Быть может, всё так и закончилось бы небольшой словесной перепалкой, но с Яшки не успел схлынуть боевой задор, и он боднул Дениса головой в живот. Денис крякнул и заехал Яшке в ухо. Они обнялись и молча покатились по поляне. Каждый стремился оказаться сверху и утрамбовать траву и листья спиной врага. У Дениса это получалось лучше. Он садился Яшке на грудь, прижимал его раскинутые руки к земле и спрашивал:
— Будешь ещё?
Яшка сопел, собирал остаток сил и вывёртывался из-под Дениса. Они снова катались, а потом Денис задавал тот же вопрос:
— Будешь?
Когда силы у Яшки кончились, он последний раз дёрнулся, сказал «рояль с арбузами» и затих.
— То-то, — подвёл итог Денис и пересел с Яшки на траву.
Яшка отдыхал лёжа. Он устроился, как на пляже, раскинул руки и смотрел в небо. Денис дышал тяжело и часто. У его ног валялся какой-то помятый конверт. По конверту бежал муравей. Адреса на конверте не было.
— Вот погоди, — всхлипнул в стороне Гоша, — тебя ещё в милицию заберут за хулиганство.
Яшка понял, что это относится к нему.
— Моя милиция меня бережёт, — раздувая ноздри, ответил он.
— Погоди, — повторил Гоша. — У Дениса отец в милиции работает. Будет тебе.
— В милиции? — с удивлением приподнялся Яшка.
Денис вынул из конверта записку. Он успел прочитать только первые слова, выведенные кривыми чернильными буквами: «Завтра П 1000…»
— Ты! — крикнул Яшка, вырывая у Дениса листок. — Не лапай!
— Это твоё?
— Нет, Пушкина. А ещё милицейский сыночек.
— Что? — привстал Денис.
— Проехали, — сказал Яшка, пряча письмо во внутренний карман пиджака.
— Ещё хочешь?
— Спасибо, — поклонился Яшка, — с мильтонами дел не имею. Страсть как этот народ не люблю. Пять раз сидел, с меня хватит.
Он скрылся за деревьями достаточно поспешно, чтобы последнее слово осталось за ним, но всё же не так быстро, чтобы можно было подумать, будто он удирает.
Денис взглянул на Гошу;
— За что он тебя?
— Передразнил я его, — шмыгнул носом Гоша.
— Ладно, — сказал Денис, — не распускай нюни. Мы тебя всегда защитим.
Пригнувшись, он побежал через поляну и скрылся за деревьями, где только что мелькнул Яшка.
Курьер особых поручений
Засунув руки в карманы видавших виды брюк, Яшка с беззаботным видом шествовал по проспекту. В конце концов ему было плевать на старого Илью и его тёмные делишки. Если бы не мамка, то вообще бы от него ничего не добились. Нашли себе тоже курьера особых поручений!
«Яшенька, — сладким голосом напевал Илья, — это письмо очень важное и срочное. Я не могу послать его по почте. Одна ножка здесь, другая там. В кафе не заходи. Вызовешь его по телефону. Понял?» Как не понять? Всё понятно. Если Яшенька не станет таскать этих писем, то в доме нечего будет класть на зуб. Всё держится на Яшеньке. Так говорит мамка. Почему она не такая, как все? Связалась с этим Ильёй, шепчется с ним по углам. Они думают, Яшка слепой.
Жаль, когда делали обыск, ничего не спросили у Яшки. Он нарочно под ногами вертелся. А эти Шерлоки Холмсы хоть бы что. Чудаки, сами хотели найти. Но Илья не дурак, он умеет прятать. А у Яшки не спросили. Он даже наводящие вопросы задавал. Не помогло. Гордые слишком. А спросили бы, он бы сразу: «Так чего же вы? Это не здесь. Это вот где».
Посмотреть, какие бы тогда у Ильи глаза стали. Наверное, вылезли бы на лоб и полопались от злости. Ведь про тайник только сам Илья знает да мамка. Больше никто.
Мамку жалко, конечно. Только какая она ему мать, если Яшка только затем и родился, чтобы её из тюрьмы выпустили. Сама рассказывала. В тюрьме, если с грудными детьми, то не держат. А кто у Яшки отец, он и не спрашивает. Не Илья же.
Анку, выходит, Яшка обманул. Сказал — не сидел в тюрьме, а сам, когда ещё не родился, уже сидел. Только вообще-то это можно считать, что не сидел. Он Анке про это и хотел рассказать, а она испугалась, что проболтается.
Если теперь Илья узнает, как получилось с этим письмом, худо будет. Только разве Яшка виноват, что делают такие конверты: лизни — заклеился, чуть помни — расклеился.
Яшка достал письмо, погладил его на ладони. Хотел лизнуть, но передумал. Лучше уж дойти до почты и заклеить как следует.
В почтовом отделении пахло сургучом и ящиками для посылок. У окна загораживали свет пальмы и фикусы. Яшка покрутил палочкой в жестянке с засохшим клеем и прочно запечатал письмо. Он даже легонько постучал по конверту, чтобы было прочнее. На конверте остались грязные пятна. Яшка обследовал руки и вытер их о штаны.
С почты Яшка звонить не стал, — приказано было только из телефонной будки, чтобы никто не слышал.
Монета скользнула в щель и глухо звякнула внутри серебристого ящика. Вытянув подбородок, Яшка набрал номер. Диск заедало, и обратно его приходилось подталкивать пальцем. Альберт Казимирович, как всегда, спросил:
— Кого вам? Вы не туда попали.
— Ваш племяш, рупь на пряники, — заученно ответил Яшка.
— Вы не туда попали, — повторил Альберт Казимирович. — Это кафе.
В трубке запищали короткие гудки. Значит, всё в порядке. Можно идти на чёрную лестницу большого старого дома.
Когда Яшка передал Альберту Казимировичу письмо, тот, как обычно, напомнил:
— Уйдёшь раньше чем через час — уши оборву. И только через двор. На улицу носа не кажи.
Он погрозил пальцем и захрустел по ступенькам новыми полуботинками. На втором этаже у Альберта Казимировича жила родная тётка, к которой он иногда заглядывал в гости.
…Но к тётке на этот раз Альберт Казимирович не зашёл. Он спешил. На трамвайной остановке он вскочил в задний вагон и, как только трамвай тронулся, тотчас спрыгнул. Потом он сел в следующий вагон и опять спрыгнул. Если за ним следят, то давно укатили на тех трамваях. После ареста Сумова Альберт Казимирович стал труслив и осторожен.
Фомича он уже подготовил. За разговорами с ним распита не одна поллитровка. Осталось договориться о деталях. Только бы он не отказался. Тогда хоть сам езжай. Больше некому.
— Один? — спросил Альберт Казимирович, появляясь в комнате Фомича.
Фомич, кряхтя, спустил с кровати ноги в толстых шерстяных носках и потёр ладонью пористый, похожий на варёную морковку, нос.
— Знамо, один, — кивнул он. — Весь вечер нос чешется. Это завсегда к выпивке.
Альберт Казимирович ткнул на стол бутылку:
— Угадал твой нос. Тебе завтра в вечернюю смену?
— В вечернюю, — насторожился Фомич.
Водку пили небольшими гранёными стопками под зелёным, низко нависшим над столом, абажуром.
— Запоминай крепче, — объяснял Альберт Казимирович. — Доезжаешь до Лисьего Носа, сходишь с платформы и по линии идёшь вперёд. Увидишь берёзу. Большая такая. Она одна там. От этой берёзы пойдёшь в лесок. Шестнадцать шагов. Прямо от линии, никуда не сворачивая. Запомнил? Шестнадцать. Наткнёшься ещё на берёзку, на молоденькую. Тоже одна, там больше нету. Вот под этой берёзкой и будет свёрток. В авоське, под веточками.
— Сколько? — спросил Фомич.
— Один.
— На бочку сколько?
— Десятку.
— Не, за десятку поищи другого дурака.
— Сколько же тебе?
— Четвертной.
— Хорошо, получишь двадцать пять. Но не вздумай разворачивать свёрток, обожжёшься.
— Чего в нём?
— Взрывчатка. Ударов не боится, но если начнёшь разворачивать… Дошло? Ну, будь здрав.
— Будь, — чокнулся Фомич и, подумав, поставил стопку. — Знаем мы эту взрывчатку. Зачем она тебе понадобилась-то?
— Рыбу глушить. Пей. Трёхнул, что ли?
— С моим удовольствием трёхнешь. Сам и вези, раз такое дело. Нё, за четвертной тоже не пойдёт.
— Сколько?
— Ещё десятку.
Альберт Казимирович сделал вид, что раздумывает. На самом деле думать было не о чем. Сумову он платил двести рублей. Но тот был свой, тот знал, что возит.
— Ляд с тобой, — вздохнул Альберт Казимирович. — Грабь меня. Тридцать пять, и больше ни копейки. Будь здрав. Будильник не забудь поставить. Первым поездом нужно, пока темно.
— Будь, — приподнял стопку Фомич.
— Свёрток отдашь буфетчице, — напомнил Альберт Казимирович. — Она чай и кофе отпускает. Скажешь: кто-то на столике оставил.
Фомич плеснул из стопки в рот, понюхал солёный огурец:
— Не беспокойсь, директор, доставлю твой тротил в полном ажуре и с моим удовольствием. Будем жрать в твоём кафе глушёную воблу.
— Ты болтай поменьше, нахмурился Альберт Казимирович.
— Это можно, — успокоил Фомич. — Это пожалуйста. Теперь бы ещё «маленькую», а?
— Будет с тебя. Завтра раздавим. По случаю счастливого возвращения.
Альберт Казимирович взялся за шляпу.
Мужской разговор
Мама открыла Денису дверь и сказала:
— Наконец-то! Где ты пропадал?
Отец гладил на кухне брюки. Он сунул на подставку утюг и вошёл в комнату.
— Сначала мы сидели в ложе и слушали оперу, — сказал отец, — а потом немного задержались в ресторане.
Мама строго посмотрела на него.
— Коля, я хочу поговорить с ним серьёзно.
— Я тоже, — согласился отец. — Сейчас ведь ещё только начало первого. Детское время. Вот если бы он явился в шесть утра, тогда да. Молодчина, Дениска. Ты и дальше валяй в том же духе. Пора приучать родителей к порядку. И не вздумай предупреждать нас или, там, оставлять записки, когда решишь исчезнуть на ночь. Нечего мать с отцом баловать, не маленькие. А если мама захочет поволноваться, то всегда капли имеются.
Только тут Денис заметил, что мама совсем бледная, словно сильно напудрилась, и в квартире пахнет лекарством.
— Мама, — проговорил Денис, — такое дело было… Ты не сердись. Я виноват, конечно…
— Расскажи, где ты был, — потребовала мать.
— Ты понимаешь, это такое дело…
— Я хочу знать, где ты был.
— Мама, можно я сначала папе расскажу? А если он решит… В общем, тебе, наверное, нельзя знать. Пусть папа решит.
— Очень приятно, — сказала мама. — Чрезвычайно приятно. У нашего сына появились дела, о которых мужчина может рассказать только мужчине. Что ж, у меня больше вопросов нет.