Элис повысила ритм шага до уровня, когда Никки стала чувствовать, что ее сердце и легкие включились в работу. Топот ее ног по беговой дорожке был умиротворяющим, а музыка из ее плейлиста помогла ненадолго забыться. Она чувствовала себя такой расслабленной, какой не ощущала уже много дней, эндорфины боролись с кортизолом, который имел свойство усиливать тревожность, и снижали беспокойство до пределов, где с ним можно было справляться.
Eminem чеканил лирику «Lose Yourself», как одержимый, когда дорожка внезапно остановилась, и все погрузилось во тьму. Ноги Никки продолжали бег, и она упала бы, не успей ее руки дотянуться до контрольной панели. Музыка тоже смолкла, и тишина стала просто оглушающей. Ниоткуда не доносилось ни звука, вообще ничего. Слух и зрение Никки как будто отрезали, оставив ее глухой и слепой. Ужас сдавил легкие и скрутил живот. Ниоткуда не пробивалось ни лучика света. Даже бликов на тренажерах не было, чтобы прорезать темноту. Это была темнота, какой она не знала прежде. Плотная, черная, нестерпимая темнота. И выхода из нее не было.
— Элис, — ее голос звучал еле слышно, просто шепот маленькой девочки.
Она вдруг с неприятной отчетливостью ощутила собственное сердце. Оно стучало слишком быстро и было слишком большим для ее груди. Паника молниеносно пронзила ее. Никки соскользнула на пол и обняла руками колени, ища успокоения и не находя его.
— Элис, — позвала она снова, ее голос никогда еще не звучал так по-детски.
Нет ответа.
— Элис!
На этот раз возглас был похож на сдавленный крик, готовый разорвать горло. Слезы уже струились потоком по ее лицу, но она не помнила, как начала плакать. Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание, и какая-то часть ее хотела, чтобы это произошло, потому что это положило бы конец кошмару.
— Элис! — закричала она опять. — Включи свет. Пожалуйста…
По-прежнему ничего. Никки обнимала колени все крепче и крепче, прижимая их к своему телу так сильно, что это вызывало боль. Но это было даже хорошо, боль была чем-то иным, нежели бесконечной темнотой, которая, казалось, вознамерилась сжиматься вокруг Никки, пока та не перестанет существовать вовсе.
Свет включился так же внезапно, как погас. Документальный фильм Аттенборо тоже вернулся на экран, а из динамиков зазвучал Eminem, не потеряв ни ноты. Никки лежала, свернувшись в позе зародыша, на беговой дорожке, ее сердце все еще колотилось так, словно хотело пробить грудную клетку, лицо было мокрым от слез.
— С тобой все в порядке, Никки?
— Нет, не в порядке, — всхлипнула она. — Что случилось?
— Насос бассейна вышел из строя и закоротил автоматический выключатель на цокольном этаже. Я изолировала участок, так что этого больше не повторится. Я также связалась с компанией, устанавливавшей бассейн, чтобы они прислали рабочего, который пришел бы и починил насос.
— Сколько времени у тебя ушло на то, чтобы перезапустить выключатель? — страх и паника теперь отступали, и на их место пришла ярость. — И выключи чертову музыку!
Музыка выключилась, и Элис сказала:
— Пять и три десятых секунды прошли с момента, когда выключатель вышел из строя, и до момента, когда он был снова запущен.
Никки мотнула головой.
— Прошло больше времени. Гораздо больше.
— Я проверила счетчики, Никки.
Это казалось просто невозможным. Мог ли это быть настолько короткий отрезок времени? Она помнила, как бежала по беговой дорожке, как ее ноги отбивали ритм в такт «Lose Yourself». Все лампы погасли, и настал конец света. Что было дальше? Каким-то образом оказалась сидящей на беговой дорожке, плачущей, как ребенок, а темнота смыкалась вокруг нее, грозя задушить. Тем не менее воспоминаний об этом у нее не было. Как будто страх вызвал у нее что-то вроде амнезии.
— Ты уверена, что прошло всего пять секунд?
— Я уверена.
Никки посмотрела на беговую дорожку, и этого было достаточно, чтобы ее сердцебиение участилось. Она ни за что не вернется на нее сегодня. Когда она на неверных ногах вышла обратно в коридор, экран выключился и дверь спортзала мягко закрылась у нее за спиной.
Глава 27
В ту же секунду, как Никки переступила порог больницы, ее охватило мрачное предчувствие. Отчасти оно возникло из-за того, что она снова была здесь, отчасти из-за нехватки сна. Но все же в основном из-за того, что произошло в тренажерном зале. Прошло немало времени с последней полноценной панической атаки, и Никки забыла, насколько это ужасающе: и ощущение, что теряешь рассудок, и полная уверенность в том, что сейчас умрешь.
Еще одна неприятная особенность заключается в том, что приступ вроде и закончился, а вроде и нет: воспоминание о произошедшем преследует еще несколько дней кряду. Как раз в этот период приходится держаться изо всех сил. В обычных обстоятельствах уровень тревожности Никки был достаточно низок, чтобы не перерасти в паническую атаку, если случится что-нибудь, что может его подтолкнуть. Однако когда ее базовый уровень тревожности и так был повышенным, этой подушки безопасности у нее больше не оставалось. В такой период стратегии, которым она научилась во время курсов терапии, были нужны как никогда. К сожалению, меньше всего ей хотелось практиковать их. Когда ее уровень тревожности был так высок, вся энергия уходила лишь на то, чтобы жить от одной секунды к другой, на все прочее ее уже не хватало. Тревожность — это такая стервозина, которой все мало.
Никки пошла прямо в отдельную палату Софии на третьем этаже. Она вошла и встала как вкопанная. Постель была занята пожилой женщиной с желтоватым цветом лица, что заставило Никки засомневаться, не перепутала ли она палату. Она пробормотала извинения и ретировалась в коридор. Закрыв за собой дверь, она проверила номер на ней — «палата номер “6”», значит, все правильно. Она посмотрела на часы: без десяти двенадцать, следовательно, она не опоздала. Она направилась по коридору обратно в приемную. Медсестра за стойкой регистрации улыбнулась, завидев приближавшуюся Никки. Девушке было лет двадцать с небольшим, недавно из колледжа.
— Чем я могу помочь?
— Я ищу Софию Джеймсон. Ее приняли вчера.
При упоминании имени Софии улыбка на лице медсестры угасла.
— Минуточку, я позову заведующую.
— Почему? Что-то случилось?
— Я позову заведующую.
Прежде чем Никки успела что-то еще сказать, медсестра покинула свое место за стойкой и уже удалялась быстрым шагом. Она исчезла за дверью, которая вела в маленький офис, и Никки ничего не оставалось, как проводить ее взглядом, приготовиться к худшему и собрать все свое мужество. Когда этим утром она звонила узнать, как дела, ей сказали, что София в порядке и ее выписывают в полдень. Что могло произойти за это время? Или, задавая вопрос по существу, если состояние Софии ухудшилось, почему никто не связался с ней? Дверь офиса открылась, и медсестра вышла оттуда вместе с темнокожей женщиной сурового вида, которая явно не стала бы терпеть никакую чушь ни от кого. Она остановилась возле стойки регистрации и посмотрела на Никки. Вблизи она не выглядела такой жесткой, скорее вымотанной постоянными стрессами. На ее бейджике значилось имя Мэри Томпсон.
— Вы миссис Роудс?
Никки кивнула, на секунду лишившись дара речи.
— Вы не могли бы пройти со мной, пожалуйста?
— Все в порядке?
— Нам нужно отойти в тихое место, где можно будет поговорить.
Никки открыла рот, чтобы что-то возразить, но слова застряли в горле. Если идешь в тихое место поговорить, хороших новостей не жди. Еще кое-что, запомнившееся ей с тех времен, когда Грейс была в больнице, это то, что плохие новости всегда сообщали в тихих маленьких комнатках, достаточно далеко от других пациентов, чтобы не потревожить их, если ты потеряешь контроль над собой. Мэри не стала просить в третий раз. Она развернулась и зашагала прочь, так что Никки ничего не оставалось, как последовать за ней. Эта была короткая прогулка, всего метров десять, но казалось, будто гораздо дальше. Комната, в которую ее привели, была настолько безликой, насколько это вообще возможно: бежевые стены, коричневый диван и стулья; ничего характерного не было и в помине.
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Мэри направилась к дивану, по-прежнему не улыбаясь. В ее глазах читалась немая мольба, чтобы Никки пошла навстречу, дабы ситуация не стала более некомфортной, чем нужно. Никки села. Коробка с платочками была на столе на расстоянии вытянутой руки. Это была еще одна деталь, которую она помнила слишком хорошо. Теперь Мэри улыбалась, но ничего успокаивающего в этой улыбке не было. В ней было понимание и сочувствие, и признание, что Мэри бывала в этой комнате много раз до того и знала, что будет здесь еще много раз в будущем, но веселости не было.
— Мне очень жаль, но миссис Джеймсон умерла.
Слова, казалось, шли откуда-то издалека. Этого не могло происходить на самом деле. Просто не могло. И все же Никки знала, что это происходит, потому что часть ее ожидала этого. София была мертва. Это было ясно с того момента, как улыбка на лице медсестры за стойкой регистрации угасла при упоминании имени. Возможно, она и не хотела признаваться себе в этом тогда, но в душе она уже знала. Первый вопрос, который пришел ей в голову, был «вы уверены?». Это, впрочем, был глупый вопрос, он был призван лишь укрепить внутреннее отрицание происходящего. Этот же вопрос она частенько задавала, когда Грейс лежала в больнице.
— Когда она умерла?
— Этой ночью.
Никки нахмурилась и покачала головой.
— Тут, должно быть, какая-то ошибка. Я говорила с медсестрой этим утром, и она сказала, что с Софией все в порядке. Мне сказали, что ее выписывают в полдень.
Теперь пришла очередь Мэри нахмуриться.
— Не может быть. Все мои медсестры в курсе, что произошло. Если бы вы говорили с одной из них, вас соединили бы со мной. Вы можете вспомнить, с кем говорили?
Никки покачала головой.
— Извините, не могу.