Как раз в этот момент на платформу поднялся человек весьма примечательной наружности.
Пришелец отличался внушительным телосложением и был одет лишь в пижаму, коричневые башмаки и макинтош. В руке он держал цилиндр. Он запускал в него пальцы, вытаскивал их оттуда и странным манером помахивал ими направо и налево. Он так любезно поклонился Джорджу, что тот, хотя и был несколько удивлен его костюмом, решил заговорить с ним. В конце концов, рассуждал он, костюм — это не человек, а судя по улыбке, под пижамой в оранжевую и розовато-лиловую полоску, кажется, бьется доброе сердце.
— Ч-ч-ч-чудесная погода, — сказал он.
— Рад, что она вам нравится, — сказал незнакомец. — Я специально заказал.
Это замечание несколько смутило Джорджа, но он настойчиво продолжал:
— М-можно мне спросить, шэ-шэ-что вы дэд-делаете?
— Делаю? — с этой ша-ша-ша-ша-шляпой?
— Ах, с этой шляпой? Понимаю, что вы имеете в виду. Просто бросаю в толпу дары, — ответил незнакомец и, опять запустив туда пальцы, великодушным жестом помахал ими. — Это чертовски скучно, но считается, что человек в моем положении обязан заниматься этим. Дело в том, — доверительно сказал он вполголоса, беря Джорджа под руку, — что я император Абиссинии. Вон там — мой дворец, — сказал он, показывая на дом, видневшийся за деревьями. — Не разглашайте этого. Это не должно быть широко известно.
С довольно кислой улыбкой Джордж попытался высвободить свою руку из руки спутника, но тот не желал мириться с подобным проявлением охлаждения. Он, видимо, был целиком согласен со словами Шекспира о том, что, когда обретешь друга, его нужно накрепко прицепить к себе железными крюками. Словно тисками, вцепился он в Джорджа и поволок в уединенную часть перрона. Оглядевшись, он, видимо, остался доволен.
— Наконец-то мы одни, — сказал он.
Этот факт уже предстал перед молодым человеком со всей устрашающей ясностью. Во всем цивилизованном мире мало найдется мест более пустынных, чем платформа маленькой, захолустной станции. Солнце освещало гладкий асфальт, сверкающие рельсы и механизм, с помощью которого, если опустить монетку в дырочку, где написано «спички», можно получить пакетик очень полезных сливочных конфет, но больше оно не освещало ничего.
Что в этот миг могло пригодиться Джорджу, так это отряд полицейских, вооруженных крепкими дубинками, но не было видно даже ни одной собаки.
— Я давно хотел поговорить с вами, — добродушно сказал незнакомец.
— Нь-нь-неужели? — сказал Джордж.
— Да. Я хочу узнать ваше мнение о человеческих жертвоприношениях.
Джордж сказал, что они ему не нравятся.
— Почему же? — удивленно спросил тот.
Джордж сказал, что это трудно объяснить. Просто не нравятся.
— Что ж, я думаю, вы не правы, — сказал император. — Мне известно, что философская школа, исповедующая ваши взгляды, получает все большее распространение, но я этого не одобряю. Мне противны все эти передовые современные идеи. Императоров Абиссинии испокон веков вполне устраивало принесение людей в жертву — оно вполне устраивает и меня. Будьте любезны, пройдите, пожалуйста, сюда.
Он указал на помещение, где хранились фонари и швабры, 300 к которому они сейчас подошли. Помещение было темное и мрачное, и там стоял сильный запах керосина и носильщиков. На всей земле Джорджу меньше всего хотелось бы оказаться именно в этом месте наедине с человеком, придерживающимся таких своеобразных воззрений.
— Вы идите вперед, — сказал он.
— Без штучек? — подозрительно сказал тот.
— Ше-ше-ше-штучек?
— Да. Не заталкивать человека в комнату, и не запирать дверь, и не обливать его из окна водой. Со мной это уже бывало.
— Кэк-конечно, нет.
— Хорошо! — сказал император. — Вы джентльмен, и я джентльмен. Мы оба джентльмены. Кстати, нет ли у вас ножа? Нам понадобится нож.
— Нет. Ножа нет.
— Ну, ничего, — сказал император, — придется нам поискать что-нибудь другое. Несомненно, мы как-нибудь устроимся.
И с тем великосветским видом, который так шел ему, он разбросал еще одну пригоршню даров и вошел в помещение.
От того, чтобы запереть дверь, Джорджа удержало отнюдь не то, что он дал слово джентльмена. Возможно, во всем мире не сыщешь семьи, более деликатной и щепетильной в отношении данных обещаний, чем Маллинеры, но я вынужден признать, что, сумей Джордж отыскать ключ, он бы запер ее без колебаний. Но так как ключа он отыскать не мог, пришлось удовольствоваться тем, что он с грохотом ее захлопнул. Сделав это, он отскочил назад и помчался по платформе прочь оттуда. Неопределенный шум, раздавшийся внутри, указывал на то, что император, вероятно, угодил в какой-то фонарь.
Джордж наилучшим образом воспользовался этой передышкой. Покрыв расстояние с огромной скоростью, он влетел в вагон и укрылся под диваном.
Он сидел там, дрожа от страха. В какой-то миг ему показалось, что его неблагоприобретенный знакомый напал на его след, так как дверь в купе открылась и на него пахнуло прохладным ветерком. Затем, скользнув взглядом по полу, он заметил женские ножки. Он почувствовал громадное облегчение, но даже при этом Джордж, само воплощение скромности, не забыл о хороших манерах. Он закрыл глаза.
Раздался голос.
— Носильщик!
— Да, мэм?
— Что там была за суматоха, когда я приехала на станцию?
— Из сумасшедшего дома сбежал один больной, мэм.
— Господи боже мой!
Голос, несомненно, и дальше продолжал бы свою речь, но в этот момент поезд тронулся. Послышалось, как она опустилась на мягкое сиденье, а немного погодя — шуршание газеты. Поезд набирал скорость и, покачиваясь, мчался вперед.
Никогда еще не путешествовал Джордж по железной дороге, сидя в вагоне под скамейкой, и, хотя он и принадлежал к молодому поколению, которое, как принято считать, жаждет новых впечатлений, у него и теперь не было никакого желания так ехать. Он решил выбраться оттуда, и как можно скорее. Как ни плохо знал он женщин, он знал, что особы женского пола должны пугаться при виде мужчин, вылезающих в купе из-под сидений. Свои маневры он начал с того, что высунул голову и сделал рекогносцировку местности.
Все было в порядке. Сидевшая напротив женщина была поглощена чтением газеты. Бесшумно извиваясь, Джордж выбрался из своего укрытия и, изогнувшись так, как было бы невозможно изогнуться человеку, не имевшему привычки заниматься каждое утро перед завтраком шведской гимнастикой, вскарабкался на место в углу. Женщина продолжала читать газету.
События последней четверти часа привели к тому, что из головы Джорджа совершенно выветрилась та цель, которую он обрел, выйдя из кабинета специалиста. Но теперь, когда он мог свободно предаться размышлениям, он понял, что, если хочет в этот день произвести все, что необходимо для лечения, он позволяет себе недопустимо отставать от графика. Говорить с тремя незнакомыми людьми — вот что велел ему специалист, а он до сих пор поговорил только с одним. Правда, этот один был весьма трудным субъектом, и какой-нибудь менее совестливый человек, нежели Джордж Маллинер, мог бы счесть себя вправе, произведя вычисления на грифельной доске, посчитать его за полтора человека или даже за двух. Но, как и всех Маллинеров, Джорджа отличала неколебимая честность, и он отказывался жульничать.
Он собрался с духом и откашлялся.
— Ах-хм-м! — произнес Джордж.
И, открыв таким образом бал, он улыбнулся обворожительной улыбкой и стал ждать ответного шага со стороны своей спутницы.
Ответным шагом его спутницы было то, что она подскочила вверх примерно на пятнадцать — двадцать сантиметров. Уронив газету, она смотрела на Джорджа обезумевшими от ужаса глазами. Ее положение несколько напоминало положение Робинзона Крузо, когда он увидел на песке человеческие следы. Она была убеждена, что находилась в купе совершенно одна, и вот тебе — неизвестно откуда раздается голос. Лицо ее исказилось, но она не проронила ни слова.
Джордж со своей стороны тоже чувствовал себя несколько неловко. В присутствии женщин его природная застенчивость возрастала. Он никогда не знал, что им можно сказать.
Тут его осенила счастливая мысль. Только перед этим он смотрел на часы и увидел, что было около половины пятого. Он знал, что примерно в это время женщины любят выпить чайку, а у него в чемодане был, по счастью, полный термос.
«Извините меня, но я хотел бы узнать, не откажетесь ли вы от чашечки чаю?» — вот что хотел он сказать, но, как с ним нередко случалось в присутствии лиц женского пола, он ничего не мог выдавить из себя, кроме шипения, каким таракан сзывает свое потомство.
Женщина продолжала пристально смотреть на него. Глаза ее расширились, почти достигнув размера шаров для гольфа, соответствующих установленному правилами стандарту, а ее дыхание говорило о последней стадии астмы. И в этот самый момент на мучительно старавшегося что-то произнести Джорджа нашло озарение, какое нередко бывает у Маллинеров. В его голове промелькнула мысль о том, что говорил ему специалист относительно пения. Сказать все под музыку — вот что надо сделать.
Больше он не медлил.
— Чай на двух, за чаем двое, я весь ваш, а вы моя…
Он пришел в ужас, увидев, что его спутница позеленела, как воды Нила. Он решил пояснить, что он имеет в виду.
— У меня есть чудный термос.
У меня есть полный термос.
Не воспользуетесь ли вы им тоже?
Когда темны небеса и на сердце нелегко,
Чай вернет вам солнце, что смеется высоко.
У меня есть чудный термос.
У меня есть полный термос.
Разрешите вам налить немножечко?
Я думаю, вы согласитесь со мной, что никакое предложение невозможно было бы выразить удачнее, но его спутница никак на это не реагировала. Наконец, бросив на него исполненный ужаса взгляд, она закрыла глаза и опустилась на сиденье. Ее губы стали теперь какого-то серо-синего цвета и едва заметно шевелились. Джорджу, который такой же заядлый рыболов, как и я, она напоминала только что выловленную семгу.