— Что же в ней такого особенного? — спросил мистер Уайт, забирая ее у сына, и, насмотревшись, положил на стол.
— Один старый факир, очень святой человек, — сказал сержант, — ее заколдовал. Хотел доказать, что человеческой жизнью управляет судьба и кто толкает ее под руку, тому не поздоровится. Он ее так заколдовал, чтобы три человека загадали каждый по три желания.
В его словах было столько убеждающей силы, что смешок внимавших даже для них самих прозвучал неуверенно.
— Тогда что же вы не загадали свои три желания, сэр? — поддел его Герберт Уайт.
Солдат смерил его взглядом, каким зрелость удостаивает прыткую молодость.
— Я загадал, — спокойно ответил он, бледнея угреватым лицом.
— И все три исполнились? — спросила миссис Уайт.
— Все три, — сказал сержант, и его крепкие зубы клацнули о стакан.
— А кто-нибудь еще загадывал? — пытала его хозяйка.
— Как же, первый загадал все три, — последовал ответ. — Не знаю, какие были сначала, а в третий раз он пожелал себе смерти. И лапка перешла ко мне.
Прозвучало это так мрачно, что в комнате повисла тишина.
— Если ваши три желания исполнились, то вам она уже без пользы, Моррис, — снова заговорил старик. — Чего ради вы ее держите?
Солдат покачал головой.
— Так, ради интереса, — молвил он. — Думал даже продать, только вряд ли решусь. Она уже порядочно зла натворила. Да и не купит никто. Одни считают, что все это сказки, другие, если верят, то сначала хотят попробовать и уж потом выложить деньги.
— А будь у вас еще три желания, — сказал старик, пронзительно глядя на него, — вы бы захотели, чтобы они исполнились?
— Не знаю, — ответил тот. — Не знаю.
Взяв лапку двумя пальцами, он помотал ею в воздухе и вдруг швырнул в огонь. Охнув, Уайт сунулся в камин и вытащил ее.
— Бросьте, пусть сгорит, — сурово сказал солдат.
— Если вам она не нужна, Моррис, — ответил тот, — отдайте мне.
— Ни за что, — уперся его друг. — Я кинул ее в огонь. Если вы ее берете, то пеняйте на себя, я ни при чем. Будьте умником, отправьте ее обратно в огонь.
Тот помотал головой и внимательно осмотрел свое приобретение.
— Как вы это делаете? — спросил он.
— Возьмите в правую руку и назовите желание, — сказал сержант, — но я вас предостерег.
— Прямо «Тысяча и одна ночь», — сказала миссис Уайт, начиная накрывать к ужину. — Загадал бы ты мне четыре пары рук в подмогу.
Муж вынул талисман из кармана, и тут все трое расхохотались, потому что сержант, изменившись в лице, перехватил его руку.
— Если решитесь, — хрипло сказал он, — то загадайте что-нибудь разумное.
Мистер Уайт сунул лапку в карман, расставил стулья и жестом пригласил друга к столу.
За ужином про талисман не вспоминали, а после ужина вся троица завороженно слушала вторую часть солдатских приключений в Индии.
— Если про обезьянью лапку такая же сказка, как все, что он тут наплел, — сказал Герберт, когда за гостем, досидевшим до последнего поезда, захлопнулась дверь, — то от нее будет мало проку.
— Ты что-нибудь дал за нее, отец? — спросила миссис Уайт, пытливо взглянув на мужа.
— Сущую ерунду, — ответил тот, слегка розовея. — Он не хотел брать, но я настоял. Он опять велел выбросить ее.
— Ой, как страшно, — с притворным ужасом сказал Герберт. — Теперь нам не миновать богатства, славы и счастья. Знаешь, папа, для начала пожелай стать императором — хватит тебе быть подкаблучником.
И он побежал вокруг стола, спасаясь от оклеветанной миссис Уайт, потрясавшей салфеткой.
Мистер Уайт вынул из кармана лапку и с сомнением посмотрел на нее.
— Не знаю, право, что и загадать, — промолвил он. — Все у меня вроде бы есть.
— Для полноты счастья не хватает только расплатиться за дом, правда? — сказал Герберт, обняв его за плечи. — Вот и загадай двести фунтов, ведь за ними все дело.
Сконфуженно улыбаясь собственному легковерию, отец зажал талисман в руке, а сын с торжественной миной, которую он подпортил, подмигнув матери, сел за пианино и взял несколько звучных аккордов.
— Я хочу двести фунтов, — отчетливо произнес старик.
Пианино бравурно отозвалось на эти слова, но отчаянный вопль старика покрыл все звуки. Жена с сыном кинулись к нему.
— Она шевельнулась! — крикнул старик, с омерзением глядя на упавшую лапку. — Когда я загадал желание, она дернулась в руке, точно змея.
— А денег-то нет, — заметил сын, подняв с пола талисман и кладя его на стол, — и не будет.
— Тебе показалось, отец, — сказала жена, глядя на него встревоженными глазами.
Тот покачал головой:
— Ничего, ничего, руки-ноги целы, хотя, ей-богу, она меня напугала до смерти.
Они вернулись к камину, и мужчины раскурили трубки. Снаружи крепчал ветер, и, когда наверху хлопнула дверь, старик вздрогнул. Непривычная, гнетущая тишина томила их, покуда старики не собрались спать.
— Наверное, деньги будут в мешке, а мешок под одеялом, — сказал Герберт, пожелав им спокойной ночи, — и какая-нибудь мерзость будет пялиться со шкапа на то, как вы прибираете к рукам нечестную добычу.
Он сидел один в темноте, смотрел на гаснущий огонь и видел в нем разные рожицы. Вдруг возникла такая страшная, такая обезьянья рожа, что он обмер, пораженный. Она кривлялась, эта рожа, и он с нервным смешком, ощупью поискал на столе стакан с водой, чтобы плеснуть на уголья. Его рука ухватила обезьянью лапку, и, судорожно вытерев руку о пиджак, он отправился спать.
При ярком свете зимнего солнца, струившего лучи на его завтрак, он посмеялся над своими страхами. Вещи обрели скучный положительный смысл, накануне ими утраченный, и грязную сморщенную лапку бросили на буфет неуважительно, без всякой веры в ее могущество.
— Наверное, все старые вояки одинаковы, — сказала миссис Уайт. — Стыд подумать, что мы слушали эту чепуху. Когда они исполнялись, желания, — в наши-то дни? А хоть бы и исполнялись — чем тебе могут навредить двести фунтов, отец?
— Свалятся с неба и оглоушат, — заметил легкомысленный Герберт.
— Моррис говорил, оно происходит само собой, — сказал отец, — так что при желании можно сослаться на стечение обстоятельств.
В общем, до моего прихода к деньгам даже не прикасайся, — сказал Герберт, вставая из-за стола. — У меня есть опасения, что они превратят тебя в жалкого скупердяя и нам придется отказаться от такого родственника.
Рассмеявшись, мать проводила его до двери, посмотрела, как он вышел за калитку; вернувшись к столу, она втихомолку еще посмеялась над мужниным легковерием. Впрочем, это не помешало ей сорваться с места на стук почтальона и не удержало от энергичных слов по адресу выпивох-сержантов, когда выяснилось, что пришел счет от портного.
— Представляю, как повеселится Герберт, когда вернется с работы, — сказала она за обедом.
— Наверняка, — сказал мистер Уайт, наливая себе вина. — Только как хотите, а эта штука шевельнулась у меня в руке. Готов поклясться.
— Тебе показалось, — успокоила его жена.
— Говорю тебе, шевельнулась! — ответил он. — Чему тут казаться? Я взял… Что там?
Она не ответила. Странным показалось ей мельтешение человека на улице: нерешительно поглядывая на их дом, он словно бы намеревался войти. Не забыв еще о двухстах фунтов, она отметила, что он хорошо одет и на голове у него новехонький блестящий цилиндр. В четвертый раз он взялся за щеколду, постоял и, в приливе решимости нажав на нее, ступил на дорожку. В ту же минуту миссис Уайт сунула руки за спину, развязала тесемки передника и спрятала полезную домашнюю вещь под подушку, на которой сидела.
Незнакомец, которого она провела в комнату, был, что называется, не в своей тарелке. Он прятал глаза, вполуха слушал извинения за беспорядок в комнате и мужнину куртку, в которой тот обычно работал в саду. С терпением, сколько его наберется у женщины, она ждала, чтобы он объяснил свое вторжение, но тот непонятно молчал.
— Мне… меня попросили зайти, — наконец заговорил он и, согнувшись, извлек из брючного кармана клочок бумаги. — Я из «Мо и Меггинса».
Хозяйка сорвалась со стула.
— Что случилось? — еле слышно спросила она. — Что-нибудь с Гербертом? Что там? Что?
В разговор вступил муж.
— Ну-ну-ну, мать, — зачастил он, — садись и не выдумывай. Вы, надеюсь, не с дурными вестями, сэр? — и посмотрел на того тоскливыми глазами.
— Не знаю, как… — начал гость.
— С ним несчастье? — задохнулась мать.
Гость кивнул.
— Большое несчастье, — сказал он тихим голосом, — но самое страшное для него позади.
— Слава богу! — вскричала мать, сложив руки. — Слава…
И осеклась, уяснив себе зловещий смысл оговорки и видя подтверждение худшему в отведенном взоре посетителя. Глубоко вздохнув, она повернулась к своему тугодуму мужу и дрожащей старческой рукой накрыла его руку. Молчание длилось долго.
— Его затянуло в машину, — все так же тихо продолжал гость.
— Затянуло в машину, — обреченно повторил мистер Уайт. — Вот оно что.
Он невидяще глядел в окно, сжимая в ладонях женину руку, как встарь, во времена своего жениховства, лет сорок тому назад.
— Он один у нас оставался, — сказал он, полуобернувшись к гостю. — Как же так?
Гость откашлялся, встал и прошел к окну.
— Фирма поручила мне выразить искреннее сочувствие вашему огромному горю, — сказал он, не оборачиваясь. — Поймите, я простой служащий и делаю, что мне приказывают.
Ответа ему не последовало. Старуха сидела с помертвевшим лицом и остановившимся взглядом, и дыхания ее не было слышно; на лице же ее мужа было то выражение, с каким, наверное, вышел из первого испытания его друг-сержант.
Мне поручено сказать, что «Мо и Меггинс» снимают с себя ответственность за случившееся, — продолжал третий. — Они не видят за собой никакой вины, но, уважая заслуги вашего сына, желают выплатить вам некоторую компенсацию.
Мистер Уайт выронил руку жены, поднялся со стула и с ужасом уставился на гостя. Пересохшими губами он вылепил слово: