Главный врач Тирингер пытался призвать к благоразумию — мрачный и недовольный тем, что не мог контролировать ситуацию. Но он молчал, когда из ножки одной кровати вытащили нижнюю заглушку и на пол со стуком посыпались десятки таблеток.
В палате замерли все. Командующий взводом сержант СС тут же дал знак вытащить заглушки из всех кроватей. Офицер службы безопасности задал Воннегуту вопрос. Как будто его попросили донести на собственного ребенка, он медленно поднял железный крюк и нехотя указал в середину стоящей у торцевой стены группы. Упав перед офицером службы безопасности на колени, костлявый представитель пары сиамских близнецов тут же заголосил и весь затрясся.
Пока из ножек остальных кроватей вытаскивали заглушки, Брайан молился всей душой, чтобы с прошлой ночи в трубе не застряла какая-нибудь мелкая невзрачная таблетка. Лишь когда в палате снова стало тихо и рыдающего костлявого увели, до Брайана дошло, что в чужой беде виноват он. В то же время теперь он точно знал, что из двадцати двух пациентов палаты симулянтами были минимум шестеро. Уму непостижимо — но ведь их могло быть и больше. Костлявый брат-близнец никогда не давал повода для подозрений. Напротив, за прошедшие месяцы сложилось представление, что он сумасшедший, который пусть очень медленно, но верно поправляется. Впервые Брайан увидел его в грузовике — свою роль тот играл крайне старательно.
Через четыре кровати на краю постели устроился второй брат-близнец и, как обычно, ковырялся в носу. Если он тоже окажется симулянтом, это уже совсем невероятно. В связи с недавним происшествием он не выказал ни малейшего беспокойства или печали. Волновало его лишь то, что окажется на указательном пальце.
И позже, когда костлявого — избитого, бледного — снова привели в палату, на его «брата-близнеца» это, казалось, никакого впечатления не произвело. Он только улыбался и продолжал ковыряться в носу. Брайан не поверил своим глазам. Как костлявому вообще удалось добиться оправдания, он не знал, но занервничал.
Судя по всему, ходом событий все были вполне довольны. Врачи улыбались, а дежурные медсестры вновь стали проявлять дружелюбие. Чувствовалось, что все напряжены.
Наутро костлявого снова увели. Всю ночь он трясся как осиновый лист. Должно быть, понимал, что с ним будет.
В обед в палату вместе с солдатом СС вошел молодой офицер службы безопасности. По его распоряжению пациенты перешли к окнам напротив того ряда кроватей, где лежал Брайан. Спорить никто не стал. Брайан подошел в числе последних, а потому оказался во втором ряду — следить за происходящим можно было, лишь стоя на цыпочках. В этом положении обзор ему закрывали оконные решетки, потому он вытянул шею и положил голову на плечо стоявшего впереди.
Вдоль утеса, начинавшегося в паре метров от стены и шедшего до самой часовни в сотне метров от него, открывался свободный обзор. Узкую, голую территорию украшал лишь обычный столб, — казалось, им пометили какую-то дыру.
У этого столба привязали костлявого — и там его пристрелили на глазах у пациентов, вместе с которыми он больше полугода жил, делил палату и дышал одним воздухом. В момент выстрела Брайан повернулся к Джеймсу: тот стоял поодаль в первом ряду, а рядом с ним высилась фигура рябого. От грохота выстрела Джеймс вздрогнул — тут ошибиться было невозможно, — и на несколько секунд его слишком внимательный и лихорадочный взгляд приковало к себе тело, подавшееся вперед в последних судорогах. У Брайана на лбу выступил холодный пот, но не из-за казни или реакции Джеймса, а из-за того, что рябой кивнул широколицему, буравя Джеймса взглядом.
Через некоторое время они привязали к столбу и пристрелили следующего. Кем был нарушитель, Брайан не знал. Он был не из Дома алфавита, и его, несомненно, поймали на попытке уклонения от воинской службы. За подобного рода преступления наказывали жестко и безжалостно — и это должно быть известно всем.
Повисшая голова костлявого собрата на близнеца впечатления не произвела — он явно не понимал, что произошло. Никто не попытался его утешить. Никто его не допрашивал. После казни кровать тощего унесли, в палате вымыли пол, напоили всех эрзац-кофе, а Курт принес громкоговоритель, чтобы скрипки и литавры всех успокоили.
В конце концов, в отделении ведь лечились люди.
Глава 19
Со дня казни почти каждую неделю в округе звучали выстрелы. Все было как прежде — только симулянты по ночам больше не шептались, а Джеймс теперь почти не вылезал из своего угла и хоть как-то реагировал, лишь когда в палату приносили еду.
Было очевидно, из симулянтов бдительность проявлял рябой. К другим пациентам он относился с особой заботой. Но если раньше он подмигивал и каждому говорил хоть слово, проходя мимо, то теперь взгляд стал внимательнее, а говорил он меньше. Брайан знал, о чем он думал, — сам думал о том же. Есть ли здесь еще симулянты?
В первую очередь рябой интересовался Джеймсом. Иногда вечерами Брайан замечал, как три симулянта усаживаются в ряд и пялятся на Джеймса с одинаково пристальными выражениями лиц. Очевидно, они за ним следили. Однако двое из них редко сосредоточивали внимание надолго — обычно через несколько минут их взгляд расплывался. Таблетки свое дело делали. Рябой же, в отличие от них, мог бодрствовать часами.
Сначала Брайан думал, что симулянты оставят Джеймса в покое. Зачем бояться того, кто большую часть дня лежит, как будто сознание потерял? Лишь когда Человек-календарь вдруг закричал и замахал руками, указывая на Джеймса, Брайан осознал, что на самом деле все вовсе не так гладко. Тут же прибежала Лили и постучала Джеймса по спине. Побледневший, он пытался сдержать кашель.
Все повторилось уже на следующий день, во время завтрака.
В последующие дни Брайан садился в постели, вместо того чтобы сидеть на краю у прикроватного столика: раньше он ел именно так. Здесь он спокойно наблюдал за попытками Джеймса запихнуть в себя превращенную в пюре еду. Палату наполняли звуки — звон тарелок, чавканье и отрыжка, — а Джеймс сидел неподвижно, уставясь в тарелку, как будто нагуливал аппетит. В конце концов, до того как собрали посуду, у Джеймса опали плечи, он как будто вздохнул и проглотил пару ложек.
И сразу же закашлялся.
Через шесть дней — в это время все повторялось, — когда принесли завтрак, Брайан встал с кровати: тихонько напевая, он высоко поднял тарелку и понес ее к столу Воннегута. Если бы Воннегут или сестра Лили были на месте, его тут же отправили бы обратно в постель. Но в тот день во время сеанса электрошоковой терапии один пациент так взбесился, что и санитарам, и медсестрам до послеобеденного обхода хватило забот. Поставив тарелку на краешек стола Воннегута, Брайан начал есть. Язык пока еще был намного толще привычного, но прекрасно заживал. Симулянты с интересом следили за тем, как он глотает, и иногда переводили взгляд в сторону застывшего тела в углу. Джеймс взгляда не поднял, хоть и отлично знал, что Брайан за ним наблюдает.
Джеймс съел еще ложку, а затем и еще одну. Брайана и Джеймса разделяли лишь несколько метров. Надавив на край глубокой тарелки, Брайан попытался прикинуть, насколько она устойчивая и тяжелая. В тот момент, когда Джеймс зашелся в приступе кашля, Брайан стукнул по тарелке — перелетев через край стола, она врезалась в ножку кровати рядом с ногой Джеймса. От громкого шума все перестали жевать. Брайан виновато бросился за улетевшей тарелкой.
Добравшись до Джеймса, он резко остановился и вяло и виновато хохотнул ему в лицо, указывая на испачканный пол и упавшую тарелку. Джеймс не сводил глаз со своей тарелки. Между кусками свинины и серым переваренным сельдереем лежало что-то непонятное, больше всего напоминавшее человеческие экскременты.
Снова запев, Брайан наклонился и поковырялся там своей ложкой. Появившуюся тошноту подавить было сложно. Посреди порции Джеймса лежал самый настоящий кусок человеческих испражнений.
Рябой открыто заржал, а подбежавший широколицый вырвал у Джеймса тарелку. Затем собрал в нее то, что валялось на полу, и метнулся к туалетам. Как в еде оказались фекалии, для Брайана осталось загадкой. Точно можно сказать две вещи. Это дело рук симулянтов, и они рассчитывали сохранить все в тайне.
Так они издевались над Джеймсом уже несколько дней. В открытую велась неравная и безжалостная борьба, преследовавшая одну-единственную цель: чтобы Джеймс себя выдал. И видимо, им везло. Джеймс среагировал. Есть он не хотел.
Всю вторую половину дня Джеймсу дали спокойно посидеть на краю постели.
Брайан для него ничего сделать не мог.
Хлопнули оконные ставни, и Брайан проснулся. Когда он очнулся, еще не стихло эхо от удара. В соседней кровати тяжело дышал офицер танковых войск. Дальше в ряду кроватей тот самый мужчина, что смотрел на струи воды в душе, пялился пустым взглядом на ряд кроватей напротив, прислонившись к изголовью.
Палату озарял по-летнему мягкий бледный свет. Брайан похолодел, когда в темноте мимо пронеслись силуэты симулянтов. Троица окружила кровать Джеймса. Один встал в изголовье, один — посередине, один — в изножье. Время от времени для удара поднималась рука. О том, что сотворили с Джеймсом побои, нельзя было судить даже по крикам. Лишь позже, когда его наконец оставили в покое, начались стоны.
«Больше вы его не тронете!» — сжимая зубы, грозился Брайан, когда на следующий день Джеймс неуверенной походкой проковылял в ванную.
Но они тронули — когда им того захотелось. Пока на его лице не появилось ни единой отметины, однако из дальнего угла каждую ночь доносились приглушенные звуки ударов.
От страха за жизнь Джеймса Брайан впал в отчаяние. Уже не раз он был близок к тому, чтобы закричать, схватить шнур и позвонить дежурившей в ночную смену медсестре, броситься между Джеймсом и его мучителями. Но за проведенные на войне годы выработались правила выживания, которые в обычное время покажутся абсурдными и противоречащими здравому смыслу. Ощущая глубокое бессилие, Брайан знал, что бессилие — единственное доступное ему состояние.