Похоже, мисс Толивер несколько переигрывает с клятвами. Я поерзал на пятой точке, поджал ноги, затем подался вперед и оперся локтем на колено, уже не переживая, что меня могут заметить, – любопытство пересилило все, даже головокружение.
– Уэнди, давайте лучше присядем, – предложил отец. – Ваша откровенность может завести слишком далеко.
Мисс Толивер покраснела и покорно кивнула, а потом подхватила блокнот и направилась к пластиковому стулу, на который жестом указывал отец. Пока они располагались на веранде, словно пожилые супруги, решившие неспешно выпить чаю со льдом, я прыжком сдвинулся еще на пару дюймов и продолжил за ними шпионить.
Отец закинул ногу на ногу и посмотрел мисс Толивер в глаза.
– Послушайте, я понимаю, что вы просто получили задание в редакции. Важное задание. Черт, да чем больше люди узнают об убийце и о его черных делах, тем лучше. Верно я говорю? Люди будут начеку, будут более внимательны, чтобы защитить своих близких. Опубликуйте его фотографию на первых полосах газет! Я помогу вам. Обещаю. Однако моему сыну шестнадцать, и он должен остаться в стороне. Это не обсуждается. Полагаю, мы друг друга поняли? Он несовершеннолетний, и я не разрешу вам говорить с ним или писать о нем что бы то ни было. Вот мое единственное условие.
Мисс Толивер закивала, мотая головой вверх-вниз, словно на пружине.
– Конечно. Я понимаю. Мы опустим все моменты, касающиеся Дэвида. Проблем не будет.
Мне потребовалась секунда, чтобы осознать, какую информацию невольно выдал отец. Репортерша с ходу спросила о прикрепленной к телу записке, а теперь отец дал понять, что всякое упоминание в ее статье о Дэвиде Плайере – то есть обо мне – запрещено. Если пережитый ужас не понизил мой ай-кью, это означает, что записка имеет какое-то отношение ко мне, то есть, вероятно, Коротышка исполнил свою угрозу и объявил публично, что я умолял его сохранить мне жизнь и взамен убить Алехандро.
– Тогда начнем. – Мисс Толивер занесла ручку над блокнотом. – Вы могли бы изложить свою версию событий той ночи после «Лисьей охоты»?
– Свою версию? – переспросил отец. – В каком смысле?
«Тьфу, папа, ты опять?» – подумал я сквозь туман в голове. Отец, кажется, решительно настроен испортить карьеру этой женщине. Возможно, надеется, что она больше не придет и не станет выпытывать новые подробности.
– Не ищите никакого подтекста. – Она и не думала занимать оборонительную позицию. – Возможно, неудачный выбор слов. Просто мне хотелось бы осветить с разных точек зрения события, которые предшествовали исчезновению Алехандро Мондези. Вплоть до того момента, когда обнаружили кровь. Если вы не против, предлагаю начать с вашего прибытия на место. Желательно упомянуть как можно больше деталей.
– Что ж, подход довольно разумный.
Отец начал говорить, и через десять минут даже я заскучал. Как-никак, сам присутствовал там. Правда, меня несколько обеспокоила одна вещь, которую я позднее счел за проявление паранойи и проигнорировал: почудилось, будто отец что-то скрывал. Всего лишь смутное ощущение, позабывшееся к вечеру того же дня.
После интервью прошел час. Я бродил по недавно засеянным полям, и солнце вытягивало силы из моего тела. Наверное, сквозь поры вылилось целое ведро пота, но мне было все равно. Физические страдания брали на себя часть душевной боли, терзавшей меня без перерыва. Перегруженный мозг не справлялся. Я почти воочию видел, как перед глазами разматывается рулон бумаги, где каллиграфическим почерком выписаны мои беды, пункт за пунктом, словно список Санты из рождественских комиксов, с перечислением мерзких шалостей и добрых поступков.
Однако над всеми прочими проблемами доминировала одна – Коротышка Гаскинс до сих пор не пойман.
– Дэвид!
Я подпрыгнул и в замешательстве начал озираться – словно на время переместился в другой мир и не был готов вернуться в наш. Ко мне торопливо направлялась мама; поймав мой взгляд, она махнула рукой. Лишь позднее до меня дошло, что наверняка она перепугалась от мысли, что я брожу где-то один, в то время как убийца на свободе. Причем убийца, испытывающий к сыну нездоровый интерес.
– Привет! – Она приблизилась ко мне, несколько запыхавшись. – Что ты здесь делаешь?
– Решил прогуляться.
– Прогуляться? А ты знаешь, что на улице адская жара? – Мама прикрыла глаза ладонью и посмотрела на меня с некоторым возмущением.
– Да нет, мне не жарко, – пробормотал я.
Она нагнулась, демонстративно понюхала мои подмышки и сморщилась от притворного отвращения.
– Не жарко? Что ж, когда в следующий раз решишь выплеснуть проблемы вместе с потом, используй дезодорант.
– Я использовал!
Инстинктивная реакция, самая ребяческая и наивная, какую только можно вообразить.
Мама рассмеялась.
– Сбавь обороты, я пошутила. Пытаюсь быть современной мамочкой. Может, пойдем домой, выпьем холодной воды? Папа просил меня поговорить с тобой.
– О чем?
– Ты серьезно? – Она сложила на груди руки и приподняла брови. – Всерьез думаешь, что папа не заметил, как ты шпионил за ним и Уэнди?
Я улыбнулся. Лучший способ защиты.
– Пошли.
Не обращая внимания на липкий пот, мама положила руку мне на плечо, приобняла, и мы пошли домой вместе.
– Я и в самом деле не забыл про дезодорант.
– Знаю. Дай тебе Господь здоровья.
Я почти прикончил второй стакан воды со льдом, а мама так и не начала говорить. Вода освежила иссохшее горло, моментально заставив позабыть о грозящей мне смертельной опасности. Я получил отсрочку приговора, пусть даже короткую, и ощутил странное умиротворение.
– Ты ведь хочешь знать, о чем записка? – наконец спросила мама.
Дети постоянно вредничают, однако в душе, или даже подсознательно, их подбадривает тот факт, что родители умнее всех на свете.
– Да. Репортерша говорила, ее обнаружили рядом с телом. Значит…
Мама молча кивнула.
– Значит, тело нашли?
– Да, нашли, – вздохнула она. И внезапно словно согнулась под тяжким грузом. Лицо исказило невыразимое страдание. – Наполовину погруженное в болото, недалеко от ямы, где старый Финчер любил рыбачить. И… – Она запнулась. Я никогда не видел маму такой нерешительной.
– И что?
Она ответила, качая головой:
– Буду откровенна с тобой, сынок. Да и как же иначе? Ты у нас умница, с рождения как мудрый маленький старичок, и сумеешь справиться с этой бедой лучше меня.
Ни разу в жизни я так не гордился собой, как в тот момент. Мама продолжила:
– Его обезглавили. Хотя вряд ли для тебя это новость. Наверняка убийца отрезал голову еще в бараке, судя по количеству крови. А потом унес тело.
– Голова лежала рядом с телом?
Вот я и произнес невозможные слова.
– Нет. Не лежала. Не могу себе представить, что он делает с… с ними. – Она вздрогнула, и ее дрожь передалась мне. – Как ты уже слышал от мисс Толивер, к телу была прикреплена записка. В пакетике для сэндвичей, для защиты от влаги. В ней…
Мама провела по лицу ладонями, явно шокированная содержанием записки. Мне самому стало страшно. И все же я переспросил:
– И что же было в записке?
Мамины глаза увлажнились и покраснели.
– Учти: я не верю ни одному слову Гаскинса, а если бы и поверила, то тебя не упрекнула бы. Ты еще ребенок, черт возьми, хотя и достиг определенного возраста. Но я хочу, чтобы ты услышал о записке от своих родителей, а не от кого-то другого.
– Что было в записке? – повторил я.
– Будто бы он явился той ночью в лагерь, чтобы убить тебя. Хотел избавиться от свидетелей. От тебя и Андреа. Однако его сердце дрогнуло – он именно так и выразился, – потому что ты стал умолять его сохранить тебе жизнь. Он пишет, что ты упросил вместо тебя убить Алехандро. И он якобы согласился. Этот извращенец действительно пытался переложить на тебя вину за то, что отрезал парнишке голову… Я не знаю, что еще сказать. Может, не стоило тебе рассказывать? Я понятия не имею, как себя вести, когда такое творится!
У меня возникло странное чувство – будто мы поменялись ролями. Я порывисто обнял маму. Новость совсем не шокировала меня – все обстояло в точности так, как грозил Коротышка Гаскинс.
– Мама, я этого не делал. Я молокосос и поступил как слабак. Убежал, не позвал на помощь, но я не указывал ему на Алехандро. Клянусь!
Мой голос сорвался на визг, и, извергнув из себя последние слова, я внезапно разрыдался. Мама стиснула меня в объятиях. Словно ее ребенка отнимали.
– Знаю, сынок, знаю. И никогда не поверю ему, милый. Не стыдись, что убежал из барака, что перепугался. Слышишь меня? Ни один человек на свете не ждал бы от тебя другого поведения. Понимаешь? И больше не думай об этом. Ты поступил не как маленький, и ты не слабак. Это все вздор. Какая-то хренятина!
Во всем, что касается ругательств, моя мама очень консервативна, и то, что сейчас она не выбирала выражений – лишнее доказательство, насколько она не в своей тарелке. А для меня так много значило, что она переживает за меня, что она настолько сильно меня любит. Я ни на йоту не сомневался – заявись сейчас к нам на двор Коротышка Гаскинс, у мамы хватило бы сил убить его, задушить собственными руками.
Мама осторожно взяла мое лицо в ладони.
– Ты понимаешь, что я говорю? Тебе нечего стыдиться. Не-че-го. Даже обсуждать это – вершина глупости. Понятно? Гаскинс – монстр, и пытается тобой манипулировать. Если сумеет – он выиграл. Но мы ему не позволим. Не доставим сукиному сыну удовольствия.
Я несколько успокоился, слушая маму, и почувствовал себя лучше. Наверное, мой мозг был слишком молод, чтобы в полной мере осознавать, что это такое, если тобой заинтересовался серийный убийца.
– И не стоит трястись из-за какой-то газетной статьи. Твой отец открытым текстом предупредил Уэнди – она не получит от нас разрешения писать о тебе. Ни единого слова. А если упомянет найденную на теле Алехандро записку, мы наймем адвокатов и вытрясем из «Гвоздя дня» все до последнего цента. Понятно?