Гаузнер, закончив, выпускает широкое кольцо дыма, опрятно стряхивает пепел с лоснящихся от долгой носки форменных брюк.
— Будем брать радиста? — негромко говорит Рейнике и опускает карандаш.— Или нет? Что скажет абвер?
Мейснер на лету схватывает все — желаемый ответ, настроение Рейнике, личные перспективы.
— Радиста надо брать! Взяв его, получим шифр и явки. В крайнем случае «почтовые ящики». На первый взгляд мало, но прикинем иначе и убедимся — достаточно, чтобы на известный срок если не парализовать резидентуру, то нарушить ее звенья и связи. Кроме того, на допросе удастся, по-моему, добыть данные, наводящие на резидента...
— Прошу вас информировать полковника Райле.
— И Бергера — осторожно подсказывает Мейснер.
Рейнике пренебрежительно машет руной.
— Всему свое время... Господа, предвидя возможные трудности, я доложил о ПТЦ обер-группенфюреру Кальтенбруннеру. Все без утайки. Мне поручено сообщить вам, что в РСХА придают поимке радиста принципиальное значение. Хочет или нет комиссар Гаузнер, но ему придется на этот раз развязать радисту язык. Хочет или нет майор Шустер, но ему не удастся сослаться на случайность, если гониометры почему-либо не засекут рацию. И, наконец, хочет или нет полковник Райле, но весь аппарат абвера будет работать в тесном единстве с СД!
Голос Рейнике напрягается, становится резким.
— Боевой приказ, господа! Прошу встать!
Зачитываю: операцию по аресту радиста возглавляет старший правительственный советник Гаузнер, которому надлежит в суточный срок представить бригаденфюреру Рейнике свои соображения по этому поводу. Второе: майор Шустер обеспечивает выполнение задания средствами радиоабвера. Третье: лейтенант Мейснер осуществляет связь абвера и штаба бригаденфюреру Рейнике и состоит при последнем для особых поручений... Поздравляю с началом операции, господа!
Рейнике складывает пополам лист плотной бумаги и прячет его в нагрудный карман. Говорит значительно мягче, с обыденной интонацией:
— Хочу надеяться, коллеги, что вы не дадите мне повода разочароваться в ваших способностях. Это и к вам относится, коллега Гаузнер. Чем вы, собственно, занимаетесь последние дни?
— Все тем же.
Гаузнер недовольно попыхивает заметно укоротившейся сигарой. Кончиком языка подклеивает отошедший листик табака. Он так занят этим, что не поднимает глаз на бригаденфюрера.
— Фридрих!—повышает голос Рейнике.— Да бросьте же сигару, черт возьми! Чем бы вы ни занимались, отложите все и переключитесь на радиста.
— Я уже слышал, бригаденфюрер.
— Радист за вами!
— Почему не два?
— Два?
Гаузнер тяжело прищуривает глаз.
— Второго я, кажется, скоро вам подарю. Это будет моим презентом рейхсфюреру Гиммлеру. Я обожаю сюрпризы, бригаденфюрер!
16. Ноябрь, 1943.Берлин, Мангеймерштрассе-Викингенуфер, 4.
Однодневный отпуск — дар небес и адмирала Фридриха Вильгельма Канариса. Еще в Штутгарте Бергер кроил и перекраивал планы, продумывая, как ими распорядиться. Эмми и Лизель вызваны в Берлин, и, значит, два часа уйдут на зоосад — Эмми обязательно захочет покормить бурых медведей и посмотреть на жирафа.
Фон Бентивеньи, сообщая об отпуске, сказал, что являться на Тирпицуфер не надо, служебных разговоров не будет, но в конце, как бы между прочим, порекомендовал остановиться не в отеле, а в офицерской гостинице на Мангеймерштрассе.
Эмми и Лизель обосновались в гостинице на сутки раньше Бергера. Номер им дали маленький, скромно обставленный, но кормили отлично, без карточек, и Лизель пожаловалась, что Эмми за обедом объелась тушеными овощами со свининой. Бергер слушал и блаженствовал. Эмми сидела у него на колене и сосала шоколад. Она выросла и стала серьезной; Лизель обрядила ее в зеленую рубашку и юбочку, похожие на форму юнгфольк, и Бергер подумал, что с женой надо будет поговорить: станет ли дочь художницей — это, конечно, вопрос, но совершенно незачем так рано приучать ее к казарменным нарядам. Желтый заяц ребенку нужнее, чем погоны...
Бергер приехал поздним вечером, и Лизель еле оторвала от него Эмми, возбужденную встречей и шоколадом.
— Ты будешь умненькой, а утром пойдем в зоосад, хочешь?— утешал Бергер дочь, когда Лизель уводила ее из номера Бергера.
— А ты не уедешь в Африку? И тебя не съест крокодил?
Эмми заснула с трудом, и Лизель только после полуночи пришла к Бергеру. И лишь через несколько часов, уже утром, вспомнила эти слова дочери:
— Эмми нафантазировала, что ты в Африке и охотишься на тигров.
— Так оно и есть. Только тигры не водятся в Африке — надо ей объяснить... Кстати, Лизель, зачем ты наряжаешь ее, как солдата?
— Ну знаешь!.. Не ждала от тебя, именно от тебя! Полковник Бергер разочаровался в форме?
— Не то! Лизель, у детей в наши дни почти нет детства. Я разучился говорить на такие темы, но ты постарайся понять. Куда ни глянешь — погоны, мундиры, кинжалы. Напра-во, нале-во! Ну ладно, мальчики — куда ни шло. Но девочки?
— Юстус! И это говоришь ты? Рейхсминистр Геббельс пишет, что мы растим новый тип женщин-воительниц, но боящихся боли и крови.
Ссора получилась затяжной, и они опоздали к завтраку...
Лизель выводит Эмми в коротком шерстяном платьице и с белым бантом в волосах. «Ах ты, мартышка!..— думает Бергер.— Ничего, скоро все кончится, и я сам займусь твоим воспитанием. Будем ходить в зоосад, в лес, купаться, играть. Ты у меня богатая невеста, Эмми, я позаботился о тебе: сегодня подарю свои двухлетние накопления.»
— Господни полковник Бергер?
— Да,— говорит Бергер и смотрит на лакея
— Господина полковника просят к телефону
Лизель, оттопырив мизинец, ставит чашку на стол. Тонкие подведенные брови изгибаются в дугу.
— Кто-нибудь из друзей,— спокойно говорит Бергер и, расправив салфетку, вкладывает ее в мельхиоровое кольцо.— Жираф нас ждет, Эмми!
Собственно, он так и думал: однодневный отпуск и свидание с семьей — всего лишь «крыша», понадобившаяся фон Бонтивеньи, чтобы без помех поговорить в Берлине. Черт бы его побрал, господина генерала Бентивеньи! Мало отца — в игру включают дочь и жену!..
Бергер вынимает салфетку из кольца. Заправляет угол за воротник и говорит лакею холодно и жестко:
— Меня мет!
— Как будет угодно господину полковнику.
Лакей быстро, на негнущихся ногах идет к двери — старый служака, фельдфебель или вахмистр, привыкший повиноваться приказу. В этой гостинице все имеют отношение к армии. Даже горничные числятся во вспомогательных частях.
Доев яичницу, Бергер встает. Лизель подставляет ему лоб для поцелуя, а Эмми скачет на одной ноге.
— Спасибо, дорогая.— говорит Бергер, как будто они завтракали дома.— Эмми, иди одевайся!
— Ах, Юстус! — вздыхает Лизель и смотрит на него снизу вверх.
«Все-таки она любит меня,— думает Бергер,— не так, как прежде, но любит».
Кончиком трости Бергер касается дверной ручки, и в этот миг в дверь стучат — судьба как будто рассчитала, когда он оденется и будет совершенно готов. Не удивляясь, Бергер открывает лакею и, выслушав его, говорит:
— Вы не могли бы не застать меня?
— Я ответил, что господин полковник у себя.
— Хорошо. Повторите адрес.
— Калишерштрассе. С задней стороны крематория.
— Зайдите к моим и скажите, чтобы жена повела Эмми в зоосад. Я постараюсь приехать туда позже.
Как есть — в пальто и шляпе — Бергер са-дится на кровать. Легко вообразить, что будет с Эмми, когда вместо отца явился лакей в белом пиджаке и отвисших на заднице портках... Может быть, жираф утешит ее... Но кто утешит Бергера?.. Проклятая работа!
Знакомый майор из абвера-III ждет, как и передал лакеи, возле машины на Калишерштрассе.
— С приездом, господин полковник. Позвольте сказать, что вы хорошо выглядите.
— Кому я понадобился?
— Понятия не имею.
— Ах, так! — говорит Бергер с любезной улыбкой.
У абвера в Берлине немало конспиративных квартир. Та, куда майор привозит Бергера, ему незнакома. Большой, угрюмый дом на Викингенуфер — в том месте, где Шпрее начинает загибать полупетлю. Второй этаж дома украшен выступающими фонарями; на лестнице, продетая под бронзовые прутья, положена дорожка с белыми полосами по краям. Внизу швейцар принимает у Бергера шляпу, перчатки и трость, а другой, с выправкой младшего офицера, помогает сиять пальто.
— Вам назначено?
— Да, я звонил, и хирург пригласил меня на десять десять.
Сейчас на часах 10.50, и пароль звучит довольно нелепо, но ни Бергер, ни офицеры не улыбаются.
Перед дверью квартиры Бергер оправляет пиджак. Нажимает кнопку и говорит горничной;
— Доложите, что Тэдди просит принять.
Он ждет не дольше минуты: горничная возвращается и ведет его — вправо, затем налево, через две просторные, светлые комнаты в третью, тоже светлую, квадратную,— навстречу протянутой руке генерала фон Бентивеньи.
Бергер официально вытягивается. Пусть генерал почувствует, что поступил некорректно, прикрывая деловой вызов свиданием с семьей.
— Сигару, вино, кофе?
— Ни то, ни другое, ни третье, господин генерал. Сутки отпуска — всего лишь сутки, жаль каждую минуту.
Бентивеньи близоруко щурится.
— Это не моя идея.
— Чья бы ни была, но все-таки можно было вспомнить, что за последние три года я провел с семьей не больше недели.
Бентивеньи проглатывает упрек. В абвере он славится умением ладить со всеми, в том числе и с нижестоящими, за что заработал прозвище «Санта-Клаус»... Бергер демонстративно смотрит на часы.
— Я бы хотел, господин генерал, успеть к семье!
— Благодарите за этот вызов Рейнике!
— Опять донес на меня?
— Не то. Он запеленговал в Париже радиста и известил Кальтенбруннера. Никогда бы не подумал, что его доклад получит такой резонанс, но...
— Я должен ехать в Париж? — говорит Бергер.
Фон Бентивеньи поднимает руку.
— Нет. Это было бы некстати. Пусть Рейнике сам ест свое варево. Мы проанализировали материалы и считаем, что в Париже работает все-таки Легран. Райле сейчас проверяет комиссионные фирмы — собственными силами, без СД. Может, нащупает что-нибудь, а может быть, и нет — я лично не думаю, чтобы Легран использовал один и тот же метод дважды...