— Для этого мне понадобится огромный холст…
— Ну и что?
— И огромная мастерская. А я живу в тесной клетушке!
— Следовательно?
— В моей квартире такую картину не написать.
— У нас есть огромный пустующий цех, — сказал бригадир, — только что построили, мы там триера будем монтировать, когда получим… Там вы могли бы написать то, о чем думает каждый из нас, — только, боюсь, машины поступят прежде, чем вы закончите картину. Трудно изобразить на картине такие вещи. Не знаю, поможет ли вам большое помещение и большой холст…
Три женщины начали носить на стол колбасы, мясо, салаты и пиво в запыленных бутылках.
— Бог в помощь! Приятного аппетита!
Все оглянулись.
Художница Тера Бакайова отклонилась далеко назад, отвела волосы с правого глаза.
— А, товарищ инженер, привет! — крикнул бригадир. — Садись-ка с нами! Знакомься! Гость у нас — художница, товарищ…
Тера Бакайова и инженер Селецкий подали друг другу руки.
Эва гневно сверкнула на них глазами.
Одноглазая художница наклонилась над тарелкой, прядка волос упала ей на правый глаз, однако в инженера Селецкого она палила обоими: правым — сквозь волосы.
— Да, о чем мы говорили-то, — сказал ей бригадир. — Насчет цеха — вам его уж сам инженер покажет, расскажет, поможет вам…
— Правда, товарищ инженер, вы будете так добры? — Тера Бакайова подняла голову и открыла правый глаз.
— Помогу, помогу, — ответил Селецкий, задумчиво помешал половником в кастрюле и налил себе в тарелку.
Перевод Н. Аросевой.
ТРЕТЬЯ ПОДРУГА
Подвыпившая и, по мнению некоторых строгих посетителей кафе, не в меру разгулявшаяся компания поднялась из-за мраморного стола, удалилась, и за столом остались двое трезвых — Мария Ремпова и Штефан Балтазар. (Они уже оглядели друг друга, оценили — Балтазар подумал: воздали должное — и убедились, что оба стройны и приятной наружности. Мария была пикантна: на переносице между бровями маленький шрамик от удаленной опухоли, красивые светло-каштановые волосы, загорелое лицо, маленькие руки, красивая фигура, голубое платье с белыми пуговицами, а Штефан Балтазар был худ лицом, энергичен, и глаза, коричневые, как каштан, светились остро и беспокойно. И он загоревший, худые руки с очень длинными пальцами, черные волосы, приподнятые на темени и на затылке, под левым глазом тревожно западающая одинокая, кривая морщинка.) Он оперся руками на стол, шаткий стол закачался. Из бокалов и чашек непременно бы выплеснулось, но на столе, к счастью, их не было. И ничего не опрокинулось, не разбилось — официант все уже унес и стол вытер. У Марии Ремповой мраморная столешница вызвала мысли о шаткой плоскости.
— Качается, — сказал Балтазар.
— Шаткая, — ответила она и про себя подумала, как можно на такой шаткой плоскости с плохо вытертой пепельницей начать строить новую жизнь. А, впрочем, кто знает… — Да, это не наклонная, а шаткая плоскость.
Балтазара покоробили Мариины слова. Она уж не раз их повторяла, верно, непрестанно думает об этой статье в газете. Статье он дал весьма внушительный заголовок: «Семейная жизнь на шаткой плоскости» — и решил, что все в лучшем виде. Статья вышла в воскресном номере. Неприятная была обязанность, но она целиком выполнена, и можно поставить точку… Да, вот тебе и поставил! Ну и дал он маху! В статье хотел слегка высмеять мелкие человеческие слабости и повседневные горести, может, и прихоти избалованных женщин — и вдруг здесь, в кафе, за этим столом, сегодня, сейчас, по чистой случайности, за этой вот шаткой плоскостью он познакомился с Марией Ремповой, с этой не очень уж некрасивой и не очень уж неприятной женщиной, а статья его касалась ее судьбы, ее слабостей и горестей, а насколько они мелки и повседневны, кто может знать? Вот уж поистине глупая случайность, не переставая думал он и ругал себя за то, что все время твердит одно и то же. И так ли уж глупа эта случайность? Она ли виной тому, что он так глупо повел себя? Ведь случайности этой тогда еще не было. А теперь не встанешь так просто, не уйдешь, конечно, нет. Принесут еще кофе, коньяку. Коньяк пили до этого, в том же духе можно и продолжать. Он вытащил из кармана сигареты и зажигалку, что привез из Вены. Зажег, курил, уйдя в себя.
— Отчего вы такой молчаливый?
И впрямь глупая случайность, досадная история. Теперь не встанешь, не уйдешь, раз она осталась с ним. Надо бы как-то перед ней оправдаться, чем-то ей возместить, но чем? Сперва коньяком, а потом самим собой? Или как-нибудь по-другому? Кайя ведь не узнает, занимается… готовится к экзаменам… Коньяком — лучше всего.
— Слышите, пан редактор, отчего вы такой молчаливый?
— Простите, что вы сказали? — Балтазар взглянул на маленький, как ему показалось, пикантный шрамик на ее переносице. — Это еще долго протянется!
— Что, простите?
— Я еще долго буду таким молчаливым.
— Думаете?
— Мне кажется…
— Вам это сейчас кстати! Многие вещи тянутся долго. Неужели вы этого не знаете? Даете людям советы, как жить, а сами не знаете, что такие вещи очень затягиваются. Это был в самом деле необычайный совет, который вы мне дали в газете. Смеялась я как ребенок, но то был горестный смех. Смеяться над такими вещами возможно разве что минуту, особенно в таком состоянии, в каком была я. А это действительно приятная случайность, что как раз тут мы и познакомились. Я, право, не ожидала, что после всего того, что со мной приключилось, на мою долю выпадает еще и такая приятность. Когда я поняла, кто, собственно, вы, у меня дух захватило. Думаю, у вас тоже. В самом деле, приятная случайность!
Приятная случайность! — подумал Балтазар. Дурацкая, а не приятная. Но этого же не скажешь, как, впрочем, и того, что он хотел лишь высмеять мелкие и повседневные горести некоей Марии Ремповой, неприметную сыпь на коже человечества. И вот Мария Ремпова здесь, рядом — невероятно! Уж со сколькими такими советчиками и помощниками случалось подобное? Это любому известно, а он забывает!
Мария вдруг рассмеялась, но горьким и коротким смехом, потом, смутившись, поглядела на мраморный стол и на плохо вытертую пепельницу с острыми, неотшлифованными гранями.
Балтазар сидел за мраморным столом, напротив нее, и с каждой минутой его все больше раздражала статья и рубрика «Советуем, помогаем». И это журналистика, да? Самая настоящая подлость.
Обоим показалось, что с их мыслей кто-то вдруг сдернул гремучие шторы шершавой, солнцем и дождем изъеденной и проржавленной жести, словно эти шторы превратились в полосы, в поверхности шершавой бумаги, шершавой уже тогда, когда она вышла из типографии, и ошершавившей еще больше от нескольких строчек ее письма и от множества строк его ответа.
Кофейня шумела.
Мария Ремпова стала рассказывать, что ей не нравится в газете.
Штефан слушал ее и не слушал. Это его касается, в газете он ведет эту неприятную рубрику, после долгих дебатов с коллегами он дал ей не очень удачный заголовок: «Советуем, помогаем», — все состряпал так, на скорую руку. «Чего еще с этим волыниться?» — сказал он, и все с ним согласились. Под разнообразными заголовками: «Как прибавить в весе», «Как похудеть», «Потрескавшиеся руки», «Обветренные губы», «О гнилостных процессах в толстой кишке» и под многими подобными он отвечает с помощью специалистов на такие же, а то еще более разнообразные вопросы весьма разнообразных и весьма разнообразно пострадавших людей, отвечает… но хватит уже! Для ответа на письмо Марии Ремповой специалиста он не нашел, ответил сам, а чтобы и непострадавшие узнали из его рубрики, какая судьба подстерегает их, несчастных, процитировал несколько строк из ее письма, велел набрать их петитом, свой же ответ — жирным шрифтом и для всей статьи придумал заголовок. Еще смеялся над ним. «Семейная жизнь на шаткой плоскости». И думал было, что все решено, все в лучшем виде, такую, мол, дребедень никто не принимает всерьез, и вот вам, пожалте! Привет! Ну и дурацкая случайность!.. «Как мать двоих детей я очень страдаю оттого, что мой муж неожиданно оставил меня. Оставил на самое себя, обрек на неуверенность, нужду, осмеяние и позор. Он безответственно ухаживает за молодой девушкой и ставит под угрозу ее будущее… Мария Р.». Мелко, банально, сентиментально… Вслед за ее строчками он поместил свой ответ, да, было такое…
Мария Ремпова притихла, задумалась. Казалось, вот-вот расплачется, вот-вот… и вдруг рассмеялась. Вытащила из сумочки вырезку из газеты.
Балтазар хотел было вскочить из-за стола, но одумался. Нет, пожалуй, он останется. Выдержит все, отрубит одним махом — и дело с концом!
«В Ваших строках проступает боль, грусть, горе, тоска, возмущение и отчаяние оттого, что к Вам так безжалостно отнесся Ваш муж и что он продолжает вести себя подобным образом, — читала Мария Ремпова вырезку и улыбалась: до чего же приятно слегка помучить такого болвана, как Штефан Балтазар. — Полностью понимаю Вас, ибо Вы человек и мать, и — как явствует из Вашего письма — мать порядочная, честная и в полной мере сознающая свой долг. Но как Вы могли допустить, чтобы Ваш муж совершил проступок, в результате которого Ваша семейная жизнь оказалась на такой шаткой плоскости? Мы не знаем ни Вашего характера, ни характера Вашего мужа, но если то, что Вы пишете, правда, муж Ваш — образец убожества, испорченности, морального падения и полной безответственности. Итак, речь идет о человеке, чье поведение никоим образом не совместимо с добропорядочностью нашего общества. Он не достоин Ваших забот — это мы утверждаем с полной ответственностью. Если, однако, выходки Вашего мужа проистекают из свойств его характера и нет никакой возможности заставить его встать на правильный путь, Вашу совместную жизнь, по-видимому, трудно будет наладить. Но есть дети, которым нужны родители, нужен достойный пример и правильное воспитание — они должны стать полезными членами нашего общества. Любой человек поддается влиянию, и, несомненно, Ваш муж тоже. Попробуйте найти кого-нибудь из близких ему людей, родственников, к мнению которых он прислушивается, — пусть бы они объяснили ему всю низость его поведения и его дурное влияние на духовное развитие и воспитание собственных детей, являющихся как-никак достоянием