки избыток пространства, восстановить нормальное зонное К2.
Так поняли первую ошибку: К8640-пространствво должно сразу быть со своим воздухом. Его надо набрать. Вобрать. Пусть хоть для тоненького слоя метров на 50–100, прикрытого сверху «НПВ-капустными листьями» (совместная идея Мендельзона и Панкратова, о ней еще речь будет).
ЛОМы повернули жерлами ввысь. И над пустырем среди бела дня потянулись в разреженные высокие слои атмосферы (там не столь звучала перекачка) невидимые игольчатые НПВ-жала. Воздух пока еще никто не приватизировал – брали у природы, у планеты.
19 час 29 мин Земли
На уровне К6: 6 + 4 октября, 20 час
Мини-полилог типа «Они» (на будущем Капитанском мостике сразу над Внешкольцом главными закоперщиками – Буров, Иерихонский, Панкратов, Климов – было сделано существенное уточнение).
– Не надо трусливых проб с К-двести и прочим. Работаем сразу только с пространством К-восемь тысяч шестьсот сорок. Мельчить нет ни времени, ни смысла.
– А это значит, что и воздух набираем в Ловушки для такого объема здесь. Под завязку. Как над материком.
(И снова всплыла проблема НПВ-транспорта. Как перемещаться? Над ними – НПВ-простор, под ними – пустой НПВ-океан! Но сразу и решилась. Баржи-то, блин, металлические! Между ними и корытом-полигоном двойной НПВ-выталкивающий барьер. Это проверили в лаборатории моделирования по идее Миши, давнего, еще с Шаротряса, энтузиаста такого транспорта. Должны, блин, скользить!)
В этом «блин» был оттенок лихой авантюры. Как с первыми Ловушками.
Заполнили сей геометрически пустяковый объем К8640-пространством из Ловушек-монстров с засосанным впрок воздухом. (Физически это было громаднейшее событие: над экранными листами напрудили Ловушками ни много ни мало миллион квадратных километров… непонятно самим чего. Но со стометровой толщей воздуха, с атмосферой, а в ней можно дышать и вообще обитать. Физически, повторю, громадное дело, но поскольку при К8640, то внутренние полгода уложились во внешние полчаса, километры в метры – не о чем толковать, можно в скобках, привыкайте.)
В первый рейс на барже, кое-как на живую нитку оборудованной электродами и полевой системой, светя прожекторами во тьму, пошли Панкратов и Буров.
Сначала осторожно, на привязи – с двухкилометровым канатом, закрепленным на причальной тумбе у НПВ-схрона. Понимали, что рискуют отчаянно: если унесет вглубь, вдаль, во тьму, то, пока найдут и вернут, от них, как от Викентьева козла, останутся скелеты и вонь; да и последняя успеет выветриться.
Бегали по железной палубе, громыхая ботинками, от кормы к носу, поворачивали так и этак пластины электродов, подавали и меняли напряжения – выясняли, куда их несет и как. Выяснили. Если на кормовые подать больше поля – баржа идет вперед; если его больше на носовых – пятится; если вровень – остановится. Для поворотов понадобились такие же пластины между днищем и бортами. Рули.
Накрутили канат на лебедку, причалили. Вышли в белый свет, в зону – в сумерки, собственно. Вечерело. Но заканчивать на этом не хотелось. Для экономии времени взяли харчи и ушли снова через НПВ-шлюз (бывший К-схрон) на баржу. Там поели, отдохнули, полежали, пытаясь увидеть сквозь тьму и дымку вверху решетки Внешкольца. Не увидели.
Любопытно было, что баржа слегка покачивалась – вне воды, в воздухе, на НПВ-барьере, будто на воде, на медленной пологой волне.
– Блуждающие токи в почве, – предположил Виктор Федорыч.
– Атмосферное электричество, – покачал головой Панкратов. – Мы засосали столько воздуха, что и оно непременно есть.
– Этак нам еще и компас понадобится для путешествия… по своему хоздвору.
– И не только.
Они не были особенно близки между собой, Виктор Федорыч и Михаил Аркадьевич. Даже в совместной работе над Ловушками преобладало соперничество: один придумает одно, другой расстарается – и переплюнет. Деятельность по НПВ-перемещениям-перераспределениям тоже как-то не очень объединяла; наверное, из-за блатного привкуса. Невелика радость творческим интеллигентным людям сблизиться в таком. (В подобных акциях – на том же путепроводном мосту на Катагани-товарной, да и в иных местах – они, даже зная, что никто заведомо не услышит, переходили почему-то на шепот.)
Сейчас было иначе. Не НПВ-урки, не сообщники – путешественники в новый – создаваемый! – мир. И риск другой, и интерес другой. НПВ-флибустьеры и авантюристы, колумбы и магелланы. Буров даже запел песню:
– Надоело говорить, и спорить,
И любить усталые глаза.
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымает паруса.
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись дня.
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина!
Миша песни не знал, с удовольствием слушал. Басок Виктора Федорыча звучал приятно, звучал в местах первозданных, где еще никто не пел.
(Вот он какой, Буров-то: пылкий романтик. А Бармалеич о нем: толстоко-о-ож. Как носоро-о-ог! Обидно.)
В первый глубокий рейс, отвязавшись от причала, ринулись без компаса в
368-й день Шара
День текущий: 5,8417 октября, или 6 октября, 20 час 12 мин Земли
На уровне К5: 6 + 4 октября, 5 час
Теперь внизу были свет и быстрота,
вверху – медленность и сумрак.
С этого уровня, с Внешкольца, за ними следили Климов и Мендельзон. Но разница темпов была такая, что они едва не прозевали весь момент путешествия; увидели внизу лишь ярко-голубую риску без подробностей.
Спутниковые объективы полковника Волкова риску-баржу увеличили в продолговатое расплывчатое пятнышко.
Все наблюдение при К5 длилось секунды. Записать на видео ничего не успели.
…Баржа, что мелькнула там риской, мчала Бурова и Панкратова два часа вглубь тьмы, затем полтора обратно. Бесшумно – и слишком быстро. Скорость ощутили по сильному встречному ветру.
– Как в самолете, – сказал главный инженер.
– Придется делать обтекатели, – добавил Панкратов.
– Поворачиваем!
Это говорили, укрывшись от холодного шквального ветра в будке баржевого матроса, ныне пультовой. Всматривались во тьму слезящимися глазами; ясно было, что ничего не увидят, но все равно. Покрутили рукоятки потенциометров – развернули. Теперь впереди чутошной красной точкой светил прожектор с НПВ-причала, его стотысячесвечовый бело-голубой луч. Четыре часа, которые они провели в этот заход на НПВ-барже «Бригантина» (назвали так – и на реку ее, конечно, не вернут), внешне были ничто, секунды.
…Как сразу все стало по-другому в институте, когда взялись и втянулись в сей проект. В нем были крутые задачи, требовавшие блистательных решений, во все можно было вложить интересную, квалифицированную и мастерскую, радостную, как любовь, работу. Душу, собственно. Во всем было познание мира через нее и через мысль. В этом был и неслышный шум Вселенной; даже сразу двух. Прежние применения Ловушек казались просто болотными, навозными.
(Но и от них воротить нос не стоило: сначала ведь обеспечились под завязку, досыта. Накрали. На навозе все хорошо растет – если его в меру.)
Во всем есть шум Вселенной; не всегда и не всем он слышен, еще реже – понят.
Начиная с утра 7 октября им нужно было мотаться по К-полигону резво: то, что снаружи занимало полтора гектара, 120 на 125 метров, внутри распространялось на 970 километров с севера на юг и 1040 – с запада на восток. Размеры и дистанции как раз утонувшей некогда Атлантиды.
Но от нее их отделяло много дней и еще больше проблем.
Пульт управления стадионом-полигоном сам был размером со стадион: то же Внешкольцо; да уровнем выше у стены башни собрали Капитанский мостик – с экранами, компьютерами, системами управления и связи… с тем, с чем можно связаться. С К-полигоном связь оказалась невозможной, в этом убедились: слишком чудовищна разница в темпе времени.
Внешкольцо – сегмент на сто двадцать градусов, на высоте седьмого этажа в северной стороне башни – еще доработали, и выглядело оно внушительно.
Металлическая внешняя дуга-рельс его на опорных мачтах нависала над оградой зоны. Внутренняя такая же дуга влита в бетон башни. Между дугами радиусы-штанги с отсеками наблюдения. Это сложные устройства. Там и изоляторы, и спускаемые кабины К8640, и синхронизаторы Бурова.
Отсеки с высокой точностью движутся от внешней дуги к внутренней. Сами же радиусы, восточный и западный, по дуге столь же точно гуляют влево и вправо. На внешней дуге Внешкольца пространство имело К4, на внутренней – К5. Из-за этого вся система кажется ниспадающей – хотя на самом деле плоска, строго горизонтальна.
Такого «пульта» не имели никакие устройства в мире, даже космодромы. Геометрически он был соразмерен с будущей Атлантидой, К-Материком. Внизу – километры, по штангам Внешкольца это сантиметры – точно по вертикали.
Но в сей день решили самую важную задачу. Библейскую: да будет свет! И стал свет над полигоном. Его дали солнца из МВ.
Для них западнее Внешкольца по крутому боку осевой башни монтировали, ввинчивали, выстраивали держатели, и шли по ним с самого верха, от крыши и далее, электроды: овалы и лепестки – МВ-солнцепровод Бурова.
Многие дни и ночи работы, К100-дни и К100-ночи, – и вот от башенной «иглы» низверглись к Внешкольцу, прошли сквозь него к полигону многометровые алюминиевые круги на ввинченных в стену башни штангах. По обе стороны их ниспадали гирлянды фарфоровых высоковольтных изоляторов. Шипел и озонировал воздух тлеющий разряд. Между электродами набирало грозовую мощь электрическое поле в миллионы вольт.
Внутри же кругов был МВ-канал, спрессованное микроквантовое пространство; оно связывало глубины Шара с полигоном. Внешне – метры, в середке – сотни километров.
…Хоть Буров всегда Буров (как говорится, человеку дано), но его устройство все-таки не было солнцепроводом; название оказалось неудачным, как и слово «Ловушки». Оно не проводило солнца из Меняющейся Вселенной, лишь передавало их изображения (и свет, и тепло). Собрали всего лишь систему пространственных линз с импульсной синхронизацией.
У Юрия Акимовича, который как архитектор участвовал в проектировании всего, вообще, впечатление – по размаху делаемого – было таково, будто сооружали и оборудовали некий стадион для крупных, может быть международных, матчей. И с такой спецификой, чтобы наблюдать сверху, а не с амфитеатра трибун.
По внешним масштабам все и вписывалось в такой стадион. Даже не в Шаргород его зарубленный, мельче. Ничего вселенского. И на живую нитку.
Соответственно, и солнцепровод – ну, освещение, вроде прожекторных мачт. Только «прожекторами» были солнца из иной вселенной. Каждое не хуже нашего.
В этот день намотались: то на НПВ-барже на полигон – поглядеть на МВ-солнышко. То в зону и на Внешкольцо. Потому что дать знать о ситуации внизу при К8640 – ни по радио, ни звуками, ни так как-то просемафорить – не удавалось: полная немота, размытость и неразличимость даже в полуметровые спутниковые объективы. А еще недавно на этом месте все было видно и слышно – хоть сверху вниз, хоть снизу вверх; с искажениями звуков, оттенков цвета – но все-таки общались.
Намотались и вымотались.
День текущий: 6,5425 октября, или 7 октября, 13 час 1 мин 10 сек Земли
На уровне зоны: 7 + 1 октября, 2 час
18 К-лет от образования полигона
(то есть неполные сутки, см. первую дату)
…и светит уже пятое МВ-солнце!
Первые четыре были просто крупными звездами в выпятившемся над полигон-корытом МВ-небе; на секунды Земли, на часы для находившихся на «Бригантине» Панкратова и Толюна. Буров с помощниками орудовал наверху, отлаживал управление с Капмостика.
Пятое солнце выпятилось диском, светило и грело: сиренево-желтый свет его был странен.
…Только Любарский понимал, какой это страшный, чудовищный, кощунственный даже вызов существующему миропорядку: подбирать во Вселенной и проецировать сюда солнце за солнцем для освещения и сугрева какого-то пустячка в зоне с консервными банками-баржами. Это ведь только мы так считаем: есть большая планета Земля, ну, и еще другие. На самом деле в этом месте космоса есть только Солнце; в нем 99,9 % всего здешнего вещества. И не одно это: то, что все планеты, да и спутники их вращаются и по орбитам в довольно строгой плоскости, и вокруг себя в том же направлении, что и светило, означает, что реальная цельность здесь – созданный и заданный солнцем вихрь поперечником в десяток миллиардов километров. Его можно именовать солнечно-планетным вихрем – хотя что в нем те кочки-планетки, освещаемые наравне с пустотой. И как все, что, как нам кажется, мы творим и вытворяем в «цивилизации», есть лишь местный природный процесс, так и движение планет – движение не их, а вращение солнечного вихря.
Покуситься на такой вселенский миропорядок, выделяя в МВ воронки светил-вихрей – одну за другой каждые десять земных секунд, – это был вызов. Это не могло быть исполнением задуманного проекта К-Атлантиды – под видом одного другое: расширение Контакта.
А растолковать сие, чтоб вразумить других, было некому: все или увлечены, или просто мелки. Прекратить, притормозить… но зачем? Принципом Варфоломея Дормидонтовича теперь было: да здравствуют крупные дела! Чем крупнее, тем лучше. Это было заведомо крупнее, нежели орудовать Ловушками с целью переплюнуть Гейтсов и Соросов или даже захватить владычество на этой мотающейся во тьме крупице вещества.
Пятиминутный интервал посещений полигона оказался приемлем. И то главное время в нем уходило на отчаливание и потом причаливание НПВ-баржи. Сам выход в К8640-пространство внешне отнимал секунды, от силы десяток их.
Для путешественников же на барже – многие часы, а то и сутки. Потом наверх. В гостиницу «Под крышей» («Подкрышие»). Отсыпаться. Было это в
День текущий: 6,5461 октября, или 7 октября, 13 час 6 мин
Еще через 5 минут…
– А там, между прочим, прошел месяц! – уточнил Иерихонский.
Теперь участвовали все кто мог: солнца же запускаем! Первые двадцать были тусклы и малы. Почти не грели. Но осветили К8640. С середины «корыта» краев не видать. И вверху Внешкольца тоже. Стометровая атмосфера тонка, «небо» темное, как в космосе; и как там, роились звезды около МВ-солнц.
Светит над полигоном тридцать шестое МВ-солнце.
Спектрального класса F, голубовато-белое.
Освещать ему пока нечего.
…Внедрялись в полигон теперь и на НПВ-глиссерах (моторках без мотора; притарабанили свои с причалов, у кого были, приспособили электроды и схемы. Сделали обтекатели – как и для барж).
Работа и морока – особенно мотаться вверх-вниз. Но и романтика. Бороздили НПВ-море без воды (но с пространственными волнами, которые колыхали). Над головами всякий раз сверкали новые солнца и звезды, созвездия… Внедряясь в К-полигон на глиссере, оказывались не на Земле, в мире иных солнц – создаваемом ими.
И в иной Вселенной? В какой? В промежуточной, контактовой?..
Так провели немало К-суток – почти вне времени; наблюдали, прикидывали: что дальше?
День текущий: 6,5566 октября, или 7 октября, 13 час 21 мин Земли
На уровне К6 (Капитанский мостик): 7 + 3 октября, 7 час
18 К-лет от образования полигона
…добела раскаленное острие башни
вонзалось в тьму Шара,
в ней мощно жила иная Вселенная:
рядом – и недостижимо далеко,
в их власти – и властвовала над ними.
Светит шестьдесят пятое МВ-солнце.
Считать их начали сразу – датчик, встроенный в автоматику солнцепровода. Любарский настоял, чтоб фиксировали спектральный класс и температуру.
…Он смотрел на лица сотрудников: скажи им сейчас, что «с ними делается», – рассмеются в лицо. Они делают, они! От всей души. Работают во Вселенной. Даже у стареющей Люси Малюты глаза блестели, щеки румянились, как от хорошей любви.
Считать МВ-солнца – это было новшество, и для ее табло времен тоже. Это возвышало. Считать умеем – уже умные.
(Интересна, действительно, эволюция этих табло и экранов: сначала на них были только времена К-уровней башни, они все добавлялись с ростом ее; ну, затем еще дни с дробью, по-любарски.
После открытия Меняющейся Вселенной прибавились шторм-циклы миропроявлений в ней. Потом присоединили дни (и галактические микросекунды, примерно равные суткам) начавшегося дрейфа М31. Теперь пошли МВ-солнца, их будет навалом.
Что-то на табло появится дальше?..)
От седьмого десятка наладились наконец стабильные светила, крупные и яркие.
Странны были и звездные МВ-небеса над полигоном – каждую ночь новые. Они, с одной стороны, были прекрасны – куда роскошнее привычного неба над Землей; а с другой – таковы, что трудно было принять их всерьез. Созвездия менялись на глазах, все звезды перемещались со скоростями спутников в земном небе.
Так происходило оттого, что импульсной синхронизацией солнцепровод передавал сюда не просто свет солнц и звезд из Меняющейся Вселенной, а, образно говоря, сжатый репортаж о многомиллиарднолетней жизни этих шаров в ней, в окраинной галактике. Вместе с их собственными движениями и изменениями вида за их долгую жизнь.
Но вот линии, проходящие через диски, сперва не поняли. Некоторые солнца пересекали дуги; всегда по краю – снизу, сверху, сбоку. Чаще одна, иногда две.
Климов догадался первый:
– Растакую маму, это же планеты там! Вычерчивают свои орбиты.
Да, это были они. Синхронизировать их обороты вокруг своего светила невозможно, да и не нужно – вот и «вычерчивали», оказываясь всякий раз на новом месте, учебниковые, предсказанные Кеплером эллипсы.
Это тоже был вызов. Так в темном небе над полигон-корытом блистательно, в полный разворот демонстрировала себя вечность.
День текущий: 6,5949 октября, или 7 октября, 14 час 16 мин Земли
На уровне зоны: 7 + 1 октября, 4 часа
Минул первый К-год работы солнцепровода.
Светит четыреста пятьдесят пятое МВ-солнце.
На пятой сотне солнц все стало привычно, нормально. Система работает. Ну и ладно. Что дальше?
Мендельзон (дважды посетив К-полигон, на «Бригантине» и на НПВ-глиссере, выкурив там сигару под бело-фиолетовым четыреста двенадцатым солнцем с яркими звездами в окрестной тьме – по возвращении). Как это у классика-то сказано: «Жомини да Жомини, а о водке ни полслова!»?
Буров (настороженно). Вы это к чему?
Мендельзон. Так ведь и у нас здесь почти так: солнца да звезды, звезды и солнца… а землицы-то там нет! Нету. Нетути! А ведь по ней, грешной, все ходим, на ней все обитает. Ее-то бы и освещать, и согревать. А пока что наличествует жестяная… титановая, простите, – туфта. Металлическое корыто с баржами.
Буров (не слишком уверенно). Добудем и землицу. Должны.
Так, будто трава сквозь асфальт, пробивалась основная проблема. Тоже библейская, из той же главы первой.
7 октября, 16 час 21 мин Земли
На уровне К122 («пецарий»): 7 + 83 октября, 2 час
3 К-года (три земных часа) солнцепровода;
21 год от образования полигона;
…не прошли еще сутки,
как застелили сей гектар с гаком,
«стадион», металлическими листами.
Но в башне проведены многие К-дни, на полигоне прожиты недели и месяцы. Соразмерное вечности время своего не упустит.
Вскоре на НПВ-баржах, перемещаясь внутри К-полигона на сотни километров, исследователи и наладчики начали загорать под солнцами из Меняющейся Вселенной. Светили все они странно, непривычно да еще в компании со звездами – но загорать под ними было можно. Вполне.
Это тоже был эксперимент.
Итак, «верхняя», солнечная проблема была решена. Самое хлопотное исполняла поисковая автоматика Малюты и Бурова: всегда находила системой ГиМ-2 подходящую окраинную галактику, жизнь которой растягивалась на десяток земных секунд. Одна галактика обеспечивала одно МВ-солнце. Углубленные же в ядро Шара жили доли секунды.
(Было и осложнение: некоторые «вечные светила» менялись за день, на глазах: одни тускнели, другие накалялись, третьи меняли цвет – будто медленно мерцали. Некоторые угасали, иные вспыхивали.
Так получалось, когда фотоэлементы солнцепровода ненароком выбирали переменную звезду-светило. Пришлось подключить Любарского и Климова; они ввели в персептрон-автомат дополнительные признаки для отбора. И с пятой тысячи пошли только стабильные, ровно и устойчиво светящие солнца.)
Впрочем, меняли свой свет-спектр и они.
…И над Землей нашей светящее и греющее нас Солнце меняется от утра к вечеру: утром восходит желтое и большое, днем в высях малое и белое, на закате алое и снова большое… но это проделки атмосферы и оптический обман. Солнце наше, какое было в неолите, таково и сейчас. Солнца же Бурова из МВ меняли вид свой над полигоном, потому что изменялись в течение своей вселенской жизни, от младости к старости. И в следующий К-день уже светило другое, новое.
Солнца были на раз. «Вечные» звезды на раз. Полигон-корыто, баржи, ящики НПВ-шлюзов, телескопы-Ловушки – и, главное, сами люди, работники института – были вечнее светил.
Так протек день пуска солнц. Один-единственный день 7 октября.
Отсчет их – с единственным перерывом на восемь часов в новогоднюю ночь – сохранится до конца. Даже когда на полигоне исчезнет еще не созданный Д-Материк.
А весь проект, если считать от идеи и первых расчетов, сделался за последние дни сентября и первую неделю октября; помножьте на среднее К24 для нескольких тысяч увлеченных и хорошо обеспеченных работников высоких квалификаций – и вы представите себе их труд.
Проблема – и какая! – была блестяще решена. И тем внушала надежду на решение остальных.
…Пусть там светит уже и тысяча двести шестое МВ-солнце – а Любарский сошел с ржавой НПВ-«Бригантины» с обтекателями, поднялся в «пецарий» отвлечься и размышлять. О Контакте, его расширении. Все возвращалось на круги своя, на проблемы своя.
Казусы с меняющимися солнцами породили дискуссию о сверхновых; ее затеял Мендельзон. Но об этом позже.
Глава 16Лунотряс из Овечьего ущелья
Если наши ощущения иллюзорны, то вполне возможно, что мир переживаний дождевого червя богаче нашего. Если, к примеру, человека перерезать пополам, все его ощущения сразу сойдут на нет; у червя же они удвоятся.
Расчет Иерихонского, к которому он – в противоположность своим предыдущим изысканиям – не спешил привлечь внимание, был прост. Школярский расчетик, компьютера не надо.
Для К-Материка нужно вещество – камни таких же примерно размеров и толщины, как плиты нынешних земных материков, гранито-базальтовые; со средним удельным весом 3 т/м³. Площадь миллион квадратных километров да толща должна быть худо-бедно хотя бы с километр; это и объем с тем же числом, миллион кубических километров. В пересчете на массу 3 × 1015 тонн. Три миллиарда миллионов тон. Чтоб вы мне все так были здоровеньки!
Это с одной стороны. С другой – вокруг нас не так и мало вещества; и как раз такого, каменистого, гранито-базальтового. Наша планета содержит 6 × 1021 тонн его. Три миллиарда миллионов тонн – это десятимиллионные доли ее массы, пустяк.
Но где взять, как?..
С третьей стороны, есть неподалеку Луна. Для нее это количество – стотысячная доля, тоже мелочь. Но опять же: как взять?
Правда, Ловушки нового поколения могут дотянуться. Неловко, конечно, там брать на виду у всех – но по нынешним хапежным временам можно.
«Да ну, буду я голову сушить!.. – сказал себе Шурик. – Мое дело считать, а не изобретать».
Он потому и решил не делиться ни с кем этими расчетами-сомнениями, что они были столь просты. Каждый мог сам прикинуть – без компьютера. Не дураки.
Подобные расчеты проделал и Варфоломей Дормидонтович; и именно не включая компьютера, даже без бумажки, в уме. Тем более что нужные числа он знал на память.
И тоже решил пока ничего никому не говорить. А то еще руки опустятся. Может действительно взыграет к нужному времени у кого-то спасительная «мысля».
Прикинул – и тоже в уме – сии комбинации чисел и Климов, астрофизик не хуже Любарского. И он – молчком. Решил не поднимать тревогу – может, до чего-то еще дозреет сам. Или кто другой. Время пока терпело.
369-й день Шара
N = N0 + 635846017 шторм-цикл МВ
День текущий: 6,9664 октября, или 7 октября, 23 час 11 мин Земли
50-й день (54 гмксек) дрейфа М31
Странно небо с неподвижными звездами
над застывшими скалами.
…И вот снова они вдвоем, Бармалеич и Климов, Варфоломей Дормидонтович и Евдоким Афанасьич, Варик и Дуся, сокурсники (это молодит) и соратники – в Овечьем ущелье. Почти как тогда в саду обсерватории КГУ. Тот же павильон с двадцатидюймовым телескопом, но на фоне скал. Есть и бутылочка, закусь.
Сейчас все-таки не август, а октябрь, ночью прохладно; оба в фуфайках и беретах. И напиток в бутылке покрепче, за сорок градусов – для сугреву.
И телескоп сей в окружении ЛОМов-ДС, двухступенчатых «многомиллионников»; через них черт знает куда можно дотянуться и черт-те что там сделать. Максутовские белые жерла их направлены в разные стороны.
Однако пространственных линз над Овечьим ущельем, о чем подумывает Любарский, пока нет; этот проект столкнулся с трудностями.
У них большая программа на эту ночь, ради которой и остались в Овечьем филиале. В первую очередь, конечно, наблюдать дрейф М31. Там было что наблюдать, и прежде всего ее, движущейся галактики, вхождение. Сперва деформации и мерцания – вплоть до временных исчезновений; появляется она потом всякий раз на ином месте. Это открытие, сделанное Климовым, но не объявленное им, уже подтверждено другими наблюдателями. То есть просто сделано заново.
Но главное, что это – есть.
Любарский такого еще не видел; а если вообще увидеть в сто раз лучше, чем слышать, то для астронома – в тысячи.
…И вообще, им понятен и даже как-то родствен луч сей незримый, информирующий и показывающий, что делается в М31 сейчас. Он ведь вытянут и направлен сюда примерно тем же манером, как они вытягивают НПВ-оболочки и НПВ-жала Ловушками. Если малые существа так исхитрились и могут, почему это не суметь разумному вселенскому существу М31 – соразмерно своим галактическим масштабам!
Неслышный шум Вселенной – не в ушах, в умах.
День текущий: ночь 7,0221 октября,
или 8 октября, 0 час 31 мин Земли
Сейчас, за полночь, под обильными звездами и двумя М31 они обсуждают все ту же тему. Перемывают косточки коллегам из однородного мира. По одной уже выпили.
– Видишь, Дусик, это подборка со Второго Всемирного конгресса тумандроведов.
– Туман… чего?
– Тумандроведение. Ведение туманности Андромеды и об ее фантоме, новая наука.
– Распротакую мать!.. Второй конгресс. Когда успели? А нас и не позвали. Ну-ну, продолжай.
– Ну-с, во-первых, там все наблюдаемое трактуют именно как происшедшее два миллиона лет назад…
– А что, это успокаивает: мол, все произошло, все уже позади… Извини, Варик, не перебиваю более. Твое здоровье! Просвещай.
– Но главное, они даже эту сфокусированную сюда направленность вида М31 ухитряются объяснять с позиций вселенской стихии. Пусть более сложной и мощной, чем мы представляли, но все равно неразумной стихии; чтоб цыц и никаких! Вот слушай… это из доклада лидера отечественных наших тумандроведов профессора К. К. Семипятницкого, прочитанного в Гааге неделю назад.
Варфоломей Дормидонтович увлечен и растолковывает все не столько Климову, сколько самому себе; читает и смакует:
– «…Да, установлено, что этот голографический образ фантомов М31 находится в луче, сфокусированном на Солнечную систему, а за пределами ее нет и его. Но насколько далеко за пределами? У нас ведь не имеется – и, увы, не предвидится – сведений даже с соседних звездно-планетных систем: сфокусировано ли такое на них или нет? Полагать, что только нам (иных разумных существ в Солнечной ведь нет) это адресовано, – самообольщение. Антропоцентризм антропоцентризмом, но всему надо знать меру: что мы – и что галактика! Тем более такая.
А при альтернативном взгляде вырисовывается величественная естественная картина некоего вселенского голографического ежа: каждая его «иголка» с фантомами направлена не в пустоту, не в божий свет как в копеечку, а именно на определенную звезду или даже именно на звездно-планетную систему как на некую особенность в галактическом пространстве. И главное, на естественную опять-таки особенность.
Тогда естествен и интервал в два миллиона лет. К нам это протянулось через два миллиона световых лет в пространстве и столько же просто лет во времени, к иным мирам на миллион лет раньше или позже; во вселенских масштабах это пустяк. Представив дело так, представим и поймем вселенского голографического ежа…»
– Поймем – или поймаем? Голыми руками.
– Поймем-с!
– …И даже взаимопроникновение двух их, – вдруг дополнил Климов. Любарский вопросительно глянул на него. – Того оттуда иголками сюда, а нашего отсюда туда, – пояснил тот. – Чем наша тетя Галя хуже! Так и обнимаются… ежами. Жуть. Просто и естественно. По мне, такая естественность вселенского голографического ежа ничуть не большая, чем фразы запорожцев в их знаменитом письме турецкому султану: «Який же ти в биса лыцарь, коли ти голою сракою йижака не вб’еш!» И у тех «голо…», и у профессора Семипятницкого «голо…»
Варфоломей Дормидонтович вежливо посмеялся, потом все-таки сказал:
– Варик, а тебе пока хватит.
– Как скажешь, начальник. – Тот отставил бутылку, которую взял было на изготовку. – Могу и не пить… «Андромеда, вся дрожа, так и села на ежа». – Помолчал и заявил: – Но хоть ты ставь меня на место, хоть не ставь, а сегодня все равно я здесь главный человек. Я тебе вхождение показывать буду.
– Ну-ну… давай.
День текущий: 7,0935 октября, или 8 октября, 2 час 14 мин Земли
…Космичны были их чувства,
космичной становилась психика
К третьему часу ночи W-образное созвездие Кассиопеи поднялось на макушку неба. Около него отчетливо, не напрягаясь можно было рассмотреть фантом М31. Он светил не в пример ярче своего, что ли, первоисточника в созвездии Андромеды. И выглядел крупнее, с Луну.
– Вот! – уверенно сказал Климов. – Начинает, распротакую мать! Поголубела. Пошли в павильон.
…Они немало повидали в Меняющейся Вселенной, поднимаясь туда в кабине ГиМ или теперь приближая МВ к ней: как вихревые пятнышки галактик развертываются в необозримо громадные звездные круговерти, в небеса, как на глазах происходит эволюция галактик, звезд и планет.
Но такого они там не видели:
– вихрь М31 поголубел и уменьшился…
– вытянулся в светящуюся сигару, в веретено…
– По направлению движения вытягивается-то, а! – отметил Климов. – По траектории своей.
– Ну в точности как в НПВ входит. И с изрядным К, не менее сотни… – приговаривал Любарский.
Далее они видели нечто совсем редкостное, что со времени открытия туманности Андромеды наблюдали в ней не только не ежечасно, но и не каждый день – раз в две-три недели: вспышки сверхновых. За час они насчитали их четыре! Ускоренно электросварочным огоньком взбухали там, в теле М31, точки – и сникали так же повышенно быстро. Это в фантоме… собственно, в галактике М31 – взрывались звезды.
Затем веретено вытянувшейся М31 еще поголубело, утоньшилось – и нет его.
– Ничего, появится, – уверенно сказал Климов. – Я первый раз-то испугался, думал, насовсем.
– Да, сейчас она двигалась-жила ускоренно…
– Слушай, а ведь это галактические эффекты ОО-РР.
– Как в Ловушках, что ли? Ну, ты уж совсем… – Любарский шокирован. – Кого на таком уровне можно остричь-обрить, разуть-раздеть?!
– В смысле переносном найдется кого и что. Для махины М31 звезды все равно как волосинки в шевелюре Вити Бурова. А ведь деформируется пространство со звездами, со звездно-планетными вихрями. Вот и… – настаивает Климов. – Нельзя сваливать участившиеся сверхновые только на К-пространство. Как ни верти, но это М31 вошла во вселенскую Ловушку!
– Ловушки… – недовольно скривился Варфоломей Дормидонтович. – Мы много теряем и еще будем интеллектуально претерпевать из-за этого неудачного названия. Чуть ли не «мышеловки». Кому это в голову пришло, кто пустил в оборот?
– То ли Мишке, то ли Але, то ли мне, уж не помню, – беспечно отозвался Климов. – Поначалу так и было: можно гуся ухватить, или собаку. Или мотоцикл… А теперь вон как оборачивается: Ловушки для галактик.
– Не Ловушки, другое слово надо… уже по одному тому, что неясно: кто кого во что втягивает. И как? Но несомненно, что области неоднородного пространства и времени с высокими К. И по ним М31 движется…
– Теперь она появится ближе к Цефею, – сказал Климов.
Они много распознали и поняли. Не понимали одно: зачем? Что несло сюда звездную сверхтучу М31, какие устремления?
Все увиденное в телескоп и прямо в небе зафиксировали на пленку – и тоже нетрадиционно для исследования вечных звезд в вечном небе: видеокамерой. В динамичном режиме. Варфоломей Дормидонтович и Евдоким Афанасьич были более готовы вести репортаж о дрейфе М31, нежели все астрономы мира.
Под разговор и манипуляции с аппаратурой еще по разику приняли; ночь была холодная, пробирало.
День текущий: 7,1366 октября, или 8 октября, 3 час 16 мин Земли
Дрейф М31 – это были только наблюдения. Обсуждай не обсуждай, спорь не спорь – от них ничего не зависит.
…Так наступила очередь поднявшейся достаточно высоко над скалами ущербной, в последней четверти Луны. Относительно нее замышлялось действие. Сначала на ночное светило оценивающе посмотрели в рефрактор.
(Действие, космическое действие, вселенское – это был новый пунктик Любарского в осмыслении ситуации с позиций «мы делаем – с нами делается». Так ли, этак – но чем крупнее, масштабней, тем соразмерней миру. И тем более мы есть мы.)
Дело практическое же заключалось в проверке дальности НПВ-луча. Земля стала тесна: даже от самых высоких (перистых) облаков у горизонта можно было протянуть НПВ-руку от силы на восемьсот-девятьсот километров; от верхнего из ионизационных слоев атмосферы луч уходил за горизонт на тысячу двести, тысячу четыреста километров. Для практических дел – вполне, для осознания инженерных возможностей – не то. Расчеты показывали, что К-заряд в ЛОМе может вытянуться на миллионы километров. А до ночного светила было лишь триста шестьдесят тысяч километров.
(Неявно у того и у другого зудел в душе интерес, связанный с теми простыми расчетами и вытекающими из них вопросами: где взять уйму вещества для К-Материка? А даже и взяв, как переместить и доставить?.. Опыта-то выше «перераспределений» вагонов и коттеджей нет.
Обоим – астрофизики же! – ясно было, что брать надо из космоса; больше неоткуда. Вот и захотелось «потрогать» Луну.
Результаты этих расчетиков они тем не менее даже меж собой до сих пор не обсуждали. Выжидали. Надеялись на опосля.)
Итак, во второй половине ночи Климов направил белое жерло ЛОМа-2 с восточного квадранта площадки в сторону повисшей над черными зазубринами Тебердинского хребта Луны. Половинка ее диска с неровным обрезом была ярка и отчетлива в звездной тьме.
Как действительно быстро все делается и развивается в НИИ НПВ! Трех недель не прошло, как Евдоким Афанасьич гордился достижением… тогда еще на первой Ловушке из термоса на деревянном прикладе: что смог с дистанции в километр взять гусей; и «не всю стаю, а четырех с краю». И пожалуйста, нацелился на Луну. Объем К-пространства второй ступени (то есть во внутренней полевой камере) был таков, что хватило бы и вобрать сей шар размером в несколько тысяч километров.
Точнее, обволочь – брать не собирались.
Наиболее сомнительно было: удастся ли вытянуть НПВ-полями на такое расстояние? Это прежде всего требовало проверки. И поэтому электрические поля в этом ЛОМе были не от батареек; в глубине Овечьего ущелья негромко тарахтел электрогенератор, от трансформаторной подстанции провода несли надлежащий вольтаж. Все честь честью, почти система ГиМ.
Как и во всех других ловушечных акциях, сначала к ночному светилу потянулся цилиндр НПВ-оболочки с небольшими К – для наблюдения.
…Климов и Любарский много раз в своей жизни направляли на Луну самые различные телескопы, какие только попадались им в их астрономической деятельности. И сейчас, когда приникли к поисковым окулярам «максутика», впечатление было почти такое же: смотрят в телескоп. Только неисправный, неотрегулированный: светлые места с радужной окантовкой.
Так просмотрели область терминатора: слева блеск, справа тьма, а посередине ломаные овалы лунных кратеров и «морей». Даже увеличение было почти такое же, как в их двадцатидюймовике, ну несколько меньше.
– Но ведь это еще не доказательство, что мы дотянулись до Луны, – распрямил спину Климов. – Доказательство может быть только одно… – Он вопросительно глянул на директора. – Почти как в той драме: To take or not to take?[6]
День текущий: 8,1609 октября, или 8 октября, 3 час 51 мин Земли
…Жизнь была чудом – и она была жизнь.
«Шашлык по-карски, время по-любарски… И турбуленция по-любарски. А сейчас вот будет лунотряс по-любарски?..» – бегло подумал директор.
В первый момент, когда голубоватый (незримый днем), несколько расширяющийся конус пошел сквозь тьму в сторону серебристого полудиска, Варфоломей Дормидонтович почувствовал некоторое беспокойство. «На что замахнулись-то!» И еще мелькнуло в памяти, в уме, но как-то под сурдинку: «Приливные явле…». Но спокойная обстановка и предыдущие успехи всех работ и начинаний навевали эйфорию. «Главное, ночь ясная, небо спокойное, ионизационные слои сникли – не помешают».
Он понимал, что имел в виду Дусик. Ловушка не телескоп, она достает, как рука. Берет, хватает. Значит, для уверенности надо оттуда что-то взять… ну или хотя бы там что-то переместить, поворошить.
– Не брать, но вобрать. Обволочь, подержать в К-луче. Попробуй, только осторожненько… Дистанция очень уж велика. Да и объект у всех на виду.
– Да-да… перелет-недолет. Пока что у нас недолет.
Климов на сиденье, целясь в поисковый телескопик, поворачивал рукоятки, играл клавишами на пульте. Ныли, подвывали поворотные моторчики.
– В перекрестии центр диска, – молвил он. – Помалу вывожу луч…
Теперь НПВ-стержень, тончайшая голубая «нить» с большим К (физической толщиной в тысячи километров), выходил-выстреливался из цилиндрического зева ЛОМа с рокотанием, похожим на отдаленный гром. Он и был отдаленным, но более потому, что перекачка уходила от края прожекторного конуса внутрь, в необъятные физические просторы ЛОМа.
Варфоломей Дормидонтович следил в бинокль: нить ушла ввысь, там не было свечения (нет воздуха, космос). «Если Дусик промажет, просто ничего не произойдет…» – в этой мысли было некое облегчение. И снова лейтмотив: «Но приливные явления…»
Отнял от глаз бинокль, чтобы проморгаться, – и увидел глазами, просто так, как Луна над ними голубеет, радужно искажается, уменьшается, ярчает…
Это был тот же самый эффект размытости, из-за которого на дальних расстояниях через облака приходилось брать не автомобиль, а всю автостоянку или автобазу. На четырехстах километрах дистанции ЛОМ легко вбирал большую коммерческую автостоянку, или комплекс складских помещений, или «царское село». Сейчас, на дистанции в тысячу раз большей, – соответственно и объект в тысячу раз больший.
(В том и дело, что все происходило однотипно, одинаково и для исчезающего на короткое время в небе галактик фантома М31, и для похищаемого Ловушкой автофургона, и вот для Луны. Все едино во Вселенной, но мы придаем происходящему разные смыслы.)
…И не стало Луны!
В кратчайшую долю секунды Варфоломей Дормидонтович понял смысл лейтмотива подсознания – о приливных явлениях. В школе, потом в вузе он проходил о приливных явлениях, которые бывают на Земле от движения Луны, отвечал об этом на уроке и на экзаменах, чтобы получить оценку. Затем сам преподавал сие знание студентам, выслушивал их ответы, ставил им оценки и получал за это зарплату. Познавательный идиотизм мира, о котором знают не для того, чтобы знать, а чтобы получать или ставить оценки.
И только сейчас до астрофизика-профессионала дошло: если от перемещения Луны по ту или другую сторону Земли возникают приливы и отливы в океане высотой до десятка метров… это так ночное светило гравитационно покачивает нашу планету, – что же произойдет с Землей, если оно вдруг исчезнет?..
Еще не додумав, Любарский почувствовал холод ужаса в спине.
– Отбой! – скомандовал не своим голосом. – Отведи луч! Выключай к черту!
Климов успел. Автоматика ЛОМа была настроена брать, втягивать оказавшийся в НПВ-луче предмет – ей все равно какой. Предметов вообще не бывает, есть только пространство-время и в нем немного квантовой пены. Но Дусик успел. Отвел. Не вобрал.
Луна восстановилась тотчас. Только чуть вибрировал ее светлый полудиск – или это им казалось?
Они смотрели друг на друга ошеломленно. Честно говоря, оба не ждали, что Ловушка сможет с первой пробы дотянуться до Луны. Поэтому и не продумали четко, что делать, если дотянутся.
– Варик, я к этому не был готов… – растерянно сказал Климов.
– Ну мы с тобой авантюристы! – отозвался тот.
Всего на секунду исчезло ночное светило – меньшее тело в системе Земля – Луна. Меньшее в восемьдесят раз. Собственно, не исчезло, просто, оказавшись в НПВ-луче с миллиардным К, оно как бы удалилось, перепрыгнуло безынерционно на более далекую орбиту. И тотчас вернулось. Но, похоже, не точно на то самое место. Гравитационное поле системы было взбудоражено.
…Был ли, нет ли на Луне лунотряс, установят потом. Но что из-за этого в последующие дни творилось на большем (в восемьдесят раз) теле этой системы, на Земле! Новости сообщили о цунами в Тихом океане, от него пострадало южное побережье Японии и Филиппин, многие острова. Несколько землетрясений в разных местах, оползни, сели, прорванные плотины.
Тумандроведы приписали сие «приливным действиям» фантома М31. «Вот видите!..»
Защитники природы, «зеленые» – начавшейся экологической катастрофе. «Вот видите!..»
Только два человека знали причину.
Глава 17Так материки не делают
Популярность сведения всего к половому вопросу в том, что тех, у кого хорошо работает половой аппарат, гораздо больше на Земле, нежели тех, у кого работает аппарат мыслительный.
День текущий: 7,4611 октября, или 8 октября, 12 час 4 мин Земли
Странно, солнце – каждый день одинаковое
над застывшими скалами…
В этот день с утра были облака над Овечьим филиалом, над предгорьем, и начали брать в горах утесы под острова. Работали все четыре ЛОМа на площадке; всех их повернули на юг. Выискивали в горах места повыше, за три тысячи метров, и поглуше, где заведомо никого нет.
Под острова. Так наперед назвали опорные пункты на полигон-корыте: пару в центре и четыре-пять по краям. На них требовалось установить различные датчики, приборы наблюдения, чтоб знать, какая здесь температура К-днями и К-ночами, какая влажность, далеко ли видно вверх, в стороны – и что именно. И причалы для НПВ-барж и глиссеров, места выхода и отдыха. Словом, обживать.
С первым утесом, взятым у Тебердинского хребта – размером метров в сорок, с шестнадцатиэтажный дом, – выяснилась приятная сторона: и взять НПВ-лучом можно легко, отделить от скалы, срезать, как кусок масла ножом (поскольку камень, не проводник), и поставить на полигоне можно легко и прочно. Нижняя часть утеса, оседая на крутой НПВ-барьер над титановым поддоном, сама дробилась, выравнивалась, подравнивалась… и он будто здесь всегда и стоял. Осталось подровнять НПВ-фрезами верх, склоны, – это не было проблемой.
Первый камень поставили на востоке полигона; внешне – у Восточного входного овала и НПВ-шлюза, в четырнадцати метрах от него по прикидке с Внешкольца, в двадцати метрах от опорной мачты высоковольтной линии, что подходила с пустыря. По внутреннему же счету он был в ста километрах от того шлюза.
Так и назвали: Первый камень.
Более хлопотно оказалось с доставкой. Внутреннюю камеру ЛОМа, вторую ступень – полуметровый металлический цилиндр с «многоэтажным» вложением, – извлекали из Ловушки, вертолетом доставляли в НИИ, поднимали на Внешкольцо; там строго в нужном месте опускали жерлом вниз в пространство К8640 полигона – и высвобождали Ловушку, сбрасывая поля и сам камень.
Пока не вошли во вкус, брала оторопь, что утесом в десятки метров манипулируют так, будто его внутри, в цилиндре, и нет, несут его, как бочонок; а потом он виден с кольца на К-полигоне крупицей, светящейся во тьме. Точкой. Звездочкой.
– Созвездия вверху, созвездия внизу… – задумчиво молвил Толюн, глядя вниз сквозь штанги кольца.
– Будут! – уточняюще поднял палец Буров. – Будут созвездия внизу, когда наберем достаточно островов. Созвездия-архипелаги. Так что полетели в Овечье.
В целом занятие оказалось канительным. Дождаться подходящего облака, через него направить НПВ-поисковый луч в горы, найти подходящий утес – это все при К1, в «нулевом времени»! – взять, доставить на Ми-4 (час лета!) и еще возиться на нижних уровнях башни, при К2-5. Труд был как на всех уровнях, но время расходовали самое дорогое.
В этот день установили только три островка: еще один – с западной стороны, один – в центре полигона. Три светящиеся крупицы среди океана тьмы при взгляде с Внешкольца.
– Слушайте, этак мы состаримся и ничего не успеем! – обеспокоился Буров.
– Хорошо еще, хоть там их оборудовать можно практически сразу, вне времени, – заметил Панкратов.
– Вне времени, но не вне жизни нашей, – буркнул Васюк-Басистов. – Ее тоже надо бы беречь.
Он знал, о чем говорил; хлебнул К-трудов еще при Корневе.
Оборудовали.
Центральный назвали «Вэ Вэ», западный «Александр Корнев». На Вэ Вэ поставили телескоп (все тот же «максутик» из спасенных). В него – да и просто так – наблюдали МВ-солнце с «обручами». А вот решетку Внешкольца не рассмотрели – из-за спектрального сдвига ее в холодную тьму.
Но наряду с тем, что что-то делалось медленно и плохо, немало было и того, что делалось быстро и хорошо: в руки давалось. В НИИ НПВ много людей много всего делают, – это уж точно.
И в сей же день измерениями на островах за многие К-дни и К-месяцы разобрались с тепловым режимом на полигоне. Выяснили, что запас тепла, забранный вместе с воздухом Земли, уже исчерпался, рассеялся. Теперь все зависело о МВ-солнц: светят – жарко, не светят – лютый, почти космический холод. Слабо светят – тоже не позагораешь.
На островах еще оставался запас тепла от самих камней.
Ясно стало, что на окраинных камнях всегда будет прохладней, чем в центре, где МВ-солнца возникали почти в зените.
Так наметились очертания климата будущей К-Атлантиды.
Под это дело Иерихонский предложил материковый К-календарь, спроектированный им на компьютере (уж это-то всегда легко ему в руки давалось). Во-первых, обосновал он, раз там появились опорные пункты с приборами, нужен и свой счет времени. Реального. Кто-когда-где-чего-что – работал, жил-был, сколько часов и дней. По свойствам и специфике будущего Материка.
Специфика была та же, от его первой идеи: час – это год, пять минут – К-месяц, десять секунд – сутки; только теперь все было красиво конкретизировано:
– все К-годы имеют по 360 дней; високосных не надо;
– все месяцы тоже ровно по 30 дней;
– согласование с земным временем: К-год заканчивается с последним пиканьем ежечасных сигналов точного времени на Земле, в частности в Катагани; этим там завершается К-декабрь (только не 31-е, а 30-е число);
– как только обрывается последнее удлиненное «пииии…», пошел новый К-год. 1 января.
День текущий: 7,8421 октября, или 8 октября, 20 час 1 мин Земли
На уровне К144: 8 + 121 октября
(когда это обсуждали в сауне)
А на полигоне 5 К-января неизвестного года:
– …А лучше бы не января, а пеценя, – продолжал он свой доклад в сауне на уровне К144, на средней полке – розовый, голый, с налипшими на спине листьями от веника, при пристальном внимании бывших тут же Бурова, Климова, Панкратова, Толюна, бригадира связистов Терещенко. Любарский отсутствовал. – Раз уж мы камешки эти по-своему называем, по историческим, так сказать, именам НИИ, надо бы и здесь. Пока что у меня три названия: вместо января пецень, вместо февраля сашень, вместо марта шарень… – Он выразительно указал вверх. – А далее пусть пока будет обычно: К-апрель, май и так далее.
– Пока кто-нибудь еще героически копыта не откинет, – добавил Миша.
– В самом деле, – произнес, помахивая веничком, багроволицый Буров, – что нам тут Юлий Цезарь, Октавиан Август, двуликий Янус! Найдем свои имена.
Собственно, эти реплики означали принятие идеи. Чего ж ее действительно отвергать: все правильно рассчитано.
– А годы как будем считать?
– От образования полигон-корыта, как еще! У нас зафиксирован день и час.
– Нет, лучше от пуска солнцепровода. Как в Библии: да будет свет!
Поспорили. Не сошлись. Решили давать и так, и так, через дробь.
– Сейчас у нас восьмое октября, двадцать часов четырнадцать минут пять секунд Земли… – провозгласил Иерихонский, глядя на экранчик своих ЧЛВ (он уже ввел там эту строку), – а на полигоне и на островах двадцать третье сашеня сорок девятого-дробь-тридцать первого К-года!
– Это введем и в табло времен на Внешкольце, – скрепил Буров.
– Бармалеич не утвердит, – сказал Миша, помахивая около спины веником. – Он же сторонник дробных «дней текущих». И Малюта взвоет.
– Шашлык по-карски, время по-любарски, – добавил кто-то. – А теперь вот еще и по-иерихонски.
– Осилим, ничего, – пообещал Виктор Федорович. – Убедим.
…От частого упоминания встреч, диалогов и даже важных решений, принятых в сауне или в тренировочном зале на сто сорок четвертом уровне может возникнуть впечатление, что «верхние» ниивцы постоянно там околачивались; только и делали, что хлестались вениками или качали мышцы. Какое там! Между такими посещениями проходили многие дни, а то и К-недели, наполненные делами, работой. Просто здесь были общие, хорошо согласованные во времени, точки встречи.
Сначала просто парились, хлестались вениками, окатывались и поддавали молча; наслаждались теплом, привыкали к уточненной К-реальности.
Терещенко – он с подручными обслуживал автоматику солнцепровода наверху – вдруг встал на средней полке в полный рост – широкий, плечистый, черноволосый:
– Так… Виктор же Федорович! Раз пишло таке дило: мисяцы, кварталы, сезоны – тобто зима й лито, весна й осинь… так треба ж и це организовать!
Все обратились к нему.
– Це дуже просто… це ж синусоида. Мы зараз МВ-солнца приближаем-удаляем по такому закону… – связист показал дланью как: – туда, сюда, туда-сюда… А на нее треба накласты синусоиду с периодом в час, и все. Ничого бильш не треба. И буде зимой… ну, К-зимой – солнце пизднише приближатыся, раньше удаляться, а литом навпакы. Га?..
Это действительно была такая простая и очевидная мысль, что на лицах многих – прежде всего самого Бурова – выразилась досада, что не им она пришла в голову.
– Что ж, – помолчав, сказал главный. – Ты придумал, ты и сделаешь. Сам там знаешь, где что, – отрегулируй.
Для Терещенко это была наивысшая награда.
– Сьогодни й зробымо, – радостно сказал он.
Так – небрежно, походя – было решено нечто гораздо большее, чем К-календарь: сезоны и климат будущей К-Атлантиды. Календарь сам по себе всего лишь умствование.
Хорошо делать то, что в руки дается. А мы ли это делаем, с нами ли творится – какая разница.
…Людмила Сергеевна не очень противилась, заинтересовалась. (А тем более месяц «сашень»…). Утром следующего дня табло времен на пультовом экране Капитанского мостика над Внешкольцом выглядело так:
371-й день Шара
День текущий: 8,3632 октября, или 9 октября 8 час 43 мин Земли
636531617 шторм-цикл МВ от Таращанска
На уровне К6: 9 + 3 октября, 7 час
На полигоне: 18 К-сентября 61/43 года
…для поднявшего голову вверх мир светлел,
накалялся округлой стеной башни;
звуки там высоки и звонки,
движения быстры до неразличимости.
А годы для какой-то местности, даже если самой местности почти не видно, искорки при взгляде с Внешкольца, – это, конечно, солидно.
…Варфоломей Дормидонтович потом улыбался, крутил головой, вспоминая, как его, автора приказа номер двенадцать о новой, точной и предельно правильной вселенской хронометрии, в этом деле, в счете времен для полигона 8640 (а тем более и для будущего большого Материка) действительно «осилили». Положили на лопатки. Почти изнасиловали.
– Как для Земли-матушки естественные единицы сутки и год, – доказывал ему, щуря синие глаза, Миша Панкратов, – так для МВ-солнц естествен интервал в десять отмененных вами секунд: жизнь окраинной галактики. И извольте далее считать сами, – продолжал Миша. – Десять секунд – это К-сутки с разовым солнцем. Год же естествен не только как оборот по орбите, но и как набор сезонов, цикл, вошедший во все: зима-весна-лето-осень. На Земле он триста шестьдесят пять суток, здесь округлим до трехсот шестидесяти… по десять секунд. Вот жив и отмененный вами час Земли как естественная единица: час это К-год. Так или нет?
– И то на пределе, – включился предавший своего институтского товарища Климов. – Окраинных-то в МВ маловато.
– Да в них еще успей автоматически найти, выбрать и приблизить, – поддавал Буров.
– Так или нет, Бармалеич? – наседал Миша. – Нет, вы скажите!
– Ну так…
– А где год, там и времена года, сезоны – по четверти часа, а где сезоны, там и месяцы, – подал голос Иерихонский. – По пять земных минут… если, конечно, не мудрить, а брать те же двенадцать.
– А почему же их не брать! – снова вступал главный инженер. – Почему это наш Вэ Дэ Любарский умный, а Петр Ильич Чайковский, который написал замечательную сюиту «Времена года» из двенадцати пьес по месяцам, – нет!?
– А поэты! – воздевал руки изменник Дусик. – «Это май-чародей, это май-баловник веет свежим своим опахалом…», «Октябрь уж наступил…», «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе. Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе…» – как там дальше, Варик?
– «…На третье в ночь», – закончил Любарский. – Демагоги вы. И нахалы.
– Ну, раз уж мы такие, – сказал Панкратов, – раз признали, что на полигоне естествен час Земли, то и в НИИ от него открещиваться рано!..
Так они своим нахрапом-сопротивлением «спасли» часы, заодно и минуты, на всех табло башни.
День текущий: 8,468056 октября, или 9 октября, 12 час 14 мин Земли
На уровне К6: 9 + 3 октября, 1 час
На полигоне: 22 шареня/марта 65/47 года
Светит 17004 МВ-солнце.
…Хотя под этим номером в этот К-день на полигоне и светило не солнце, а шаровое скопление из миллионов звезд. Такие выскакивали один раз в несколько К-лет. Но это совпало с визитом и наблюдалось впервые.
Заметили, устанавливая очередной – четвертый – опорный пункт. Доставили из рассветных туманных гор пятидесятиметровую красно-серую скалу. Установили в северной части полигона; внешне – вблизи проволочной изгороди и пустыря, под той частью Внешкольца, где было К4. Внутренне – в трехстах километрах на север от острова Вэ Вэ, центрального валуна для наблюдений. Внешне – неподалеку от лаза в проволочной ограде для идущих на работу в институт из Ширмы.
– Что вам надо: светит и греет! – отбился Буров от упреков. – Между прочим, общее название всех солнц – «светило». А по-старославянски и вовсе «ярило».
Да и верно, грело это шаровое скопление – размытый звездный ком тех же квазисолнечных размеров – одинаково с обычными МВ-светилами. И в других казусных, сюрпризных эпизодах МВ-освещения полигона для будущего Материка посредством его техники так было; объекты-образы МВ извлекались всякие, но световой и тепловой режим не нарушался. Что вам, действительно, еще надо!
…Потом, месяц спустя, летя в вертолете, в своей жалкой попытке спасти мир, Любарский вспомнит, подумает: уже тогда стоило насторожиться, что МВ-мир в Шаре и в плане прикладном богаче наших куцых представлений. И что эта богатая реальность пролазит в каждую щель. Переигрывает их усилия. Именно ему, поставившему себе цель вникать в первичное, следовало насторожиться.
А тогда он лишь умилился: деловой торопыга Буров удачно сделал наспех то, что он, строгий профессионал, наверняка бы отсек.
Это и видно из соответствующей записи в дневнике:
Как хотите, но науку – а тем более технику – движут дилетанты. Вот если бы я был причастен к проекту солнцепровода, разве допустил бы такое «безобразие», чтоб не солнца, а редчайшие объекты Вселенной, шаровые скопления, светили и грели!? Конечно нет: раз солнца, так пусть только они и светят. Ввел бы дополнительные признаки: четкость и округлость диска, что-то еще – и привет шаровым скоплениям. А тем более светилам-галактикам.
Виктор же Федорович наш поступил не мудря, примерно так, как жэковцы, заботящиеся об отоплении домов. Главное, чтоб было тепло, чтоб люди не мерзли и не жаловались; для этого надо побольше топлива запасти. А будет ли это уголь-антрацит, или бурый, нефть или мазут – дело десятое. Важно, чтоб батареи в квартирах грели.
Так и он: настроил фотоэлементы, чтоб поскорее выхватили из окраинной очередной галактики то, что ярче других; чтоб оно светило и грело. А что оно там, как называется – дело десятое.
И спасибо ему. Я подобное шаровое скопление даже в подъемах в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную ни разу не наблюдал.
Все-таки МВ-небо над полигоном – это было главное. Оно привлекало внимание всех. Оно было настоящее их суетной возни.
Лишь немногие из тех, кто работал в средних уровнях башни, а тем более в зоне и в Овечьем филиале, поднимались в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную в Шаре. Большинству это было не по специальности и ни к чему. А теперь, обслуживая полигон, устанавливая там острова и оснащая их, перемещаясь – непонятно даже по чему, по упруго покачивающемуся воздуху, что ли? – на НПВ-баржах, все они видели иную Вселенную. Меняющуюся. Днями – солнца в фиолетово-темном овале в окружении звезд; ближе к сумеркам, к вечеру, К-ночами – эти звезды в невероятном изобилии (насыщенная ими, обычно центральная область «окраинной» галактики): перемещающиеся, меняющие цвет и яркость, живые. А К-утрами одна из них, самая яркая, приближалась, накалялась, росла – становилась солнцем. Работала светилом.
…И «нормальные» МВ-светила давали больше, чем от них ждали. Особенно с эллипсами «плането-орбит». (В таком наблюдении неясно было, что же более четкая реальность там: планета – или образованная ею в миллиардах оборотов около светила орбита; таким названием и примирили.) Не только темные дуги этих плането-орбит перечеркивали солнца-звезды, но и – утром, приближаясь, а иной раз и вечером, удаляясь, они показывали не то ореол, не то нимб – светящиеся эллипсы вокруг. Утренние огневые эллипсы Любарский и Климов понимали: это были размытые допланетные шлейфы, раскаленные, только отошедшие от протозвезды. А что означало превращение темной дуги орбитального эллипса планеты также в раскаленную, лучше было не задумываться.
Интересно выглядели МВ-солнца – двойные звезды. Массивная большая была размыта, ибо колебалась от шатаний около нее малой, голубой; та и вовсе размазывалась в сияющий обруч.
Дважды в МВ-небе роль солнца исполняла… соседняя МВ-галактика с ярким ядром, ближняя к окраинной; ее простоватая буровская автоматика выделяла и приближала пространственными линзами. Более того, и она засчитывалась на табло времен в «рядовые» МВ-солнца с теми же порядковыми номерами.
Но разве в этом дело?! Все работавшие на полигоне чувствовали себя и на Земле, и в иной Вселенной сразу. Это не могло быть просто работой – ради успеха, заработка, даже долга. Это была иная жизнь. Совсем иная.
Неслышный шум Вселенной проникал в души. И они становились Они.
В этот день из гор в Овечье ущелье, а из него вертолетом в НИИ доставили только два камня, сорокаметровых валуна. Хотели и третий, но возле горы вовремя заметили людей: не то туристы, не то геологи. Нельзя! Атас! Шухер! Полундра!
И под вечер разыгрался скандал. Тот же простой сакраментальный расчетик проделал Мендельзон, да еще сопоставил с «темпом», с позволения сказать, наполнения К-полигона веществом. Ни темпа не было, ни наполнения.
И уж он-то молчать не стал.
Собрали срочный координационный совет в узком кругу в трензале на К144, у бассейна. И хоть обстановка была патрицианской, древнеримской: расположились вокруг бассейна, кто в простыне, как в тоге, кто в халате, кто в плавках – остроты ситуации это не убавило. Резкости суждений тоже.
Александр Григорьевич Иерихонский теперь также выдал на-гора свои расчеты, наиболее полные; но слушали небрежно, знали. Для К-Атлантиды требовалось миллион, ну, самое малое полмиллиона кубических километров.
– Это если сравнять до уровня плато все горные хребты Евразийского материка, и то будет мало, – популярно объяснил он.
– А и кто же нам позволит их сравнять?!..
Варфоломей Дормидонтович изложил ситуацию с веществом с позиций астрофизики. По ней выходило, что вещественные тела вообще редчайшая штука во Вселенной, средняя плотность вещества убийственно мала: 3 × 10–31 грамма в кубическом сантиметре…
– Это один атом на несколько кубометров мирового пространства. Да и атом-то, как правило, самый пустяковый, водородный или гелиевый. А те, что нам нужны, те, которые в камнях и рудах, – их не во всяком кубическом километре найдешь.
– А ближе, в Солнечной?
– Что же в Солнечной! Поднимите ночью голову вверх, увидите несколько планет – искорки в океане пространства. Вот и все. В Солнце, между прочим, в сто раз больше вещества, чем во всех планетах.
– А еще поближе: Юпитер со спутниками, астероидный пояс, Марс?
– До этого «поближе» десятки и сотни миллионов километров.
– А Луна, наконец? До нее-то точно дотянемся.
– Забудьте и думать! – с несвойственной ему резкостью жестко сказал Любарский. – Забудьте и думать!
Климов вздохнул, добавил:
– Земля и Луна – одна сатана. Это целое.
Оба хорошо помнили тот свой «опыт».
– А если вглубь Земли? Ловушки это могут. Сквозь всю мантию даже. Брать оттуда, откуда его больше никто все равно никогда не возьмет. Устроим сверхшахту в горах. За Овечьим…
– Так ведь миллион кубокилометров. Дебит нефтяных скважин от силы несколько таких кубов. Из шахт и рудников берут того меньше…
– Это нужно сотни ловушечных шахт по всей планете. Нереально.
– И что мы в итоге возьмем? Вспомните о геотермальном градиенте: тридцать градусов на километр… Псевдоученые сейчас чирикают о потеплении от парникового эффекта, озонового слоя. Все проще. Мы, наша цивилизация – тараканы на раскаляющейся сковородке. В форме шара. Накаляет ее усиливающийся радиоактивный распад. От него и этот градиент. Так что возьмем мы из глубин планеты раскаленную радиоактивную лаву… и что мы с ней будем делать?
– Еще и вулканы оттуда забьют, извергнутся. Уничтожат все живое.
Так выявилась главность и неразрешимость проблемы вещества.
Все наличествовало:
– МВ-солнца, возможность отрегулировать их не только по «дням», но и по сезонам; обеспечить на будущей Атлантиде зиму и лето, времена года;
– Внешкольцо с прецизионным слежением за всем, что под ним;
– Ловушки-монстры К8640 по углам полигона, обеспечивающие соответственное сжатие физического пространства-времени;
– тысячекилометровые пространства с сумеречной дымкой вдали и солнцем в окружении звезд, всякий день новых;
– даже К-календарь с «пеценями», «сашенями» и «шаренями».
Все было – ничего не было. Внутри К-полигона это великолепие обслуживало две НПВ-баржи (ржавые, речные, тяп-ляп приспособленные), несколько утесов с аппаратурой да титановый поддон, «полигон-корыто». И все.
Атлантида не вышла. Делали то, что в руки давалось, самообольщаясь вовсю: мы-ста! То, что дозволено было.
Не пришла в головы к нужному времени нужная идея, как надеялись. Хуже того, вместо нее явилась иная. Хоть это и не вошло в поговорку, но и самая плохая мысля тоже приходит опосля. Та, что пришла сейчас, была не мысля, а просто сволочь: «Если б заранее знали весь масштаб проблемы вещества, знали, что столкнутся с такими сложностями-медленностями (при всей-то их К-технике), то не начинали бы это дело вообще; оно не имело смысла».
– Ваша доктрина опережающего К-мышления, Виктор Федорович… – медленно сказал Мендельзон; он сидел в плетеном кресле-качалке у самой воды, – или точнее, может быть, слепого К-действия, опережающего мышление, на поверку оказалась простым старорежимным русским авось… – Откинулся в кресле и со вкусом добавил: – Лапотным.
Буров побагровел, но смолчал. Что он мог сказать?
Молчали и другие. Одно слово, один эпитет – а как ёмко обрисовалось все. Так оно и есть, при всей их технике и псевдознаниях.
…Бредут мужички с котомками и в лаптях. Неведомо куда. То ли дойдут, то ли нет. Авось там будет удача, добыча, заработок… а может, и нет. Смерды. До сих пор не выяснено, что от чего происходит: слово «смердеть» от «смерды» или наоборот.
Все есть – ничего нет. Растерянность, усталость.
Они были крепко ушиблены проектом К-Атлантиды. Видели и чувствовали, как иная Вселенная дает свет и тепло на полигон; свет и тепло, источник жизни. Только оживлять там было нечего: несколько островов-камней да куча металлолома.
Трехглавие о НетСурьезе
Глава 18День эшелона
Политизация общества суть форма социальной психопатии. Осложнения ее – «митингит» и «демонстрит».
372-й день Шара
N = N0 + 642163417 шторм-цикл МВ
День текущий: 9,6215 октября, или 10 октября 14 час 55 мин Земли
53-й день (57 гмксек) дрейфа галактики М31
22657 МВ-солнце над полигоном
На уровне К24 (приемная): 10 + 14 октября, 22 час
…Добела раскаленное острие башни
вонзалось в тьму Шара,
в ней мощно жила иная Вселенная:
рядом – и недостижимо далеко,
в их власти – и властвовала над ними.
История с радиоактивным эшелоном замечательна более не сама по себе, а тем, что привела в НИИ НПВ человека, без которого, вероятно, события здесь (а затем и в местах куда более обширных) развивались бы совсем иначе. Гораздо скромней и умеренней, честно говоря, развивались бы они. Как бывают поворотные (и даже переворотные) события, так бывают и поворотные люди.
Слухи о необыкновенных исчезновениях в Катагани и окрест росли и ширились. Правоохранители отказывались открывать дела «по факту хищений» в силу немыслимости такого факта: чтоб склад товаров, например, или вагоны с рельс улетели за облака. Страховые общества соответственно отказывали в выплате страховок.
Визит Страшнова показал, что есть и среди краевой верхушки человек, который понимает, что к чему. Явился Виктор Пантелеймонович как частное лицо; он нынче был в тени (хотя и с авторитетом среди своих выдвиженцев), состоял в правлении энергетической компании; пришел представлять ее интересы.
Уклонился от посещения директора Любарского, разыскал Бурова и Панкратова (коего, опытный человек, приметил еще в том совещании на проходной как вероятного лидера, заводилу), заговорил прямо:
– Не знаю, как вы это делаете, но в том, что работа ваша, от НПВ – уверен. В своей фирме я порекомендовал прикрыть все ценное металлическими листами и сетками, а их заземлить.
– О! – сказал главный инженер Буров. – Грамотно.
И больше ничего не сказал. Молчал и Панкратов, понимая, что в этой ситуации каждое слово тот самый «не воробей»: вылетит, а потом тебя поймают. Речь продолжил Страшнов.
В обмен на непредание огласке требовалась вот какая услуга. На Катагани-товарной стоит небольшой, всего на десяток платформ состав. В нем, в контейнерах, груз отходов от работы оборонных реакторов из центральной России; точный адрес неуместен. Обычно такие составы следовали в Среднюю Азию, груз захоранивали в пустыне на надлежащей глубине. Но теперь среднеазиатские братские республики суть суверенные державы – и не хотят. То есть соглашаются, но за немыслимые деньги; а денежки теперь не казенные, а свои. Фирмы.
Состав стоит вторую неделю – и журналисты что-то уже пронюхали, знают. У них даже фотографии его откуда-то взялись; когда нагрянут – и вместе с экологами – с другим составом не спутают. Потребуют немедленной проверки, замеров дозы, радиоактивного фона… ну, всего, чем людей пугают. Виктор Пантелеймонович прижмурил набрякшие веки. И это назревает вот-вот, не сегодня завтра. Так не мог бы этот состав таким же вот «инопланетным» способом срочно исчезнуть? Если трудно весь сразу, расцепить вагоны – и по вагончику. А? Иначе будет страшный скандал, демонстрации протеста – позор для Катагани. И вообще. Об интересах представляемой им энергетической компании Виктор Пантелеймонович умолчал, – это подразумевалось.
– Интересная задача, – молвил Панкратов.
– Да, – согласился Буров. – Мы подумаем, как ее решить. Завтра, значит, уже может быть поздно?
– Может.
– Тогда сегодня. Кто на станции в курсе и поможет?
Страшнов дал телефон и имя.
Они расстались без лишних слов.
В НПВ все делается быстро. Это обязывает к быстрым решениям и действиям в однородном мире.
372-й день Шара
День текущий: 9,7755 октября, или 10 октября, 18 час 36 мин
54-й день (58 гмксек) дрейфа М31
Странно солнце над землей – каждый день одно и то же.
На Катагань-товарную отправились втроем: Буров, Миша и Дуся Климов, второй человек по части сложных ловушечных задач после Панкратова, – прикинуть все на местности. А возможно, сразу и исполнить. Прихватили протяженную, сделанную в виде футляра для чертежей, Ловушку-миллионник.
Михаил Аркадьевич уверенно вел машину через город; дорогу на станцию знали, бывали там не один раз. С немалой выгодой для института и человечества.
На станции нашли человека, чьи координаты дал Страшнов; это был помощник диспетчера в форменной фуражке. Он кликнул какого-то сцепщика, проговорил несколько фраз, повернулся к ниивцам:
– Вот он вам все покажет. А если нужно, то и расцепит… – И сам с видимым облегчением удалился.
Сцепщик, парень лет тридцати, в замасленной стеганке и кепке, привел их на край рельсового поля, к двум тупиковым колеям. На предпоследней стоял этот состав, десять металлических платформ с металлическими же контейнерами без номеров и фирменных знаков; последняя колея была свободна. Далее шел пустырь.
Осмотрелись. Вечерело – и это предрасполагало покончить с делом сегодня; не тратить «нулевое время» (самое ценное) еще и завтра.
Далее был небольшой спор и обсуждение вариантов.
Расцеплять вагоны и вбирать их в Ловушку по отдельности – не то в ней выйдет навал, свалка. Климов предложил втянуть в «футляр» пустую колею на длину состава, а потом вкатить платформы на нее.
– Да зачем? – возразил Миша. – У нас же миллионник, он все возьмет сразу: и состав, и колею под ним. Там сантиметры на это пойдут. И будет все покоиться на барьерной НПВ-подушке…
– Хорошо, а потом что нам с этим добром делать? – недовольно молвил Буров. – Положить футляр с составом Страшнову на стол?
– Состав – пожалуйста, – сказал Панкратов. – Хоть два. Футляр – ни в коем случае. Подарить Ловушку-миллионник, вы что?! Она серьезней атомного поезда.
– Ну а куда деть-то? – настаивал Буров.
– Унесем, потом переправим в Овечье ущелье.
– В Овечьих схронах нам только железнодорожных платформ недоставало. Да еще с радиоактивным «добром».
Разговор шел при сцепщике. Тот слушал, с интересом посматривал на инженеров небесно-голубыми глазами.
Приняли вариант Панкратова; благо погода стояла сухая, и почва под рельсами состава тоже была суха. Непроводящая. Велели сцепщику пойти в конец состава и разъединить стыки рельс; Дуся Мечников отправился с ним.
Буров и Миша тем временем расположили Ловушку в конце колеи, за тупиковыми белыми столбиками с перекладиной, метрах в сорока от передней платформы.
Через полчаса вернулись Дуся и сцепщик. Развинтили.
Стемнело. В небе загорелись звезды; но на вышках станции еще не зажгли прожекторы.
И когда Панкратов откинул крышку «футляра» и поворотами рукояток на тыльной стороне начал неспешно, чтоб без лишнего шума, выдвигать НПВ-язык, под звездами это тоже выглядело красиво, фантастично и поэтично:
– сначала пространство с малым К охватило весь состав и приподняло его вместе с рельсами, отделив от земли;
– шумок перекачки при этом был умеренный, как от тронувшегося в путь тепловоза; а поскольку их немало сновало на товарной, внимания это привлечь не могло;
– потом Миша коснулся кнопочки для втягивающего НПВ-языка с высоким К; он выбросился мгновенно на двести метров – мгновенно же состав с рельсами стянулся в белую линию-молнию… и состава как не было. Только на промасленной земле остались вмятины от шпал, уходили в перспективу.
Сам состав был виден теперь на узком экранчике на боку цилиндра; внутренний сканер вычерчивал зелеными линиями его контуры и расположение. Панкратов поглядел: расположился правильно, как раз по оси «футляра»; отключил экранчик.
– Ух ты! – сказал за его плечом сцепщик. – Красиво.
– Во, парень, как техника может: раз – и там! – сказал Миша, закрывая «футляр» спереди. – Будешь рассказывать – не поверят.
Потому и не таились, что не поверят.
– Это точно: не поверят, – согласился сцепщик; у него был чистый тенорок. – Но знаете что, вам не нужно с собой уносить – ни футляр, ни состав. Оставьте все здесь. Нет, серьезно…
– Почему?!
– Понимаете, там ведь «осколочные» материалы. Ну, продукты деления урана и плутония, осколки их ядер… – Речь у сцепщика была внятная, культурная. – У них короткие периоды полураспада. Не более двухсот лет. У многих и вовсе годы, даже месяцы…
На разговор подошли Буров и Дуся Климов. Все ниивцы смотрели на развитого сцепщика с живым интересом.
– Так что при вашем К-миллион в Ловушке к завтрашнему утру, когда сюда нагрянут корреспонденты, экологи и телевизионщики, в контейнерах все начисто высветится. Распадется. Ведь пройдет несколько тысяч К-лет. И составчик с рельсами будет на месте – и радиации в нем нет никакой. Нет, серьезно. Вместо сенсации – пшик.
– Так вы не сцепщик? – спросил Буров.
– Почему? Сейчас сцепщик. Живу вон в том общежитии… – Он указал рукой на двухэтажный барак правее пустыря. – До этого – пациент клиники при Институте судебной психиатрии имени Сербского. А еще до этого старший научный сотрудник ядерного центра, откуда прибыл этот состав. Нет, серьезно…
– А почему вы уверены, что утром нагрянут массмедиа и экологи? – спросил Панкратов.
– Так я ж им и звонил. И фотографии передал. Завтра в одиннадцать обещали быть.
– Отблагодарить, значицца, захотелось? – сразу вник в суть Дуся Климов; он почуял в сцепщике близкую душу. – Родимому ядерному центру? Не иначе как за Институт Сербского?
Тот кивнул.
– Но теперь выходит, что вы их подвели, репортеров-то? – уточнил Панкратов. – Примчат на пшик.
– А вам что, их жалко? Подвели по-настоящему-то их вы, я только рельсы развинчивал. Да и что мне они! – При свете дня Миша заметил, что глаза у сцепщика голубые; сейчас, в сумраке, он разглядел, что они у него бедовые, злые. – С вами-то тиреснее. Но в самом деле лучше, если состав утром окажется на месте – с высветившимися до нуля отходами. Нет, серьезно. Они ведь с приборами приедут, с добровольными экспертами с физфака университета… А не окажется – рыскать начнут, выспрашивать: кто был, что да как, где состав?..
– Он прав! – поднял палец Буров.
– А как с благодарностью родимому центру… за Институт Сербского? – спросил Миша; он был наслышан о крутых нравах в ядерных организациях.
Сцепщик отмахнулся, как от мухи:
– Да бог с ними. С вами мне тиреснее. И вам со мной тоже будет, вот увидите. Нет, серьезно.
– Степень есть? – поинтересовался Буров.
– Кандидатская. Физмат. Докторская диссертация лежит.
– Как это вы нас так с ходу вычислили? – спросил Панкратов.
– Не с ходу. После вашего Шаротряса. Сгулял в центральную библиотеку, собрал и прочел все материалы об НПВ. Когда слухи о пропажах, об «инопланетянах» пошли, понял, что к чему. Я бы и сам так сделал. Нет, серьезно… Догадаться не трудно – доказать трудно. Но еще долго никто ничего не докажет.
– Растакую мать, я за! – горячо сказал Дусик. – Нашего человека сразу видно – он просто создан для НПВ.
– Вы сами-то еще без году неделя наш человек, – буркнул Буров, недовольный тем, что решают без него.
– Не неделю, а целых три, Виктор Федорович, – парировал Климов. – В НПВ это очень много. На целую неделю больше, чем вы главный инженер. И уже давите!
Они стояли вокруг темного цилиндра на двух треногах; футляр как футляр – только около скобы-ручки рдели два индикатора, зеленый («К-заряжен») и желтый («Загружен»). Вверху накалялись во тьме звезды обычного неба. Зажглись на мачтах прожекторы станции.
– Как вас зовут? – спросил Панкратов. – Меня Миша.
– Зовите НетСурьезом. Так везде, с вуза. По речевой привычке.
– Хм… ладно, это вместо фамилии. А имя?
– Имярек Имярекович. Не придавайте значения пустякам. Я муни. Знаете, кто это?
– Ну, наш человек, пробы негде ставить! – снова горячо вступил Климов. – Что те имена, в самом деле! Я вот Евдоким Афанасьевич, так меня, знаешь, в Дусю переделали. И фамилию даже присобачили от того монтера Мечникова из «Двенадцати стульев» – хотя я вовсе не алкаш.
– Но и своего не упустит, – поддал Панкратов.
– А какой русский человек свое упустит!.. Так что теперь нас двое! – И протянул руку сцепщику.
Так в жизнь НИИ, в жизнь странного НПВ-мира вошел странный – под стать ему – человек.
В НПВ все происходит быстро, и в НИИ НПВ все решают быстро и неординарно. Ловушку-монстра с десятью платформами опаснейшего груза внутри (о котором и речи не было, чтоб передать ее заинтересованному и хорошо знакомому человеку, Страшнову) оставили на Катагани-товарной под присмотром сцепщика, с которым встретились впервые. И с полной уверенностью: свой человек, наш.
…А сами направились одни в Овечий филиал, другие в НИИ – возиться с полигоном, решать головоломку: как наполнять его, где взять вещества и так далее.
В десять утра на Катагань-товарную подскочил опять на машине Панкратов. Сцепщик ждал его у колеи без рельс. Миша аккуратно выпростал из «футляра для чертежей» состав с рельсами – даже шпалы легли в свои выемки.
Протекшие в Ловушке века отразились на металле колес и боках контейнеров ровными пятнами сухой ржавчины. И нигде не осталось следа смазки.
– Класс… – сказал НетСурьез, когда вернулся с инструментом от конца состава. – Даже стык свинтил без усилий.
– Не «класс», а кибернетика, – ответил Миша. – Процессор Ловушки запомнил все манипуляции ввода, для вывода дает их зеркально, в обратном порядке.
«Сцепщик» забрал в пристанционном бараке-общаге скудные пожитки, книги, и они уехали в НИИ.
В одиннадцать часов на товарной появилось много людей с видеокамерами, фотоаппаратами, магнитофонами, приборами и даже плакатами. Все получилось, как предсказал НетСурьез: ни радиации, ни сенсации – пшик.
Глава 19Гений из подворотни и ученые в законе
«В спорах рождается истина»? Да – но не в спорах со жлобами. Для тех главное – поставить на своем.
День текущий: 10,55139 октября 6.454968E + 08 шторм-цикл МВ
11 октября, 14 час 14 мин
На уровне К6: 11 + 15 октября, 13 час
На полигоне 25 марта/шареня 115/97 К-года
35004 МВ-солнце
…Под этим номером также сияло не солнце-звезда, а МВ-галактика: соседняя, за найденной окраинной, более отдаленная. Но не слишком – вот фотоэлементы автоматики Бурова и приняли ее за самую яркую звезду, – немудрено. Сфокусировали полями пространственные линзы, начали по sin-закону приближать.
Утром она была «неправильной», светящейся кляксой. Ближе к полудню из нее сформировался звездный трехрукавный вихрь; наиболее ярко светило округлое ядро. В полдень рукава вихря свернулись и сомкнулись – галактика стала эллиптической. Потом снова вихрь расширяющийся, к вечеру – клякса иной формы. Ядро растеклось.
Но это между прочим. Антураж, от которого у знающих цепенела душа, а не знающим было все равно.
Далее следует вставное эссе. Оно вставное и эссе, потому что не очень сюжетно. Однако на нем, точнее, на его герое висят сюжеты всего последующего, еще трех с половиной романов[7]. Речь о НетСурьезе. Потому что его идеи затмевают любые, даже самые крутые, коллизии.
…У каждого есть своя личная жизнь. У вас, читатель. У меня, автора. У персонажей, разумеется, от чьих передряг и переживаний мы особенно склонны поронять слюни. У собак и кошек тоже своя личная жизнь – каждый, кто наблюдал их, этого не оспорит. Наверняка она есть и у земноводных, наших предшественников по владычеству на планете, например у лягушек – особенно весной, когда они томно воют и ухают на болотах: ведь от всей же души, во имя любви и долгого личного счастья. И у стрекоз, жучков-мотыльков она есть… и так, наверное, вплоть до бактерий и вирусов.
Уже из этих экстраполяций ясно, какая это, извините, мура. Хоть ей и посвящена бо́льшая часть художественной литературы. Литература сия – так называемая «реалистическая» – суть простой фокус, что первым заметил юный еще Максим Горький, который рассматривал на просвет страницы романов: буквы, закорючки на бумаге, а читаешь – и все живет… что за черт?! И я не читатель, а вроде сам этот храбрый рыцарь, или умирающая дева… Фокус сей в том и состоит, чтобы потеребить вас за чувства. Лучше за самые простые: чем они проще, тем массовее, тем больше тираж и выручка за бестселлеры. Отсюда, в частности, неугасимая популярность и доходность порнухи.
Если глубже, то все искусства, включая литературу, присоединяют нас – через образы и звуки, слова и мысли – к индивидуальности мира. Она одна на всех, непредставимо громадная. И для мошек тоже, для любой твари – а то, что они присоединяются не через чтение, глядение и слушание, так, вероятно, еще прямее. Но фокус в том, что каждому существу представляется, что только он индивидуум и о-го-го, а все прочее – гиль.
И уж если в этом сплошная иллюзия: не-мое, все-общее есть мое – что говорить о прочем.
Мы отдали дань личной жизни наших героев еще в первом романе: у Пеца было одно, у Корнева другое, у Толюна третье и так далее. Не смогли увернуться от этого и здесь: у Панкратовых вон завелись НПВ-детишки, Валю Синицу директором не выбрали… ай-ай! Будет и дальше, обойти невозможно, о людях пишем. Но лишь в той мере, в какой автору не удастся сей предмет обойти, увернуться от него, проскочить мимо – как он и в жизни, кстати, уворачивается от этого – и довольно успешно – последние годы: надоело.
Потому что все это, повторяю, чепуха. Сопли. (Кстати, наши предки – особенно из славян, а среди них особенно из дворян и казаков – это лучше нас понимали; потому и крупнее жили, размашистей, шире.)
Главным в жизни людей и человечества, цивилизаций и вселенных были и есть идеи. (Один мой знакомый вопрошал: «Да зачем людям идеи?..» Не та постановка вопроса. Зачем идеям – люди? А ежели кто и оказался им нужен, то это для него – честь.)
Сверхсюжет этих романов посвящен возникновению и развитию новых идей и знаний о мире. А от них – и сверхчудовищных событий и дел (пока только чуть затронутых вначале), против которых все личностные штучки-дрючки просто неразличимы.
Наиболее примечателен в этом – наш новичок.
Из личной жизни его приведу лишь одну подробность (да и ту, пожалуй, смог без моей помощи уже подметить вдумчивый читатель). Он говорил нормально: «Нет, серьезно» или «Нет, я серьезно…» – речевая привычка, вполне уместная в устах человека, чьи высказывания неординарны и, как правило, действительно весьма серьезны, значительны; настолько, что неподготовленному собеседнику трудно бывает, как говорят, врубиться, принять их к размышлению. А коли так, то проще поднять на бу-га-га. Вот и пересобачили на жлобское «Нет, сурьезно», сделали кличкой – еще в институте.
О прочем в его жизни только и остается нам судить по тому, что человек сей отрекся даже от имени-отчества своего, да и от фамилии тоже. Принимайте, мол, меня таким – вне имен и названий. Муни. Отшельник.
В его отшельничестве было спокойно-усталое: да пошли вы все.
Как жизнь обычных людей измеряют в годах, так жизнь Имярека Имярековича НетСурьеза можно измерять в идеях. Мы не станем тревожить те, которые довели его до изгнания из НИИ п/я такой-то, затем до психушки и завершились пребыванием на Катагани-товарной в качестве сцепщика. Начнем с тех, какими он утвердил себя… попутно и восстановил многих против себя – в НИИ НПВ.
Он слонялся везде, покуривал, посматривал, послушивал – не спеша ни подключиться к какому-то делу, ни присоединиться к чьему-то замыслу. Побывал в зоне у «полигона будущего Материка», на НПВ-баржах внутри его, на Внешкольце и на Капмостике, на верхотуре – от трензала по обновленную ГиМ-2.
Он заглянул в лабораторию Ловушек на уровне К110, как раз когда Миша Панкратов и Дуся Климов развивали только что родившуюся идею транспортировки по многим площадкам. ТМП, сразу и аббревиатуру дали.
Предложил ее Миша взамен перевозки взятых в горах утесов вертолетами в Ловушках-схронах, – и право, она была неплоха.
– Раз мы берем что угодно через облака на дистанции в сотни километров, значит это взятое, вышеупомянутое… будь то валун, банк или железнодорожный состав, не играет роли, – единым духом выдавал Михаил Аркадьич, стоя с мелом возле доски, – ну а вывалив его из Ловушки, точно так можно взять другой Ловушкой с расстояния в сотни километров через облака…
– Если они будут где надо, – вставил Климов. – Между этой площадкой и той Ловушкой.
– Естественно, – согласился Миша. – Но сейчас осень, октябрь. За облака и тучи можно не волноваться. И тогда смотри… – Он принялся рисовать мелом на коричневой поверхности зазубрины слева, круг на палочке справа, извив в середине внизу, два облакоподобных овала вверху; соединил через них двумя дугами левую и правую части. – Вот горы, вот Овечье с ЛОМами, вот НИИ… а вот подходящие облака. Берем камень… кладем на площадку в Овечьем… Ловушка около НИИ чрез свое облако берет его…
– Зачем около – прямо на краю Внешкольца ее и ставить!
– Правильно! Тогда та же Ловушка и опустит взятый валун на полигон. Никаких схронов, главное, никаких вертолетов… А!
Это победное «А!» было адресовано не столько Климову, который уже внес свой вклад в идею ТМП, сколько НетСурьезу. Тот стоял, смотрел, покуривал сигарету, потом усмехнулся:
– Вы те самые два тонущих ростовщика. Нет, серьезно.
– Какие ростовщики, где тонут?
– В пруду. Нет, ну, там был один. Все тянут руки, кричат: «Давай!» – а он не дает. И тонет. Насреддин понял его натуру, протянул руку со словами: «На, бери!» – и тот сразу ухватился.
– Ага… – скучно взглянул на него Климов. – Мы тонущие ростовщики, ты Ходжа Насреддин. Возмутитель спокойствия. Ну, валяй, протягивай руку и говори «На!» Я не гордый, я возьму.
Стоит заметить, что такому повороту разговора – с явным вниманием к реплике только что пришедшего человека, да еще и новичка – кое-что предшествовало. НетСурьеза, вопреки его кличке, уже принимали всерьез. Миша Панкратов так наверняка.
Ну, прежде всего то его «рацпредложение» на Катагани-товарной: не таскать радиоактивный эшелон, а оставить на месте, сам высветится. Так и вышло. Затем последовало еще более крупное – в первый же день работы в НИИ (он, правда, длился для Имярека более пяти суток… человек, что называется, дорвался); настолько крупное, что оно, если говорить прямо, породило Ловушки следующего поколения, ЛОМДы – Ловушки-миллиардники.
– Надо это… двадцатиметровые цистерны, – сказал он раздумчиво Панкратову, понаблюдав в мастерской сотого уровня за сборкой ЛОМов. Там в жерла «максутика» как раз вставляли и крепили метровой длины цилиндр, вторую ступень; его потом и заряжали самым крутым К-пространством, чтобы потом упрятать туда пятидесятиметровый утес. – На сто двадцать тонн бензина, они же сто двадцать кубов… на восьмиосных платформах. Ну, платформы, понятно, долой. Видел такие?
У него была скверная манера говорить не слишком доходчиво и не совсем внятно – будто всем наперед должно быть понятно и известно то, что ясно ему и что он знает. С полуслова.
– Может, и видел, не припомню, – отозвался Панкратов. – Так что?
– Так… сколько в нее, цистерну, влезет, во вторую ступень-то… против этих цилиндриков. Только вставлять в «максута» придется не так. Засовывать К-языком.
Миша смотрел на него с не меньшим интересом, чем тогда на станции, когда сцепщик в замасленной фуфайке начал изрекать насчет «осколочных» изотопов и их ускоренного высвечивания. Ну, тип, ну, башка!.. Панкратову вполне хватило этих невнятных фраз: все верно. Да, они помещали эти цилиндры в трубы «максутиков» потому что так было привычно и удобно: меньшее в большее. Но возможность поместить большее в меньшее осталась неиспользованной – а на то и НПВ, на то и Ловушки! Ведь этот цилиндр после введения К-пространства в первую ступень Ловушки обращался там в светящуюся иголочку. Так что места там явно хватит и для цистерны. А они пренебрегли. И вот, пожалуйста, свежий человек со свежим взглядом ткнул его носом.
– Там на Катагани-товарной я видел на крайнем запасном, – продолжал НетСурьез как ни в чем не бывало, – в другую сторону от нашего эшелона… составчик таких. Цистерн пятнадцать, все восьмиосные… Вроде порожняк. Так, может, съездим?
– А то!.. – сказал Миша.
И в сумеречную пору этого дня они вдвоем снова посетили те же пути, прихватив тот же «футляр для чертежей» и треноги. Отыскали на тупиковом крайнем пути и этот эшелон, шестнадцать белых двадцатиметровых цилиндров высотой с дом, на четырех двухосных катках каждый.
…Когда дошло до дела, Панкратов замешкался. Тормознул.
– Слушай, а ведь они же чьи-то, эти цистерны. Чьи?
– Там на боках написано. А что?
Миша посмотрел. В сумерках ничего нельзя было разобрать.
– Но мы же кого-то разорим.
До сих пор Панкратов более «спасал» обреченную на переплавку, а то и на свалку научную аппаратуру; брать чужое добро не слишком ему нравилось.
НетСурьез смотрел на него с усмешкой:
– Не распускай сопли. В стране, где народ нищает, богаты только жулики, взяточники и воры. Разорим тех, кто нас разорил. А то и вовсе страховую компанию. Не медли.
«В общем-то, он прав», – подумал Миша.
Далее повторили те же манипуляции, втянули цистерны вместе с участком рельс под колесами в «футляр». Увезли.
Конечно же, Миша не успокоился, пока один такой цилиндр не вставил в «максута» в сборочной мастерской К-языком из другой Ловушки. И цистерна там после К-зарядки превратилась в светящуюся иголочку.
Объем цистерны был раз в триста больше; соответственно, во столько раз можно теперь удлинить НПВ-луч. Если теми дотягивались до Луны, то с цистернами хоть до Марса.
Так что и у него были веские причины внимательно слушать сейчас невнятную речь НетСурьеза.
И у Климова тоже.
После совместного подъема-внедрения в МВ, в котором Евдоким Афанасьич был, понятное дело, гидом, когда вернулись, вышли из кабины ГиМ, он рассказал Имяреку о своем недоумении: почему окраинные галактики, порожденные длящимся долю секунды вселенским штормом, живут аж по десять секунд?
Тот помотал головой, будто отгоняя мух:
– Объясни еще раз.
– Что?
– Что здесь можно не понимать? А галактики Большой Вселенной и вовсе живут миллиарды лет. А вы вот здесь живете свои месяцы и годы соответственно К-уровням. И окраинные в своем К-уровне.
– Так порождены ж там…
– А дети тоже сплошь и рядом переживают тех, что их породил. Что здесь можно не понимать? Первичны события, вот и все.
И Дусик отошел от него, чувствуя себя частично идиотом, частично мячом, по которому наподдали, и он теперь далеко летит. Ему самому показалось странным свое недавнее недоумение. В самом деле, что здесь можно не понимать – если охватить умом весь диапазон бытия! И он, много раз поднимавшийся в МВ, с упоением вникавший в миропроявления ее, не охватил. А этот – сцепщик с Катагани-товарной, сразу. «Вот гад, как он меня!»
Но вернемся к ним у доски.
– Так уже… – сказал Имярек. – Для умных достаточно. Нет, серьезно.
– Хорошо, – склонил смиренно выю Климов, – я не только негордый, но и неумный. Так ну?..
– И я тоже, – добавил Миша. – Не дай нам утонуть.
– Может, лучше сами? Время здесь навалом, неделькой позже, неделькой раньше. Больше уважать себя будете, меньше злиться… в том числе и на меня. Нет, серьезно.
– Да брось ты! Не видишь, я уже пузыри пускаю! – произнес Дуся.
– Ну, как хотите. Ростовщики не вы, а ваши Ловушки. И назвали же! Себя заморочили: поймать, схватить, спрятать… А эти устройства одинаково могут и «Хватай!», и «На, бери!». Пространству все равно.
НетСурьез полюбовался лицами этих двоих, заплевал окурок, кинул в урну:
– Ладно, вы уже на берегу. Обсыхайте. – И ушел.
Панкратова озарило в ту же минуту:
– А и верно!
– Швырнул, как кость… – дозрев, с восхищением и злостью молвил Дуся. – Ну и тип, а? Осчастливил – а хочется морду набить.
– Гениально! – У Панкратова сам раскрывался рот. – Нет, правда – симметрично же все: что туда, что оттуда. Сейчас считаем, пробуем… А мы-то! Это же тот самый К-язык в монтаже. Еще вчера мог дозреть – вместо этой ТМП… тьфу! И облака ждать не надо. «Дай!» – «На!»-транспортировка, ДНТ. Метод встречных Ловушек!
– Вот именно: мы-то! – не успокаивался Климов. – Назвать эту идейку гениальной – это, Миш, чтоб нам с тобой не называть себя кретинами. Идея очевидная. Мы в самом деле зашорились – два придурка. Можно не глядеться в зеркало, достаточно друг на друга… пока не сделаем. А ну, давай прикинем.
И тряпкой стер нарисованное Мишей. Идея ТМП – новорожденная и окрещенная аббревиатурно – приказала долго жить.
Новый рисунок на доске, вскоре, в тот же день, воплотившийся в жизнь, был таков: Ловушка, захватившая предмет (в режиме «Дай!»), поворачивалась в другую сторону, выбрасывала НПВ-язык с этим предметом в режиме «На!» на ту же – или большую – высоту, где гуляют облака-экраны. Но вместо облака там его просто встречает надлежаще раскрытый НПВ-язык другого ЛОМа – в режиме «Дай!». НПВ-языки скрещиваются, как лучи прожекторов; первый отдает второму свою добычу. И все. Не надо ни облаков, ни тем более вертолетов. На тех же дистанциях.
Проверили в лаборатории, все вышло предельно просто. Потребовалось слегка перестроить схему для режима «На!» – управление полем.
Да, это было решение проблемы НПВ-транспортировки надолго, навсегда.
И подарил «зубрам НИИ» его новичок, хмырь с невнятной речью. Сцепщик, пациент Института судебной психиатрии имени Сербского, кандидат физматнаук.
Самое обидное, действительно выходило именно так: зашорили себя этим хватательным неудачным названием – и не доперли. Только поэтому. А хитрости никакой.
И хотя в окончательную схему вошла и идея Евдокима Афанасьича: ЛОМ-приемник расположили именно на краю Внешкольца, повернув в сторону Овечьего – чтоб сразу брать камни и опускать на полигон, – тот долго не мог успокоиться.
– Но мы-то, мы-то… как кость нам кинул, а? – изливал он душу Панкратову. – Я ведь на подначку работал, позабавиться хотел. Полная уверенность, что коли мы не знаем решения, то никто. Слушай, дураки мы или умные?
– Как когда.
– А как когда?!.. Ведь это жизненно важно: в критический-то момент кто мы окажемся?
Вечный вопрос бытия. Цивилизация не дает на него ответ.
(Вот, оказывается, почтенные читатели, к какому моменту надо было привязать тот искрометный диалог Альтера Абрамовича и Вениамина Валерьяныча о «На!» – «Дай!»-транспортировке и прочем. То-то у меня были сомнения.
Склероз, склероз… этак я и Валерьян Вениаминыча Пеца из гроба подниму.
Но ничего не поделаешь: написано пером – не вырубишь топором. Вперед!)
Но проблему вещества для Материка это, увы, не решило. Она была не в способе перемещения.
Ускоренно доставили в этот день и первую половину следующего еще семь «островов» тех же примерно размеров, опустили в намеченные места К-полигона. Получился сверх тех поименованных четырех архипелаг Большие Панкраты – камни Михаил, Алефтина, Димыч и Сашич (так население башни прозвало двух годовалых НПВ-бутузов, очень серьезных ребят) в северо-восточной части, камень Нюсеньки (чтоб порадовать безутешную после кончины Корнева секретаршу) и еще два: Большой Бармалей и Малый Бармалей; эти так назвали больше из озорства.
В НПВ все делается быстро. К этому времени под Внешкольцом натянули координатную сетку из тонких проволочек – с делением по градусам, угловым минутам и секундам. Соответственно географическим координатам Катагани и тому, что на сотни километров прилегало к ней с запада и востока, севера и юга; только обращено это было теперь внутрь, на хоздвор НИИ. Создаваемая там территория простиралась с севера на юг на шестнадцать угловых градусов, от 55-го до 41-го северной широты; и на двадцать градусов с востока на запад, от 52-го до 36-го восточной долготы. Для перемещавшихся там на НПВ-«бригантинах» это были вполне серьезные координатные числа, важные вплоть до минут.
Центр будущего Материка имел координаты города Катагани: 48 градусов северной широты, 44 градуса восточной долготы. Большие Панкраты находились на 50 градусах северной широты и 40 градусах восточной долготы.
(Але Панкратовой эта самодеятельная «география» сначала страх как не понравилась. Она стеснялась своего старомодного имени-отчества; действительно не повезло: Алефтина Ермолаевна – не модерная НПВ-дама, а старая хрычовка из позапрошлого века. Но когда назвали остров – с координатами 50 градусов 31 минута 20 секунд северной широты, 47 градусов 33 минуты 50 секунд восточной долготы, – постепенно смирилась.
– Чудачка, – втолковывал ей Миша (он это и устроил), – это же вроде как в Сибири есть станция Ерофеич – по отчеству Хабарова, исследователя и покорителя Дальнего Востока. Тоже отчество не дай бог, только алкаша обрадует. Зато ж на карте. Одним этим ты превзошла всех Алл, Алин, Алис, Александр… и даже Анжелик!)
Тем не менее это был предел. Более в горах того, «что плохо лежит», не осталось; все остальное лежало, стояло и высилось хорошо: вблизи населенных пунктов, аулов, сейсмостанций, овечьих отар и всего, что есть в южных горах. Обшарили НПВ-оболочками через облака все в окрестности в радиусе полтысячи километров. Брать больше там было ничего нельзя.
Полилог типа «Они» (где? В координаторе, в трензале, в лаборатории МВ – не важно; присутствовали многие; в информсеть не пропустили):
– В Северном Ледовитом вот есть совершенно безжизненные острова… Организовать цепочку Ловушек по схеме «Дай!» – «На!»
– И мы еще будем Россию разворовывать. Ну, знаете!..
– Небольшие островки дела не решат. А материк и оттуда не возьмем.
– Вы опять зашорились, как с Ловушками: хоть через облака, но чтоб непременно с Земли… есть же Солнечная система. Нет, я серьезно…
И было ясно, кто это произнес.
– А! Это мы обсуждали еще до тебя.
– До него-то до него… но тогда у нас не было ЛОМДов. Миллиардников с цистернами внутри. Теперь есть. Если К-миллион, к чему мы привыкли, дает километр в геометрическом миллиметре, то К-миллиард вмещает его в одном микроне! Разница. Так что Имярек снова в масть.
Это сказал Панкратов. У него были оправданные надежды на НетСурьеза.
– Так что, другие планеты будем курочить?
– Там тоже все под наблюдением и на учете, даже их спутники мелкие… Названы и всюду записаны. Фобос, Деймос…
– Нет, зачем. Есть и такое место, где не все: астероидный пояс. Там все даже заранее подроблено. Только что не расфасовано. Астероидный пояс. Нет, серьезно.
– Обсуждали мы и про этот пояс!..
– Позвольте, я внесу ясность, – вступил Любарский. – В астероидном поясе на расстоянии от двухсот до пятисот миллионов километров от Солнца вращается в самом деле большая туча-шлейф обломков – то ли развалившейся планеты, то ли не состоявшейся. Подобные мы наблюдали в МВ. По разным оценкам там от пятидесяти до ста тысяч обломков. Зарегистрированы и описаны, с известными орбитами, тысячи две – размерами от сотен километров… ну, Церера, Веста, Гермес и так далее, малые планеты – до десятка километров. У них, как правило, и названия есть. А то, что мельче, можно сказать, пока бесхозное…
– Если по десять километров поперечником, нам бы для Материка таких хватило бы с тысячу, – деловито заметил Иерихонский. – От силы – полторы.
– Ну-с, во-первых, десятикилометровые все на учете. Так что ориентируйтесь на меньшие. Во-вторых… расстояние до них с Земли, из нашего Овечьего филиала, до ближайшей части астероидного пояса – от девяносто миллионов километров до двух сотен с лишком. Да-да, знаю: дотянемся! – поднял руку директор на протестующие жесты сразу Климова и Панкратова. – Новыми ЛОМДами дотянемся. Но этого же мало. А раствор НПВ-луча? Если на дистанции до Луны он расширяется так, что захватывает Луну… это выходит один процент, – то в астероидном слое развернется на сотни тысяч, а то и миллионы километров. Представляете, что мы таким НПВ-неводом можем наловить – не глядя?! Ту же Цереру в компании с Вестой… или тучу зарегистрированных малых планет помельче. Это космическая авантюра, как хотите. Это нельзя.
– И нам такие крупные не нужны, – опять деловито вставил Шурик. – Это перебор, слишком много. При К8640 их полигон просто не вместит.
Все замолчали.
– Но это ж вы просто не умеете… – медленно сказал невнятным тенорком НетСурьез. – Не освоили еще. Потому и раствор велик. Можно вполне прицельно сужать луч. Нет, серьезно.
Бор Борыч Мендельзон потом долго менялся в лице не только при встрече с НетСурьезом, но и при упоминании о нем. Это ведь он и его лаборатория полевого моделирования должны были уметь, знать и освоить. И не придя посоветоваться, не проверив свою идею на стендах, в компьютерных моделях, в ваннах… шарах сразу при всех!
И Буров Виктор Федорович после того весьма настороженно посматривал на него. Должность главного инженера молча подразумевает, что ты главный по идеям и решениям. А он оказался тут уж настолько не главным!.. И ладно бы вставляли ему фитиль люди вроде Пеца, Корнева или хотя бы Бармалеича. А то – никто. Сцепщик. Вот с цистернами это было ему в масть и в самый раз. И достаточно бы. Так нет!
И Варфоломей Дормидонтович не раз вспоминал об этом эпизоде. Дать глубочайшую, переворотную для всего проекта К-Атлантиды идею (да, как показало будущее, и не только для него) под соусом «вы это еще не умеете» – будто это валенки подшивать! – более издевательски, пожалуй, и нельзя. Такого унижения ученые мужи не забывают. И как это у него, Имярека, просто выскакивает! Так что понятно, как ты, мил человек, загремел в психушку.
(Любарский, работник самой демократической из наук, знал немало и о нравах в закрытых учреждениях «самой гэбистской из наук». Сетовали: ах, там ядерными делами ведал Берия, он насаждал тюремные порядки! Но каждый руководитель «почтового ящика» в компании с завкадрами и начальником первого отдела тоже был маленьким Берией, так же мог распорядиться судьбами подчиненных. И это длилось еще лет двадцать после того, как маршала Берию расстреляли.)
«Но откуда же ты такой к нам явился, человек, чувствующий истину: из того НИИ п/я номер такой-то? Из палаты номер такой-то? С Катагани-товарной? Или прямо оттуда?.. Мы делаем – с нами делается. В том числе и через новых людей?»
Глава 20Последний астероид и последняя идея
Умные люди отличаются от глупых вовсе не тем, что не совершают ошибок. Это невозможно. Но они не повторяют их. Они делают новые. Все новые и новые. Отсюда непрерывный прогресс мира – до самого его конца.
Тем не менее Имярек Имярекович определил верно: не умели ниивцы пользоваться тем, что сами заложили в идею и конструкции Ловушек. Перед глазами было, да не видели. Застила им все тонкости оторопь от своих дел и достижений. Вот со стороны и оказалось видней.
Не пришлось даже новые кнопки и регуляторы на пультах Ловушек ставить; подогнали полевые режимы теми, что там наличествовали. Подгонка состояла в том и только в том, что ежели прежде они выбрасывали из зева Ловушки «оболочечный» НПВ-луч для разведки и наблюдений и, только найдя цель, выстреливали в нее хватающий игольчатый К-язык, – то теперь следовало и эту иголочку импульсами, толчками высовывать в поиске цели… Но не до конца. В этом «не до конца» была вся тонкость: оболочка самоконцентрировалась, стягивалась вокруг К-оси. Нет расплывания, расширения, раствора НПВ-луча размерами с Луну и более. Никакого нет. Точечная наводка.
А когда навелись – ам! – и взяли. Втянули.
Это – после лабораторной проверки, понятно – и опробовали 14 октября на пировавших в Ицхелаури. Раньше бы так избирательно точно не смогли: или всех, или никого. Заодно убедились и в том, как быстро К-луч-миллиардник превращает напроказившего жлоба-номенклатурника в СВ, в скелет и вонь.
Это тоже было вроде лабораторной проверки. А может, и примерки. Через облака.
Главным теперь – и в тот же буквально день – стала исходная нацеленность «максутиков» на площадке в Овечьем ущелье вверх. Мимо облаков, теперь они были помехой. И намного дальше. В космос. На астероидный пояс. Неспроста эта их нацеленность с самого начала блазнилось директору Любарскому как некий намек.
День текущий: 10,6112 октября, или 11 октября, 14 час 28 мин
На уровне К1 (Овечий филиал)
Планеты были неинтересны – соринки в околосолнечной
круговерти пространства.
Да и Солнце тоже –
комок светящейся пены в центре вихря.
Интересно там, как и на Земле, было то, что можно взять.
…Здесь уж побоку пошли все симпатии-антипатии, интеллектуальные обиды. Подключился Буров, привлекли, привезя в Овечий филиал вместе с детьми, с Димычем и Сашичем, Алю как главную по мостовым схемам. И при первых проверках идеи НетСурьеза обнаружили чудесную вещь.
– Заброшенный на десятки миллионов километров в космическую высь, в астероидный пояс самостягивающийся НПВ-луч начинал вибрировать, когда в кончике его оказывалась «добыча». Так вибрирует туго натянутая леска, если на уду попадается серьезная рыбина. Это заметили сперва по приборам, затем Буров быстро перевел эффект в звучание. И оказалось, что по высоте тона этого звучания можно как бы «взвесить» попавшийся астероид: чем он крупнее и тяжелее, тем выше звук.
Внешне, геометрически протянувшееся за орбиту Марса из Овечьего ущелья неоднородное пространство-время (чужое, добытое, это стоит помнить, из МВ в Шаре) и представляло собой леску, тонкую струну. Но внутри, физически, оно было многотысячекилометровым в поперечнике; пространственная труба, сравнимая по диаметру с планетами. И то, что оказывалось около НПВ-острия этой «иглы», отнюдь не насаживалось на нее, а легко и свободно входило внутрь. Далее жабье втягивание НПВ-языка – и добыча на Земле.
– Подобно тому как сначала Ловушками брали у владельцев то, что плохо лежит.
– И потом в окрестностях Овечьего хватали то, что неаккуратно лежит в горах (именно неаккуратно, небрежно – и посему под угрозой схода лавин или оползней).
– А равно, впрочем, и то, что уже оползло, завалило ущелье или проход между горами… то есть для пользы человечества, конечно, не корысти ради; специально находили такие места, обозревая отраженным от облаков НПВ-лучом… нет, серьезно!
– Так вот, подобно этому и в космосе брали соответственно то, что, по мнению двух наибольших авторитетов, Дусика и Бармалеича… ну, не сказать, чтобы плохо лежало (там ничего не лежит), но, во всяком случае, плохо, ненадежно вращалось на орбитах; с большим, например, эксцентриситетом.
– …Если еще эксцентриситет увеличится, то астероид, того и гляди, перейдет с эллиптической орбиты на параболу, уйдет в кометы – ищи-свищи… так лучше давайте мы его заберем. «Пока не пропал», – довод Климова, с которым с кривой улыбкой соглашался и Варфоломей Дормидонтович.
Разровняли Ловушками-фрезами выше филиала площадку-котлован в несколько километров, устроили здесь «плоский схрон» при К20; помещали туда для оценки и просмотра первые уловленные космические глыбы. Глыбы километрового размера при захвате давали себя знать низким шмелиным гулом в динамике ЛОМДа.
Оптимальны были именно километровые астероиды. Со всех позиций: во-первых, не зарегистрированы астрономами, бесхозны; во-вторых, их много; в-третьих, легко узнать-«взвесить» по характерному гулу НПВ-луча и, наконец, удобны, в самый раз для дальнейших манипуляций. Они хорошо садились на титановое корыто, также распыляясь и дробясь снизу: самопритирались. И выходила примерно равная высота выстраивающегося на полигоне каре таких валунов (среди которых уже затерялись первые «острова», опорные пункты недавних наблюдений).
Да и откровенно сказать, брать еще более крупные, по нескольку километров в поперечнике, было просто страшно. И от километровых-то пробирала жуть.
…Снять плоское НПВ-поле К20 – и даже такая глыба сразу возвысится над скалами, разворотит окрестность, сотрясет почвы. Боже упаси, его снять! А если несколько километров!..
Поэтому, оценив, прикинув: куда ее и как, глыбу снова вбирали в ЛОМ и освоенным уже «На!» – «Дай!»-способом пересылали на Внешкольцо, опускали в полигон.
…Но все равно по мере накопления и таких небесных глыб на полигоне (внешним размером, напомним, со стадион), выстраивания их там, в центре, в изрядное каре – возникал, не мог не возникнуть, зудел в умах и душах вопрос: что будет, если аварийно сбросится это сконцентрированное плоскозевными Ловушками, поддерживаемое ими же пространство К8640? Аварийно. Мало ли что?.. Даже если не всеми сразу, а только одна выйдет из строя: упустит контроль над своей частью полигона. Все ж разворотит.
Пока там был только засосанный воздух, это грозило взрывной ударной волной, которая, ладно уж, обрушила бы башню. А сейчас… эти камни наверняка распространятся на добрый десяток километров – и сотрут с лица земли то, что здесь есть. То есть институт, поселок Ширму и ближнюю часть Катагани.
А?..
Эти опасения обсуждали, но тоже не пропустили в информсеть. Ниивцы «верхние» уже многое не пропускали туда.
Оставалось надеяться, что не сбросится. Не было такого факта. Тем не менее Буров распорядился срочно изготовить второй комплект таких Ловушек.
Дублирование – основа надежности.
То есть лучше бы, безопаснее – еще мельче. Но тогда утрачивается производительность.
– Послушайте, – уныло сказал Шурик Иерихонский, – но если брать такие километровые крохотулечки, то для Материка их понадобится, я извиняюсь, добрый миллион! Это ж на сколько лет работы? На века?..
Работа шла в «нулевом» времени. За день успевали взять десяток-полтора астероидов.
Иерихонский сделал соответствующий пересчет этого миллиона небесных валунов на дни работы в Овечьем, на пересылку, упаковку на полигоне… Да, получилось на век с гаком.
Выходило, что и эта мысля – не та. Не наилучшая.
День текущий: 13,6512 октября, или 14 октября, 15 час 26 мин Земли
В этот день случилось открытие, без которого они могли бы обойтись.
С размытой шлейфовой орбиты за Марсом был добыт Сорок девятый астероид. Очередная километровых размеров глыба рваных очертаний была выужена Ловушками и доставлена на площадку-котлован выше Овечьего ущелья. Назвать космический камень с прописной буквы пришлось вот почему: когда опустили его на смотровую площадку, обратили внимание, что зазубрины на стороне его, оказавшейся вверху, странно периодичны: выступ – впадина, выступ – впадина… по огибающей, по дуге. Равных размеров и высот.
– Шестеренка, – сказал Панкратов.
– Без часов, – добавил Климов.
Действительно, на фоне искаженного розово-синего неба вырисовывался как бы краешек гигантской шестерни.
– Никакие это не часы, не шестеренка, – выразил мнение Шпортько, любитель фантастики. – Просто признак разумности. Искусственная структура.
Они втроем добывали эту глыбу.
– Вот что, на полигоне ее ставим в середке и этим местом вверх. Там и рассмотрим.
Там и рассмотрели. Сперва с Внешкольца, потом с «Бригантины», потом, когда вскарабкались, – вблизи. Да, это была часть не то сооружения, не то изделия. Не сооружения, потому что не сооружали, не собирали – удаляли лишнее из каменного монолита. Есть в Индии, в Гималаях, храмы, вытесанные в цельной скале подобным образом – с колоннами, алтарем, скульптурами. На этой глыбе таких подробностей не оказалось; каждый выступ – «зубец шестеренки» – был размерами с крепостную башню. Внизу все они переходили в отвесную стену, вдоль которой шел также вытесанный в монолите ров.
Все это располагалось на выпятившемся утесом краю глыбы и со всех сторон оборвано сколами; по ним легко угадывался материал: гранит и базальт. Осадочных пород, как и признаков наличия морей, воды, не было.
Поверхность же всего, что не попало в сколы, была оплавлена. В том числе и грани зубьев «шестерни». Так что если и имелись на этих башнях фигуры или письмена, они все пропали.
Открытие, без которого они вполне могли бы обойтись. Обескураживающее, руки от него опускались. Одно дело таскать астероиды просто как небесные бесхозные камни – мало ли их, кому они интересны! – и совсем другое, когда это вон, оказывается, что.
…Крепость ли это была, храм ли, что-то еще – дело второе. Десятое, собственно. Главное же – да, между Марсом и Юпитером жила, вращалась под Солнцем планета. На ней была жизнь, обитали разумные существа. И судя по тому, что в итоге осталось облако обломков – да и по оплавлению поверхности, признаку многотысячеградусных температур, – она бабахнула, как осколочная граната. Раз – и нет. Как? Почему?..
А если судить по размерам и формам «шестерни», то создавшие ее и трудились долго, и работали явно на века, на тысячелетия – то есть были уверены в надежности, прочности своего мира. Как мы – в надежности и прочности своей планеты.
И… горячий привет! Очень горячий, тысячеградусный. Даже фигур, скульптур не осталось, оплавились; не угадаешь, какие они были.
Знание, без которого лучше бы обойтись. Живешь так действительно живешь – и…
Разговор с глазу на глаз.
– Послушайте, Витя, а в этом что-то есть, – сказал Варфоломей Дормидонтович.
– Что и в чем?
– Ну, что внешние факты и обстоятельства притормаживают нас, слишком быстрых на мысль и решения. Придерживают за штанишки, как зарвавшихся детей. Вот и Сорок девятый этот астероид с шестеренкой… Может, нам пора остановиться с небесными заготовками?.. Мы вправду разактивничались сверх меры. Вы знаете происхождение слова «халтура»?
Вопрос был неожиданный и с подтекстом.
– Ну… наверно, «плохая работа».
– Нет. «Халтурой» у воров именовалось обворовывание могил – со свежими покойниками, на другую ночь после похорон. Таких воров, соответственно, звали «халтурщиками». Это были последние люди в блатном мире.
– Так вы что, аналогию, что ли, проводите?!.. С нами, берущими из космоса!
– В какой-то мере да. Мы орудовали не в астероидном поясе, а на астероидном кладбище.
– Ну, знаете!.. И что же вы предлагаете?
– Остановиться, притормозить, подумать. Разобраться с тем, что мы набрали, наворотили на полигоне. Освоить как-то. И думать, думать дальше.
– Вы еще скажите: в этом и есть сермяжная правда – как Васисуалий Лоханкин, – мрачно буркнул Буров.
Разговор шел с ним. В кабинете директора.
– Не кукситесь, Витя, – мягко, вразумляюще, как старший сказал Любарский. – Сорок девятый с шестеренкой получился от катастрофы там. А здесь?.. Вы по карте не прикидывали, на какую территорию раскинулась градусная сетка нашего полигона – и насколько распространятся все камни… особенно если мы наполним «корыто» под завязку, под Материк… в случае чего? Ведь на реальные сотни километров. Сметая всё.
– Нет. Но страхующие Ловушки К8640 готовы, можно подвесить.
– Это хорошо. А все-таки давайте остановимся. И пусть то, что есть, окажется… ну, первой примеркой к Материку, что ли?
Полилог типа «Они» (сначала на зазубринах-башнях, под МВ-солнцем – слепяще-голубоватым и маленьким на сей раз, электросварочным каким-то; потом в башне, в сауне).
– Слушайте, как это может быть? Все гипотезы конца света, какие я читал, саму планету щадят. Поверхность, мол, пострадает, жизнь на ней уничтожится… но шарик будет летать дальше. Ведь здоровенный же, на тысячи километров!.. Как он может взорваться?
– Так разнести огромный шар, целую планету, мог только ядерный взрыв. Изнутри.
– Значит, такие они там творили дела.
– Никто там ничего не творил, все произошло природным путем. Нет, серьезно. Вы о радиогенном тепле слышали?
– Что идет из глубин Земли от распада урана и тория? Конечно.
– А знаете, какой от него геотермический градиент? Три градуса на сто метров в глубину. Тридцать на километр. Проверено до пяти-шести километров, там под сто пятьдесят, двести градусов по Цельсию. Вы хоть представляете, что это такое? Если перенести на поверхность, то в десяти километрах отсюда, в станице Глинской, на триста градусов жарче; там все сварятся и изжарятся. А в Катагани температура как на поверхности Солнца…
– Ничего себе! Выходит, мы живем на раскаляющейся сковородке?
– Если экстраполировать этот градиент линейно, то на глубине в тысячу километров под землей за тридцать тысяч градусов, на пяти тысячах кэмэ, около ядра, сто пятьдесят тысяч градусов…
– Но это же внутризвездные температуры!
– Выходит, и наша планета так может шарахнуть? На куски?.. В любой момент?
– Наверное, не в любой. Сначала сильно повысится сейсмическая активность: землетрясения, оживут старые вулканы, появятся новые… Ведь действительно шар здоровенный, он не может так вдруг рвануть.
– Так что не спеши надевать чистую рубаху.
– А чистые рубахи и для жизни, между прочим, хороши. И для работы.
– Постойте, но почему мы такого не наблюдали в МВ?
– Взрыв – это краткий миг. Попробуй выйти на него. То, как планеты саморазогреваются, начинают интенсивно излучать и затем расплываются жарким облаком, мы видели не раз. А уж что там: пар, пыль или обломки, – дело второе.
– Постойте-постойте! Но тогда тот драматический вывод Корнева, что от активности нашей разрушаются миры, от творчества… вообще, от цивилизаций, – неверен. Не от нас и не от нее они разогреваются и разрушаются. Есть процессы мощнее и глубиннее.
– Пожалуй, да.
– То есть цивилизация лишь признак приближения конца. Вон и у тех она явно была.
– Вам от этого легче, Бармалеич?
– Знаете, да. Все-таки не мальчики с одухотворенными глазами виноваты.
– Но это означает, что и активничать сверх меры не надо. Просто глупо. Ведь натужную активность с жаждой подняться и далее таким всегда быть подпирает уверенность в стабильном бытии. Но раз мы обитаем в резко нестационарном мире…
– …И цивилизация лишь одно из проявлений этой нестационарности…
– …Так какое уж тут «всегда»! Жить надо спокойно.
– И работать тоже.
– Жаль, Корнев этого не видел и не знал. Жил бы сейчас.
Знание, без которого они могли обойтись.
Впечатление от Сорок девятого астероида на «верхних» ниивцев было грустным и отрезвляющим.
Там же, на полигоне, осмотрели остальные выловленные на замарсианских орбитах камни: нет ли и на тех подобных примет? Ничего не увидели: сколы, трещины, разломы планетного монолита блистали, искрились под МВ-солнцем. Каре этих глыб занимало добрый десяток километров в центре титанового корыта.
Уплыли посуху на НПВ-«Бригантине» в НИИ, наверх – думать дальше.
– Послушайте, а не захватываем ли мы с этими камнями еще кое-что? Пси-поле бывшей планеты, ныне тучи астероидов, ее судьбу?
– Между прочим, температура Венеры – признак, что там еще более все подогрелось. И может рвануть. Температура раскаленного утюга! Никакими «парниковыми эффектами» такую не объяснишь.
– А у Марса видик, будто там все уже произошло.
– Так что наша Земля – последняя планета из этой четверки?..
– Значит, у нас все впереди. В будущем, которое началось.
– Слушайте, бездоказательно все это: про Марс да Венеру… да и про Землю. И с четвертой планетой мы, если честно, не знаем, что случилось.
Помолчали.
– Но главное, брать-то все-таки оттуда нехорошо. С планетного кладбища. Бармалеич прав.
– Не только поэтому. Ясно, что теми астероидами мы полигон не заполним, там работы на сто лет…
– …если не на тысячу. Нулевого времени.
– Но если не оттуда, то откуда еще? Из кольца Сатурна?
– Да оно совсем далеко. Миллиард километров.
– Брать или не брать – вот в чем вопрос. To take or not to take?
– To steal or not to steal? Красть или не красть?
– Словоблуды…
– Так что, сворачиваемся? Зря трудились, зря МВ-солнца проводили…
– Нет, почему же! Из того, что набрали, можно создать хоть и не Материк, но все-таки что-то.
– Островок. Островок по-любарски…
– Под названием Пшик.
– А такой был замысел, такой размах! Н-да…
И снова воцарилось молчание. Хлестались вениками, потели – и думали.
– Как это Чичиков-то говорил, – прозвучал с верхней полки медленный голос Имярек Имярековича. – «Эх я, Аким-простота! Ищу рукавицы, а обе за поясом». Нет, серьезно.
– Ты это к чему? – встрепенулся Климов. – Это ведь он сказал, когда сообразил, как мертвыми душами промышлять… А где у нас мертвые души? И какие у нас рукавицы за поясом? Давай, не томи… Чичиков, он же Ходжа Насреддин!
– Мертвые души там по сюжету. Здесь неуместно. Хотя, может, и витают – с той планеты, вместе с астероидами. А рукавицы… вон ваши рукавицы. – НетСурьез мотнул мокрой головой вверх. – Залежи. В МВ того вещества греби не хочу – звездного, планетного, астероидного… и даром пропадает. Каждые пять сотых секунды Земли, между прочим. А извлечь – оно на века здесь останется. Нет, серьезно. Вся беда в том, что работаем в «нулевом времени», а ускоренные К-времена башни вынуждены равняться и ждать. Но наверху-то, на крыше, на К150! А выше еще больше. Нет, серьезно…
В сауне снова воцарилась тишина. Кто-то вздохнул:
– Ну, мы доехали.
Кажется, это сказал Панкратов. Не совсем понятно, что он имел в виду. Разве лишь: вот, мол, все начиналось с дохлой ласточки, с гусей… а теперь!
Тем не менее взгляд свежего человека на привычный предмет (несмотря на всю необъятность его), Меняющуюся Вселенную в Шаре над их головами, сработал и здесь. Как-то так получилось, что с этой стороны – как резервуар запасов вещества, постоянно возрождающийся их источник и залежь, – МВ не рассматривали. Уж слишком громадны физические – то есть реальные – масштабы в ней. Видно, сначала нужно было примерить подобное захватническое намерение к своей Вселенной, а уж потом…
Сейчас все осознали, что это действительно – мысля. Та самая. Работать наверху, при К150 и более, можно споро. И НПВ использовать не только в Ловушках.
На собранном координационном совете почти все согласились: да, с наполнением полигона астероидами из нашего космоса пора остановиться. Осваивать то, что взяли, и думать, как брать из МВ. Буров при голосовании воздержался.
Это было в
377-й день Шара
N = N0 + 650404217 шторм-цикл МВ
День текущий: 15,3913 октября, или 16 октября, 9 час 22 мин Земли
59-й день (64 гмксек) дрейфа М31
63861 МВ-солнце
(над «полигон-корытом» с украденными астероидами)
В координаторе (К24), где шел совет, было
16 + 9 октября, 9 час 6 мин
…сразу за проходной они оказывались не на Земле –
чем выше, тем космичней.
Космично светилось то,
что обычно темно.
Космично звучали
искаженные голоса, лязги и рыки машин…
Жизнь была чудом – и она была жизнь.
И сей день и момент стали считать впоследствии днем Сотворения Аскании-Нова-2, сокращенно Аскании-2, даже Аск-2. Отсюда пошла ее хронология. Хотя слова сии в тот день еще не были произнесены. Да и творения еще не было.
Потому что путь к Аскании начали не ловцы астероидов.
Любарский был не так прост, разговор о приостановке добычи астероидов он затеял с главным инженером после того, как ему приоткрылись иные горизонты. А приоткрылись они вот как: в кабинет к нему в приемные часы пришли зав Овечьим филиалом старший инженер Василий Шпортько и его папа, Давыд Никитич, председатель пригородного колхоза. Оба были при галстуках, выглядели официально.
– Варфоломей Дормидонтович, – сказал Вася, – мы хотим вас познакомить с очень интересным человеком. Нужным нам. С Геннадием Борисовичем Иорданцевым.
– Пожалуйста, зовите, – откликнулся директор, думая, что тот, кого они представляют, ждет в приемной.
Шпортьки переглянулись. Старший, помявшись, сказал:
– Та нет… не тот случай. Это, понимаете, такой человек, что к нему нужно поехать. Там познакомиться с ним, у него дома.
– Мы вам все расскажем, – вступил Вася.
Они поехали в город.
Но об этом позже.
Всего ушло времени на описанные в части второй события такие же две земные недели, как и для первой: от начала октября до его середины.