— Ну, ну!.. Не распускайтесь! Это же просто!
Нервно посмеиваясь, Бергер приставил пистолет к виску майора. Не торопясь, нажал гашетку и, услышав сухой щелчок, сказал с удивлением:
— Вам повезло!
Майор всхлипнул, глаза его стали закатываться.
— Следующий мой,— сказал Бергер и передернул затвор.
Стук бойка показался ему громом. Все еще посмеиваясь и не думая ни о чем, Бергер отвел ствол в сторону и нажал на спуск пять раз подряд. Боевой патрон оказался седьмым...
На следующее утро Бергер подписал майору направление в резерв абвера и позабыл о нем и о пари — вычеркнул их из памяти, по опыту зная, что умение быстро забывать — достоин- ство, а не недостаток.
Ширвиндт и «Геомонд» — вот что интересует его, а отнюдь не моральное состояние сотрудников «Алеманишер Арбайтскрайс». Агентура в Женеве и Берне, подчиняющаяся атташе германской миссии барону фон Бибра, определенно не подходит для работы с «Геомондом». Бергер едва добился от нее достоверной информации о количестве комнат в конторе и квартире Ширвиндта, наличии запасных ходов, числе окон на всех этажах здания и иных пустяках. Фон Бибра не спешил с ответом и тогда, когда Бергеру понадобился план второго и третьего этажей дома 113 по рю Лозаин. Только через декаду барон соизволил позвонить и объясниться. Оказалось, его люди никак на могут проникнуть дальше коридоров и приемной. Бергер вспылил, растолковывая господину атташе, что прибегать к услугам агентов нет нужды. Надо отыскать контору архитектора, проектировавшего дом, или подрядчика, строившего его, и под любым предлогом приобрести кальки.
Фон Бибра пообещал, и кальки вскоре прибыли — как Бергер предполагал, их удалось купить у архитектурной фирмы без малейших затруднений. С той же диппочтой в АА пришла посылка: три костюма из женевского магазина стандартного платья, галстуки, рубашки, обувь и нижнее белье. Все вещи были недорогие, соответствующие заработкам среднего служащего...
Уладив дела с одеждой, Бергер занялся изучением «окон» на границе. Если приказ на переход будет получен, он возьмет с собой двоих, не больше. Телохранителя и оператора. Одного из прежней своей команды и Мильмана, переведенного из Кранце в Париж...
По ночам, лежа на спине и закинув руки за голову, Бергер — в сотый раз! — проверяет, отрабатывает, оттачивает свой маршрут. Железнодорожная ветка от французского Дивона до швейцарского Нойсса на пограничном участке проходит в тоннеле. Машинист на несколько секунд замедлит ход, и Бергер, одетый железнодорожником, впрыгнет на площадку вагона-контейнера. Настоящий железнодорожник — им должен быть немец! — спрячется внутри. Вагон — возвратный, с вечерним маршрутом он везет молоко. В Нойссе Бергер сойдет у авто-стрелки и переоденется в бетонном буккере — пограничная стража им не пользуется как устарелым...
Сегодня ночь особенно длинна и, кажется, никогда не кончится. Бергер заставляет себя не дотрагиваться до сигарет: если закурить, сон уйдет окончательно... Получила ли Эмми желтого зайца? Лизель ничего не пишет об этом... И не попросить ли у Канариса отпуск? Все может статься, и не исключено, что свидание с Лизель окажется последним перед долгой разлукой. С Ширвиндтом не покончишь за день. И не ясно до конца, какую конкретную задачу поставят перед Бергером иа Трипиц-Уфер. Три пути: выслеживание, перевербовка, физическое уничтожение. Первый и третий, пожалуй, не сулят успеха. Следить можно долго, бесконечно долго; легче и проще, конечно, пулю в живот или толчок под колеса. Но и это не выход. Что, если у Ширвиндта есть эаместитель или, что еще хуже, он сам — всего лишь прикрытие для настоящего резидента? Уйдут месяцы, пока нападешь на новый след — Значит, перевербовка?.. Не какой основе?
Бергер сбрасывает одеяло и включает свет. Сигарета крошится в пальцах, спички не хотят гореть... Предложить достойную сумму в валюте, золоте или драгоценностях. Сколько запросит. Перевербовать и пропустить через рации резидентуры поток дезинформации.
План, как дом, складывается из кирпичей. Бергер укладывает их в ряды, возводя стены постройки. Кажется, Гаузнер называл русскую группу домом без ключа? А нужен ли ключ?.. Нет! Просто следует выселить старых хозяев и стать новыми — более щедрыми.
Утро застает Бергера на ногах. Проветрив комнату, он снимает пижаму и делает зарядку. Обычный комплекс по Мюллеру: бег на месте, прыжки, приседания.
Растеревшись махровым полотенцем, Бергер включает приемник и ловит Париж — легкую музыку. Набирает в фаянсовый тазик холодной воды и массирует кожу рукавицей из шинельного сукна. Тело горит. Следом за певицей Бергер повторяет слова песенки: «Он был простым капралом, всего лишь капралом. Он был отличным малым и славно воевал!..» Он не знает, когда прикажут действовать. Но быть готовым к действию постоянно — это правило полковник абвера Бергер возвел в принцип и никогда от него не отступает.
12. Сентябрь, 1943. Париж.
Комиссар гестапо старший правительственный советник Гаузнер меньше суток находится в Париже, куда его вызвал Рейнике. Однако бригаденфюрер с места в карьер загрузил его делами и вдобавок подсунул помощника — старого знакомца Мейснера, как всегда, околачивающегося при штабе без определенной должности.
— Для начала проконтролируйте Шустера,— сказал Рейнике, выслушав рапорт Гаузнера о прибытии.— Прихватите Мейснера и проверьте, как идут дела в радиороте. Что-то я последние дни они не дарят нас сенсационными новостями. Ехать рекомендую с утра.
В 7.00 Гаузнер и Мейснер — на улице Курсель.
Гаузнер зевает: не выспался. Хорошо Шустеру и Мейснеру, они молоды и занимались спортом. Попробовали бы полжизни просидеть за столом в полицейских участках и еще изрядную часть ее проторчать в проспиртованном воздухе притонов и злачных мест... Впрочем, в участках воздух не лучше — сплошная карболка...
Автоматчики у ворот долго и придирчиво рассматривают удостоверения комиссара и Мейснера. Здесь абвер и свои порядки. Документы, выданные гестапо, оказываются бессильными заменить клочки бумаги с бледным штампом — пропуска, которые дежурный после разговора по внутреннему телефону выносит и вручает гостям.
Шустер при встрече не проявляет энтузиазма. В конце августа он стал майором и, вознесясь в армейские сферы, доступные тем, кто обладает «гусеницами» на плечах, приобрел привычку говорить сдержанно и веско. Советник Гауэнср для него штафирка, а Мейснер — армейская мелюзга. И только.
— Хайль Гитлер! Чем обязан, господа?
Гаузнер нисколько не огорошен приемом, в каждом монастыре — свой устав. Чинов PCХА, невзирая на ранги, связывает единство крови, духа, идей и общность, присущая членам особого ордена. В абвере не так. Здесь господина майора от господина капитана отделяет не шажок вверх и не разница в погонах, а принадлежность к двум кланам — тому, где офицер вместе с солдатами бежит в атаку, и тому, из которого посылают других бежать в атаку.
— Хотите покататься? — спрашивает Шустер, поводя подбитыми ватой плечами.— Фельдфебель Родэ! Ефрейтор Мильман!
Из строя, вытянутого вдоль боксов гаража, выступают двое. Гауэнор заранее улыбается при виде кривоногого Родэ. Толстый краб в необъятных штанах. Мильман, будто а противовес, тощ и высок. На унылом носу очки.
— Лучший экипаж.— вполголоса говорит Шустер и почти шепотом добавляет:— Родэ когда-то донес на Мильмана, и они ненавидят друг друга. Но в работе оба выше похвал!— И громко: — Слушай задачу! Выходим на Большие Бульвары с интервалом один киломотр и слушаем друг друга. Пеленгуемые частоты о пределах тысячи трехсот восьмидесяти — тысячи пятисот. Время передачи неизвестно, районы неизвестны, частоты Сменяемые. Повторить!
Шустер отворачивается, и Гаузнер видит, как Родэ едва заметно показывает язык. Однако фельдфебель слово в слово повторяет приказ — и с таким усердием, что комиссар начинает сомневаться: не померещилось ли?
Шустер пальцем манит Родэ.
— Эти господа и я пойдем с вами.
— Да, господни майор!
— И если ты хоть раз испортишь воздух, я сам выкину тебя вон!
— Господин майор разрешит? Это был не я.
— Так вонять может только фельдфебель. Марш к машине!
Родэ козыряет и стремглав летит к гаражу. Через минуту из бокса, воя дизелем, выбирается длинный серебристый рефрижератор. За рулем — парень в комбинезоне и берете; по борту надпись: «Трансперевозки СИМАК. Тел. Клиши-05-19.»
— Этот подойдет,— говорит Шустер нерешительно.— В других тесновато. Господа простят меня, пеленгатор не купе люкс... Дежурный! Три подушки!
По идеально выметенному плацу, сбрызнутому водой из садового шланга, Гаузнер, Шустер и Мейснер идут к боксу, возле которого с включенным мотором стоит пеленгатор. На гофрированных бортах кузова возникают три серые растущие теми: большая, толстая — Гаузнора, узкая и длинная — Шустера и маленькая — Мейснера.
В кузове тесно и душно. Пахнет краской и нагретым металлом. Зеленые шкалы приборов фосфоресцируют, медузами плавая в полумраке. Родэ захлопывает дверь и включает слабую лампочку под потолком...
— Включить местную связь! — громко говорит Шустер.— Пошли!
— Да, господин майор!
Мильман поворачивает ручки, и в кабине, сливаясь с гулом мотора, начинают звучать голоса, музыка, писки, треск, снова музыка, и снова писки и треск...
Гаузнер, держась за сиденье, с трудом удерживается на узеньком железном стульчике. Тонкая волосяная подушка не спасает его от ушиба, когда фургон вдруг тормозит и, дернувшись, набирает скорость. У ног комиссара, скрипя, поворачивается «рамка», и Гаузнер подтягивает колени к самому животу. Ему становится скучно: путешествие в пеленгаторе, очевидно, не сулит ничего, кроме синяков.
Проходит полчаса, и скука усиливается, гнетет комиссара, вызывая зевоту; ноги начинают ныть, и Гаузнер с досадой ругает Рейнике: нашел поручение! Шустер сидит напротив; пятно вместо лица и режущие слух команды:
— Проверить тысячу четыреста — тысячу четыреста пятьдесят. Чисто?..