— Живой он был бы полезнее,— лениво сказал Бергер.
Рейнике поднял бокал, ложечкой снял соринку со льда.
— Как знать, Юстус!
— Слишком тонко для моего солдатского ума.
— Скажем ему, Гаузнер?.. Так и быть!.. О смерти мсье Жюля известно нам, но не тем, кто руководит резидентурой русских. Для них мы пустили слух, что при перестрелке у павильона взято двое раненых, коих мы и содержим в Булонском лесу.
— Думаешь, слух дойдет?
— Почему бы и нет?
— Допустим, так... Русские перестроятся, и только.
— А фактор времени? — спросил Гаузнер.
— Да, время, конечно, у них уйдет.
Бергер отпил глоток, подумал: «Гестапо довольствуется паллиативами. Но как ловко они преподносятся!» Шампанское было терпким и пахло старыми дрожжами.
— Радист тоже русский? — спросил Бергер.
— Француз,— угрюмо сказал Гаузнер.— Лягушатник неудачно стрелялся: хотел в висок, но рука, видно, дрогнула и взял правее. Жил часов шесть...
— Еще раз за тебя, Юстус! — сказал Рейнике и наполнил бокал; пена хлынула через край.— За твой отпуск в Баден-Бадене! Поезжай отдыхать, а к твоему возвращению мы доконаем русскую группу. Мсье Жюль опять-таки поможет нам. Гаузнер отрабатывает его биографию — фотоснимки и ориентировка ушли во все комиссариаты и наши отделения в Париже: прорва работы, зато не вхолостую. Здесь штришочек, там крючок...
— Прозит!
Бергер расплатился и, приехав в «Лютецию», принял ледяную ванну. Он был абсолютно трезв, когда читал рапорт Мейснера о ликвидации радиоквартиры и мер, предпринятых Ройнике и Гаузнером для поисков резидента... Что ж, приходилось признать, что на этот раз гестапо обошло абвер по всем статьям. Добрая половина сотрудников парижской контрразведки только и занимается штатами фирм, близких «Эпок» по роду деятельности; с такой же тщательностью проверяется все, что имеет хоть малейшее отношение к личностям Жюля и радиста; негласные сотрудники получили задание предъявить фотографию мсье Жюля консьержкам, содержателям кафе, кабачков и трактирчиков, служащим парижских вокзалов и владельцам отелей, пансионов и меблирашек. Если мыслить образами, штаб Рейнике выращивает древо и готовится собрать свой урожай плодов...
Бергер отправил рапорт в Берлин с фельд-курьером и посоветовал начальнику Абверштелле в Париже полковнику Райле связаться с лидерами кагуляров. Сказал убежденно:
— Они хотя и в подполье, но агентура у них не хуже, чем у гестапо.
— Кагуляры запросят компенсацию.
— Я бы посулил выпустить из концлагеря кое-кого из их «вождей», взятых в сороковом.
Это был последний разговор, проведенный Бергером перед отъездом, и он оставил грустный осадок: успехи Рейнике и пассивность парижского Абверштелле при сложившихся обстоятельствах играли на руку Гиммлеру.
Единственная радость — Мильман. Бергер по приезде в Женеву поручил ему проверить, нет ли в «Геомонде» передатчика, и отправил с ним на рю Лозанн опытного Кунца... Они вернулись поздно вечером, порознь, и Кунц, докладывая, был в восторге.
— Это надо было видеть! Он висел, как обезьяна, и, сдается мне, ни черта не боялся!
— Вас не заметили?
— Головой ручаюсь — нет!
— Считайте, что вам повезло.
Честно говоря, Бергер и сам не знал, как реагировать на трюк, выкинутый изобретательным ефрейтором. Сам бы он, конечно, никогда не рискнул засесть на пожарной лестнице и, развернув гониометр, пеленговать «Геомонд». Кунц, правда, утверждал, что лестница, втиснутая в углубление стены, не просматривается со двора, но Бергер предпочел для ночного дежурства использовать способ попроще — дал Мильману «форда» и отметил на плане место для стоянки — дом № 109.
Предосторожность оказалась не лишней: спустя несколько часов Кунц обнаружил, что за «Геомоидом» наблюдают; сначала на глаза ему попались двое молодых людей, не слишком-то и маскирующихся, а вечером совершенно случайно он выявил третьего — блондинчика, дежурившего в газетном киоске. Мильман в своем «форде» уже устроился у дома № 109, и Кунц не решился к нему подойти.
Бергер выслушал Кунца и отправил его спать, сказав:
— Пусть все остается, как есть. На середине реки коней не меняют.
— Сдается мне, это БЮПО,— заметил Кунц.
— Хоть сам Лусто! «Форд» на улице и дремлющий пассажир — эка невидаль для Женевы!
Наблюдатели у «Геомонда», чьи б они ни были, Бергера не особенно волновали. Конспиративные квартиры, подобранные из Штутгарта, обеспечивают группе укрытие, а пограничное «окно» — путь для отхода. Физическое же устранение Ширвиндта — крайний и нежелательный случай! — совершат агенты фон Бибра, не припутывая к нему ни Бергера, ни его людей... Впрочем, ради убийства не стоило бы приезжать...
Бергер звонит вниз — портье.
— Номер четырнадцать. Есть что-нибудь для меня?
Отсутствие письма означает, что Мильман не засек рацию в «Геомонде» и ближайшим поездом уедет из Женевы в горы.
— Момент!.. Нет, ничего не поступало.
— Хорошо. Пусть пришлют завтрак — что- нибудь легкое. Кофе не крепкий. Совсем не крепкий.
— Газеты, мсье?
— Да, английские...
Позавтракав, Бергер негромко стучит в стену: четырежды, с разными интервалами. Кунц, выбритый, с прозрачными после сна глазами, приходит через минуту. Пиджак на груди вздут буграми — хотя Кунц и носит костюмы свободного покроя, но арсенал, рассованный по внутренним карманам, так громоздок, что остается пожалеть о древнеримских тогах, не нашедших местечка в современной моде.
— Прикажете вас сопровождать?
— Нет, Зепп... Сегодня мы с вами попробуем сварить похлебку, как выражаются повара: за вкус не ручаюсь, но горячо будет!
— Надеюсь, мне не придется лезть в котел?
— А полезли бы?
Кунц меланхолически кивает, и Бергер, глядя на него, вспоминает, как Рейнике при последнем свидании в Париже желал ему хорошего отдыха.
— Ладно,— говорит Бергер и достает из кармана конверт.— Котел будет в другой раз. А сейчас вы поедете на рю Лозанн и отдадите это в конторе. Самому или секретарю — не имеет значения.
— Меня засветят.
— Правильно. Больше того, за вами постараются проследить, и вы хорошо поступите, Зепп, если утащите шпиков подальше от «Геомонда». Только не трогайте их.
— Как прикажете!
— О Зепп! Мне не нужен слепой исполнитель. Я хочу, чтобы вы усвоили: то, что поручено вам, не менее важно, чем моя часть или работа с гониометром. Кстати, Штейнер сделал свое дело и выяснил, что «Геомонд» не используется как радиоквартира.
— Можно вопрос?
— Разумеется.
— Это имеет значение?
— О да! После вашего визита на рю Лозанн Ширвиндт или проглотит наживку, или же передаст по цепочке радистам депешу для Центра о моем письме. Думаю, остальное можно не объяснять?
Кунц поправляет галстук и протягивает руку за конвертом.
— Минутку, Зепп. Чтобы все стало на места, сначала прочтите.
— Но...
— Я же предупредил: слепое исполнение не годится! Хорошо, я сам прочту... «Дорогой господин Ширвиндт. Когда-то нам не удалось довести до конца диспут по взаимоинтересно-му поводу. Ресторан на вокзале Корнавен кажется мне тем местом, где мы сможем решить все к обоюдному удовлетворению. Надеюсь, час пополудни — не слишком рано для совместного обеда? Наш общий знакомый мсье Жюль заверял меня, что это как раз то время, когда вы бываете более или менее свободны. С совершенным почтением — Шриттмейер»... Как видите, Зепп, никаких намеков на шантаж, и у Ширвиндта нет оснований хватать вас за шиворот и вызывать полицию.
— В чем же моя задача?
— Во-первых, уведете хотя бы одного шпика с рю Лозанн и отделаетесь от него к двенадцати часам. Во-вторых, как мне представляется, своим появлением в «Геомонде» вы внесете в эту милую обитель смуту и тревогу, за которой последуют маленькая паника и всякие там визиты к курьерам и радистам. И, наконец, в-третьих, в час дня вы будете в ресторане и, если Ширвиндт придет не один, займетесь его спутниками. Надеюсь, вы не скажете, что этого вам мало?
— Я сделаю,— коротко говорит Кунц и прячет письмо.
...Пять часов — чертова уйма времени, которую Бергер щедро тратит на несколько длинных телефонных разговоров — из будок, конечно,— сеанс в кино и три поездки в такси— без адреса, просто для того, чтобы запутать филеров, если они есть. Слежка не может ему помешать, ибо у фон Бибра есть «рука» в БЮПО — в отделе по надзору за иностранцами,— и на худой конец рапорты агентов обойдутся Германской миссии в определенное количество франков... Впрочем, откуда ей взяться — слежке? Не топает же БЮПО за каждым ночным прохожим, имевшим несчастье появиться на рю Лозанн?..
«Чушь какая-то!» — говорит себе Бергер и покупает билет на пригородный поезд.
Вторая платформа, головной вагон. Из него отлично виден вход в ресторан: точнее, два — тот, что с площади, и другой — с перрона. Бергер покупает у разносчика пакет со слоеными пирожками и удобно устраивается у окна. Поезд отойдет в 13.18 — восемнадцать минут «отложены» Бергером про запас на тот случай, если Ширвиндт задержится.
Бергер ест пирожки, не чувствуя вкуса. Придет или нет? Если придет, то первую часть плана можно считать полностью удавшейся. Сам факт появления после записки, подписанной Шриттмейером,— почти гарантия, что Ширвиндт пойдет на перевербовку. Поторгуется, набьет себе цену, но согласится...
Ну. а если не придет?
«Повторим приглашение»,— думает Бергер, дожевывая пирожок и отмечая, что Кунц уже стоит, покуривает у двери ресторана — той, что выходит на площадь... 13.04...
Медленный и тихий кружит снег. Ложится на черную платформу и тут же тает, стекает ручьями по желобам. Бергер доедает пирожок и заталкивает пустой пакет под сиденье. Ему хочется курить, но в купе висит табличка с запретом — на трех языках. Может быть, перейти в другое купе? Но тогда на минуту дверь ресторана останется без надзора. Нет, лучше потерпеть...
Кунц, как часовой, стоит у двери.
Никто не входит в ресторан и не выходит из него... Короткий толчок и еще один; перрон откатывается, отбегает, и Бергер машинально смотрит на часы — 13.18.