омнату. Чего она не видела, так это признаков присутствия Беллы или Лоры.
— Где Белла? — вопрос вырвался как вопль отчаяния, громкий и безудержный.
— Она снаружи, — ответила Элис спокойно.
Тогда какого черта ты показываешь мне вид ее комнаты? Эта мысль только успела сформироваться в ее голове, но произнести свой вопрос вслух Никки не успела, потому что камера приблизила изображение дверей в патио. То, что сперва было незначительной частью общего изображения, теперь попало в фокус. Белла сидела, скрестив ноги, на земле в тени дерева и рисовала что-то на айпаде. Лора сидела, скрестив ноги, напротив нее и внимательно наблюдала. В руке у нее был карандаш, а на коленке покоилась папка с листами, отсюда, впрочем, казалось, что верхняя страница была чистой. Картинка искажалась стеклом, которое смягчало линии и делало изображение размытым, как если бы Никки видела все через призму сна. Теперь, когда она знала, что они там, трудно было поверить, что она не увидела их сразу. Впившись взглядом в экран, Никки отступила к столу-острову и тяжело опустилась на один из высоких стульев. Ноги у нее были словно из резины, но по крайней мере сердце начало понемногу замедляться и приходить в нормальный ритм.
— Можно ли как-то получить более четкое изображение?
— Сожалею, Никки. В саду у меня камер нет.
— А что насчет звука? Получится ли его как-то улучшить?
— Если хочешь, я могу получить доступ к встроенному микрофону на планшете Беллы.
— Да, пожалуйста.
Звук включился. В тот момент никто не разговаривал, но Никки слышала, как ветер завывает в ветвях дерева, а вдалеке гудит самолет. Она уже собиралась спросить Элис, можно ли улучшить качество звука, когда Лора заговорила. Ее голос звучал громче звуков окружающей среды и так же отчетливо, как если бы она говорила по мобильному.
— Что ты рисуешь?
Белла отложила в сторону айпад и взяла в руки планшет. Она потыкала в экран указательным пальцем: «Трусливого льва».
С этого ракурса Никки не могла видеть губы Беллы, благодаря чему возможно было на время поверить, что она действительно слышала ее речь.
— Трусливый лев — один из твоих любимых персонажей?
Белла кивнула.
— А моим любимым персонажем всегда был Тото. Он такой хорошенький.
— Мне Тото тоже нравится, но он не разговаривает.
— А это имеет значение — то, что он не говорит?
Белла поколебалась, потом стала тыкать в экран планшета:
— Было бы лучше, если бы он говорил.
— Почему?
— Не знаю. Просто лучше и все.
— Дороти его понимает. Разве не это самое важное?
— Все-таки было бы лучше, если бы он говорил.
— Почему Трусливый лев — твой любимчик?
Белла не сразу ответила. Она снова закусила губу и погрузилась в раздумья. Никки заметила, что затаила дыхание, и заставила себя выдохнуть.
— Мне нравится, что он поначалу совсем не храбрый, но потом становится храбрым.
— А когда он поначалу боится, это тебя расстраивает?
— Немного. Мне хочется обнять его и утешить.
Как Никки хотелось бы, чтобы все было так просто. Она растила обоих своих детей, прививая им веру, что объятия могут решить почти любую проблему. И ключевым словом здесь было «почти», ибо если жизнь чему-то и научила ее и Беллу, так это тому, что существовали сложности, которые одними лишь объятиями не разрешить.
— Ты когда-нибудь боишься?
Тон голоса Лоры слегка поменялся. Это был важный вопрос. Когда Никки стала дожидаться ответа на него, ее захлестнуло чувство вины. Она вдруг осознала, что не должна была подслушивать. Отношения между терапевтом и пациентом священны. Она уже готова была попросить Элис вернуть на экран Пикассо, но отчего-то не могла выдавить из себя ни слова.
— Иногда, — призналась Белла.
— И что тебя пугает?
Белла пожала плечами.
— Меня пугают змеи, — сказала Лора, — они всегда кажутся такими скользкими.
Белла покачала головой и напечатала на планшете:
— Они не скользкие. На ощупь они сухие.
— Ух ты! Значит, ты трогала змею на самом деле?
Да, на самом деле. Незадолго до четвертого дня рождения девочек они посещали сафари-парк Уоберн — это был один из последних дней, что они провели вместе. Они пошли на представление в доме рептилий, а в конце шоу всем детям предложили подойти поближе и подержать в руках одну из змей. Грейс была первой в очереди, Белла — второй, но разве не так оно всегда и было, когда им предстояло познакомиться с чем-то новым? Когда Грейс не стало, Белла сделалась еще более застенчивой. Никки понимала, что это отчасти была и ее вина. Надо было активнее выталкивать Беллу из зоны комфорта, но как это трудно, когда в мире столько опасностей. Никки наблюдала, как на лице Беллы отражаются сменяющие друг друга эмоции. Улыбка, когда она вспомнила, как держала змею; печаль, когда она вспомнила, что первой была очередь Грейс.
— Было круто.
Так сказал голос, идущий из планшета, но выражение лица говорило иное. Никки захотелось дотянуться до Беллы через экран и заключить ее в объятия. Это был как раз тот случай, когда объятия могли что-то изменить.
— Я хочу услышать эту историю.
Следующие несколько минут Белла провела, рассказывая о том, что было в тот день. Единственное, чего не доставало в ее рассказе, это Грейс — ни одного упоминания. При поверхностном взгляде могло показаться, что Грейс стерли из памяти, но в действительности она все еще была там, пряталась в потаенной печали в глазах Беллы. Белла закончила рассказывать, и Лора мягко вовлекла ее обратно в рисование. Это был хороший ход. Толкни Беллу слишком сильно, и она, скорее всего, закроется. Раньше Никки уже видела, как такое происходит.
Некоторое время Никки смотрела на экран. Она знала, что не должна была, но не могла оторваться. Белла добавляла финальные штрихи к своему рисунку. Наблюдать, как меняется ее выражение лица, было захватывающе. Ее мимику было не очень отчетливо видно, поскольку Никки смотрела через стекло, но все равно она была достаточно различимой, чтобы рассказать историю ее эмоций. То, как она прищуривает глаза, когда сосредотачивается на чем-нибудь, как хмурит брови, когда что-то идет не так, как ей того хотелось бы, как кусает губу. Она всегда была такой. Даже будучи совсем маленькой, она могла так увлечься каким-нибудь делом, что весь мир переставал для нее существовать. Лора тоже рисовала, хотя отсюда казалось, что она просто выводит каракули. Все ее внимание, похоже, было сосредоточено на Белле. Она всматривалась. Изучала. Классифицировала.
— Тебе звонят, Никки.
Никки снова испытала краткий укол вины, когда шла обратно в комнату. На секунду она почувствовала себя, как ребенок, стащивший из вазочки печенье и пойманный за руку.
— Кто звонит?
— Я не знаю этот номер.
— Ну что ж, соедини меня, — Никки дождалась щелчка, а затем заговорила. — Приветствую, чем могу помочь?
— Это Никки?
София. Никки сразу узнала ее голос. Английская речь звучала с мягким испанским акцентом. Но как это могла быть София? Ведь София умерла. Никки вдруг стало тяжело дышать. Голова поплыла, словно она готова была вот-вот потерять сознание. «София», — прошептала она, чувствуя себя безумной, потому что обращалась к мертвой женщине.
— Не София. Люсиана.
Это все объясняло. У Люсианы акцент был сильнее, чем у Софии, и по-английски она говорила с запинками, поскольку постоянно жила в Испании и редко его использовала. Она приехала в Объединенное королевство вчера, чтобы разобраться со всеми формальностями в связи со смертью сестры. Никки сочувствовала Люсиане. Она хорошо понимала, каково это — собирать дорого человека в последний путь.
— Как ты держишься?
— Нормально. Я звоню, потому что появились результаты аутопсии, — Люсиане все никак не удавалось выговорить это слово — «аутопсия», но Никки и так ее поняла. — У Софии была передозировка лекарственных препаратов.
Никки почувствовала, как ее лоб прорезала складка. Это, должно быть, ошибка. Какое-то недопонимание.
— Ты уверена, что так все и было?
— Я уверена. Моя сестра умерла от передозировки лекарственных препаратов.
Глава 36
Катриона Фишер вошла в комнату, твердя про себя, что она сейчас здесь главная. Костюм на ней был новый и дорогой. Черный, разумеется, чтобы показать, что она настроена на серьезный деловой разговор. Идти на каблуках было неудобно, зато они добавляли несколько сантиметров к ее росту. Когда в тебе росту немного больше метра шестидесяти, хватаешься за каждую возможность чуть-чуть добавить. Ее волосы были только-только покрашены, специально к встрече: бирюзовую полоску сменила насыщенная красная. Красный — цвет воина. Цвет опасности.
Ее каблуки цокали по кафельному полу, когда она шла к большому столу для переговоров. Встреча проходила в угловом офисе на тридцатом этаже. Через окно, выходящее на юг, она видела город, расстилавшийся далеко внизу, как огромный макет. В восточном окне была видна змеящаяся и петляющая река. Некоторых людей впечатлил бы этот вид. Но все, что видела Катриона, это упущенную возможность. Для подобного вида нужны были окна от пола до потолка, но по какой-то неведомой причине архитектор решил ограничиться половиной. Вид из ее пентхауса был куда эффектнее, и не в последнюю очередь благодаря обрамлению.
Она села, достала из кейса ноутбук и включила его. Три кресла на другой стороне стола занимали мужчины в костюмах гораздо более дорогих, чем у нее. Когда она только вошла в комнату, то почувствовала, что слишком разоделась, но когда села за стол, то ей показалось, что одета она решительно недостаточно. Она посмотрела на каждого мужчину по очереди, начав слева. Старый прием для того, чтобы почувствовать себя увереннее — представить себе, что те сидят в нижнем белье, но ей вовсе не хотелось, чтобы эта картинка поселилась у нее в мозгу. Вместо этого она представила, что они персонажи фильма «Три балбеса». Ларри, Мо и Керли. В таком порядке, слева направо.