— Замолчи! — вскрикнул Стас. — Не смей плохо говорить о Виолетте, понятно?! Она чудесная женщина, мать Анны, я прекрасно к ней отношусь и не хочу слышать ни одного дурного слова о ней!
— А я кто, папа? — чуть не плача спросила Катя. — Она чудесная женщина и твой друг. А я кто? Я что, тебе больше не дочь?
Стас, снова метнувшийся к двери, замер на пороге. Пожал плечами, но опять вернулся, подошел к девочке:
— Ну ладно тебе, Кать! Ты же знаешь, что я тебя очень люблю.
Катя подняла на него глаза, полные слез:
— Если любишь, выполни мою просьбу!
— Говори, что ты хочешь?
— Удели нам, пожалуйста, десять минут. Сядь и выслушай Витю. А потом решишь, кому верить — всем нам или Виолетте.
— Ладно, я готов. — Стас нехотя опустился на стул.
Виктор торопливо вынул папку с документами. Он говорил четко, без излишних подробностей, но на сухой отчет и демонстрацию всевозможных фотографий, бумаг и заключений ушло не менее четверти часа. Сначала Стас слушал молча, недоверчиво, потом стал задавать вопросы. К концу рассказа он вновь замолчал, сник, плечи его безвольно опустились.
Виктор закончил. Собравшиеся с тревогой смотрели на Стаса. Он вздохнул, закрыл лицо ладонями.
— Черт знает что! — пробормотал он. — Такое чувство, что я был под гипнозом или под наркотиком… Как я мог не понять, не заметить…
Катька! — Он подошел к дочери, опустился на колени и зарылся лицом в ее косуху. — Прости меня, малыш. Я вел себя как свинья.
— Да ладно, пап, проехали! — Катя легко взъерошила его волосы.
— И ты, Виктор, — подошел он к бывшему охраннику. — Прости меня, пожалуйста.
— Да ладно, чего уж там! Мир! — Охранник протянул руку, Стас пожал ее, привлек парня к себе, они обнялись.
— Я только одного не понял. — Стас обвел глазами друзей. — А Тина, с Тиной-то что?
— А этого, папа, никто не сможет сказать, кроме Виолетты, — ответила за всех Катя.
Стас тотчас сорвался с места:
— Ну так поехали, чего ж мы сидим?
— Куда? — не поняла Марьяна.
— Как это куда? Домой, к ним! Уж я с ней поговорю! Уж она мне все расскажет как миленькая! Какая же все-таки она тварь!
Дорога из центра на Рублевку через московские пробки была неблизкой.
Стас успел расспросить дочь о ее житье-бытье в Англии, хватался за голову, сокрушался, каялся:
— Господи, Катька, я так виноват перед тобой, мне нет прощения! Скажи, что я могу для тебя сделать? Проси, что хочешь!
Катя невесело засмеялась:
— Знаешь, пап, я так давно мечтала услышать от тебя эти слова! — призналась девочка. — Лет, наверное, с восьми.
— И о чем же ты хотела попросить меня все эти годы? — Он обнял дочь, она прильнула к нему.
— Раньше я сказала бы тебе — женись на Марьяне, пусть она будет моей мамой!
— Вот оно что! — присвистнул Стас.
— Но теперь уже так не скажу! — успокоила его Катя.
— Вот как? Чего сейчас хочешь?
Катя взглянула на него, и Стас изумился тому, как изменилась дочь за какой-то месяц. Выражение лица у нее было совсем взрослым.
— Я хочу, чтобы мы нашли Тину! — тихо проговорила она.
В приоткрытое окно влетел красный кленовый лист и тихо спланировал на пол к ногам Старухи.
— Люблю осень! — сказала она, наклонилась и подняла листок.
Но Виолетта, причесывавшаяся перед зеркалом, только помотала головой:
— Дура ты! Ничего не понимаешь! Это не осень, это лето. Мое бабье лето. Вот оно наконец и пришло.
— Ты так думаешь? — Старуха распахнула окно во всю ширь и выглянула в золотой сад. — Эх, красота-то какая!
— Ну конечно! — Виолетта самодовольно подмигнула зеркалу. — Посмотри, как я молода и хороша. И почти всем довольна, почти всего добилась. Мне не хватает только одного.
— Чего именно? — ехидно поинтересовалась Старуха. Она взмахнула руками, и, вторя ее движению, по саду пролетел порыв ветра, зашелестел багряными и желтыми листьями, сорвал их, закружил над землей.
— Будто ты не знаешь? — улыбнулась Виолетта. — Я хочу стать женой Стаса. Для Аньки он слишком хорош. Она его просто не заслужила!
— Думаешь, у тебя получится? — вкрадчиво спросила Старуха. Тон ее уже начал раздражать Виолетту.
— А то нет! — Она подошла к стене и открыла сейф. Перебираясь из флигеля для прислуги в большой дом, Виолетта решила поселиться в бывшем кабинете Тины. Во-первых, рядом, прямо за стеной, была спальня. А во-вторых, тут находился сейф с драгоценностями.
— Ты уверена, что получится? — Старуха высунулась в окно.
— Раньше-то у меня все получалось! — Виолетта принялась доставать коробочки с украшениями, расставляла их по столам и столикам, открывала, любовалась игрой камней. Сколько же здесь добра! И все это принадлежит ей.
— Ну раньше-то я тебе помогала, — усмехнулась Старуха и выбросила кленовый лист за окно, но он полетел почему-то не вниз, а вверх.
— Да ладно воображать, я и без тебя неплохо справлялась! — Виолетта вынула изумрудное колье и приложила к шее.
— Ну-ну! — Старуха помахала рукой, и лист опять вернулся в комнату.
— И потом, — ты же мне будешь по-прежнему помогать! — заявила Виолетта.
Изумрудное колье сменила бриллиантовая брошь.
— А если не буду?
— Будешь, куда денешься!
— А вот не буду!
— Что так? — Виолетта не отнеслась к ее словам всерьез.
— Да надоела ты мне! Зазналась очень! — Старуха снова замахала руками, и снова зашумел ветер, листья разноцветным вихрем влетели в комнату, кружились под потолком, медленно опускались, ложились на столы и столики, смешиваясь с драгоценными камнями.
— Ты чего, сдурела? — возмутилась Виолетта. Никогда еще она не слыхала от Старухи подобных заявлений.
— Это ты сдурела, — захохотала Старуха, высунув длинный отвратительный язык. — Ты сдурела, сдурела, сдурела! — Продолжая смеяться, она запрыгала по комнате, закружилась, и вместе с ней вновь поднялись в воздух и закружились листья. А Старуха металась по комнате и то рассыпалась на множество одинаковых старух, то вновь собиралась в одну и безобразно хохотала, разевая беззубый рот.
— Замолчи! Прекрати, слышишь? — Разозленная Виолетта схватила одну из своих любимых пепельниц и запустила в Старуху, но попала почему-то в зеркало. По комнате со звоном полетели осколки серебряного стекла, смешиваясь с драгоценностями. Но вот блестящая круговерть утихла, и вместе с ней исчезла Старуха. Виолетта взглянула в покрытое трещинами зеркало и вдруг с ужасом увидела в нем вместо своего отражения лицо Старухи.
— Нет, нет! — в ужасе закричала она. — Это не я, не я! Я никогда не стану такой!
А комната вдруг заполнилась людьми. Тут были все — и Стас, и Катя, и Федоровы, и Виктор, и Анна, и Тина, и Яков, и Игнатьев, и Баскаков, и Клавдий, и Эдик, и даже девицы из агентства по найму гувернанток, как бишь их там… И все что-то наперебой говорили, показывая на нее, и в комнате стоял невообразимый шум, а потом вдруг наступила гробовая тишина и чей-то голос, мужской и до боли знакомый, проговорил:- Господи, да она же безумна!
В тот день выпал первый снег. Но если в Москве он падал на теплый асфальт и тут же превращался в грязное месиво под ногами, то здесь, за городом, он лег на землю чистым белым ковром, нарядил мокрые голые ветви деревьев в сверкающее кружево, и вдруг воцарилась строгая, торжественная тишина. Так же тихо и строго было и в опустевшем доме, казалось, будто и в нем выпал снег — такое вдруг все стало чужое, далекое и холодное. А ведь она уже успела сродниться со всем этим домом, со всей этой роскошью, впитать ее кожей, сделать своей! А теперь вещи точно сторонились ее, казалось, провожали неприязненным взглядом вслед и строго осаживали: уходи! ты здесь чужая!
Дом, раньше такой большой и живой, вмиг опустел. Стас был на работе, дети теперь жили у Федоровых, прислуга тоже куда-то подевалась, и, если бы не охрана у ворот, Анна подумала бы, что она тут совсем одна.
Вздрагивая от шума собственных шагов, она поднялась на второй этаж, прошла в спальню, которой после ее отъезда, казалось, никто не пользовался. Кровать была заправлена идеально, без единой морщинки, так заправляют аскетическую солдатскую койку, а не уютное супружеское ложе. Анна вздохнула. Вид этой постели вызвал в ней целый рой воспоминаний о ночах, проведенных вместе со Стасом, однако ночи эти не были бурными — даже в самые нежные минуты этот мужчина, вроде бы и любивший ее и желавший быть с ней, оставался не то чтобы холодным, а каким-то далеким и чужим. Она так и не успела насладиться его любовью. Когда они были рядом, ее не покидало чувство, которое бывает во сне, когда хочешь обнять человека, а обнимаешь пустоту. Анна еще раз вздохнула, перешла в гардеробную и принялась вынимать из шкафов свою одежду и укладывать ее в заранее приготовленные кем-то чемоданы.
Ей было от чего вздыхать. Последние полтора месяца оказались, пожалуй, самыми ужасными в ее жизни. Даже пьянство второго мужа, даже нужда в то время, пока мать была без работы и приходилось отказывать себе во всем и экономить даже на покупке глянцевых журналов, не могли сравниться с тем, что она пережила только что. А ведь начиналось все так чудесно! Они с матерью поселились в этом шикарном доме, полном прислуги и роскоши, она, Анна, стала спутницей, почти женой красивого и богатого мужчины. И вдруг все рухнуло. Да еще мать бросила ее на произвол судьбы, оставив одну отвечать за все. Сколько же она перестрадала, сколько вытерпела разговоров и допросов, убеждая, что ничего не знает, что все было задумано и исполнено Виолеттой, а она только выполняла поручения матери. Наконец этот кошмар закончился, ей поверили и оставили в покое, заставив подписать бумажку, запрещавшую покидать город. А Стас, до этой истории бывший таким нежным и заботливым, больше не хотел ее видеть. Даже не позвонил. Позвонила его секретарша, строгим голосом попросила приехать и забрать вещи в рабочее время, пока его нет, потому что Станислав Алексеевич не хочет с ней встречаться.
Вещей оказалось неожиданно много — и то хорошо! Анна порядком устала, но не присела отдохнуть, а перешла в соседнюю комнату, бывшую сначала кабинетом Тины, а потом ставшую спальней Виолетты. Эта комната встретила ее разбитым старинным зеркалом и мамиными пепельницами, показавшимися вдруг совсем не уродливыми, а, напротив, такими милыми, что Анна решила, вернувшись домой, снова расставить их повсюду — как мама. "Эх мама, мама, как же ты так!" Виолетта лежала в городской психиатрической больнице, но Анна помнила, что у матери был близкий друг, врач, владелец с