Это же…
Это же мой отец!
Я ничего не понимал. Вообще ничего.
Я попятился. Шаг назад, другой, третий… Я глядел на отца. Потные волосы в беспорядке, лицо осунулось, глаза полны страдания. Он смотрел на меня молча, таким пустым взглядом, какого я у него ни разу не видел; даже засомневался на миг – а действительно ли это он? Нет, конечно же, он. Меня охватила оторопь – хоть волком вой! А он по-прежнему молчал.
Я перевел взгляд на второго подельника – теперь точно на Дикки! – словно тот должен был все объяснить, уладить недоразумение. Это банальная ошибка, шутка, розыгрыш. Потому что, черт возьми, ни при каких на свете обстоятельствах не отыщется приемлемого объяснения тому, что отец стоит здесь рядом с Дикки Гаскинсом, скрывая свою личность под дурацким колпаком, как и тип, преследовавший меня в детстве.
– Что происходит? – прохрипел я, обращаясь к траве и деревьям. Я уже абсолютно ничего не понимал.
Однако на сей раз ответил Дикки; он так и не снял с головы мешок, но уже не маскировал голос.
– Наши семьи тесно связаны друг с другом, – произнес он обыденно, словно я спросил у него дорогу, и ему пришлось ответить. – И не имеет значения, сколько десятилетий вы пытались все забыть, пытались отрицать. Мы связаны, как проволочки, из которых сплетена сеть. И никто не в силах этого изменить.
Я молча уставился на него, оцепенев не то от непонимания, не то от удивления.
– Ты о чем, Дикки? Если ты сделаешь что-нибудь с моим сыном, я клянусь…
– Ха! – Он зашелся лающим смехом. Хотя ни капли юмора в нем не подразумевалось. – Если я сделаю что-нибудь с твоим сыном! Ну ты и наглец, Дэвид. Двести лет твоя семья вытворяла разные непотребства с моей семьей, а ты все трясешься над одним маленьким щенком. Один щенок – против сотен человек. Сукин сын!
Я не мог больше это терпеть. Ни секунды. Я схватил его за ворот обеими руками и встряхнул.
– Прекрати говорить загадками! – рявкнул я, разбрызгивая слюну на пластик. – Где он? Что ты с ним сделал? Ты убил его? Отвечай!
Дикки не пытался сопротивляться, так и висел тряпкой в моих руках. И наконец ответил все тем же скрипучим голосом, как у Бэтмена, – наверное, ради того, чтобы позлить меня:
– Конечно же, мы не убили его, придурок. Существуют гораздо худшие вещи, которые можно сотворить с человеком. Как со взрослым, так и с ребенком.
Я отпустил ворот рубашки и толкнул его; Дикки плашмя рухнул на землю и застонал от боли.
– Последний раз спрашиваю, – угрожающе произнес я. – Где. Мой. Сын.
Дикки приподнялся, опираясь на локоть.
– Внизу, прямо под нами, Дэвид. – Он ткнул большим пальцем на грязь и траву прямо под собой. Словно указывал направление в ад. – Он внизу, и занимается тем, чем мы занимались два столетия.
– Чем, Дикки? Чем занимается мой сын? Просвети меня!
Несколько секунд он выжидал, и я почти сдался – еще немного, и бросился бы к башне, к двери, к винтовой лестнице, к своему сыну, – но тут Дикки произнес три слова, от которых волосы встали дыбом.
– Он работает пилой.
Глава 24
Июнь 1989 года
После того как Коротышка завел нас в промозглую комнату с каменными стенами, где на стеллажах хранились консервированные человеческие языки, Страшила схватил меня и Андреа за руки, протащил мимо всех банок и усадил на деревянные стулья в глубине помещения. Зрелище было реально чудовищное. Ошеломленный, я позволил усадить себя, не сопротивляясь, и взял подругу за руку для поддержки, как единственную нить, не позволявшую лишиться рассудка и дававшую хоть какую-то надежду.
Коротышка развязал мешок у себя на шее, стащил его с головы и почесал коротко подстриженную шевелюру. Я присмотрелся к нему. Лицо в рытвинах оспин, хитрые как у хорька глазки, тощая подтянутая фигура. Огромная запекшаяся ссадина красовалась в том месте, куда Андреа засветила булыжником. Одет в несвежие джинсы, поношенную спецовку с ярлычком над карманом, настолько выцветшим, что имя было невозможно прочесть, на ногах запыленные грубые башмаки. Коротышка скрестил руки и уставился в пол. Полминуты прошло в полном молчании; Страшила по-прежнему стоял у двери, так и не снял свою маскировку. Самый странный в мире сторожевой пес.
– Зачем ты привел нас сюда? – спросила Андреа. Она продолжала гнуть свою линию, хотя все в комнате понимали, что от ее вопросов толку мало. Похоже, требуя информацию, она демонстрирует свою смелость, показывает, что не намерена умирать от страха.
Коротышка посмотрел ей в глаза.
– Ты не должна была стать частью нашего плана. Дело касается только моей семьи и семьи Плайеров, не твоей. А ты со своей мамашей могла бы свалить назад в Мексику, мне пофиг. А как думаешь, почему ты здесь? А потому что тебе хана. Ты получишь по заслугам, за то, что в тот раз у Заливной ямы испортила мне вывеску.
– Я такая же американка, как и ты, – вызывающе ответила Андреа.
Ответ привел Коротышку в бешенство. Он подошел ближе и ударил ее по лицу – второй раз за неделю. Она даже не ойкнула – только выпрямила голову, сверля его глазами. Я возненавидел себя за трусость, но все же не вступился.
– Как я погляжу, тебе все нипочем, – сказал Коротышка и ударил меня с такой же силой.
Моя голова мотнулась вправо. Щека пылала, словно к ней поднесли газовую горелку. Глаза защипало от слез.
– Прекрати! – закричала Андреа.
Я собрался с духом в ожидании нового удара, однако его не последовало. Коротышка отступил на шаг и скрестил руки. Он вспотел, к лицу прилила кровь.
– Если вы думаете, что все пройдет быстро и безболезненно, без грязи, то выкиньте это из головы. Нет, сэр. Нет, мэм. Ха-ха. Такие дела делаются в муках. Пришло время расплатиться. Подбить баланс промеж наших семейств. Усекли?
Он смотрел на меня, ожидая ответа.
– Не понимаю, – покорно сознался я.
– А все потому, что твой отец слабак, не рассказал тебе правду. Не рассказал вашу историю. У твоего деда Плайера тоже была кишка тонка. Вся ваша семейка слишком трусливая, чтобы соблюдать наш пакт… надлежащим образом. Нет, они опять хотят переложить все на нас, в одностороннем порядке. С Гаскинсов довольно. Мы… лишились терпения.
Мне хотелось задать вопрос. Самый очевидный и простейший вопрос, однако я в буквальном смысле не мог произнести ни слова. Коротышка был вынужден ответить на вопрос невысказанный.
– Это проклятие, пацан. Проклятие, наложенное на наших предков, и твоих, и моих. Уродами пуританами. Небось изучал их в школе? Знаешь, кто они такие, долбаные пуритане?
Я кивнул, сжимая руку Андреа. Мы должны что-то сделать. Должны. Воздух сгущался; вот-вот произойдет нечто жуткое и противоестественное. Наш похититель совсем слетел с катушек.
– Тебе известно, что ваше семейство из квакеров? – спросил Коротышка.
Застигнутый врасплох, я даже обрел голос.
– Из квакеров?
Коротышка переключился на Андреа.
– Может, хоть ты знаешь, кто такие пуритане и квакеры?
Андреа кивнула, но больше никак не отреагировала. Я догадывался – в ее мозгу крутятся шестеренки, пытаясь найти способ покинуть это дерьмовое шоу.
– Они нас ненавидели. Мы их тоже, однако власть принадлежала им. Вся власть. – Коротышка сделал паузу. – Я хочу прочесть вам стих из Священного Писания. Наверняка вы были слишком заняты, бегали по лесу и занимались распутством, вместо того чтобы читать Библию. Но эту цитату вы выслушаете. Ясно?
Он выжидающе смотрел на нас. Я кивнул. Андреа тоже.
– Притчи, – проговорил Коротышка, явно успокоившись и снова перейдя на почтительный тон, как в тот момент, когда мы вошли в подземелье. – Притчи, глава десять, стих тридцать один. Кто-то из вас знает его?
Он снова выжидающе посмотрел на нас. Я покачал головой. Андреа тоже.
Коротышка продекламировал цитату – так, словно каждое слово было не менее священно, чем гробница Иисуса.
– Уста праведника источают мудрость, а язык зловредный отсечется.
Он умолк, надеясь, что мы пытаемся осмыслить значение стиха. Мой взгляд непроизвольно скользнул по рядам флаконов на стеллажах, где плавали языки. О каком же виде зла идет речь?
– Проклятие обрекло нас на то, чтобы убивать, – добавил Коротышка, – чтобы проливать кровь наших близких, совершая тем самым величайший грех. Проклятие передавалось из поколения в поколение погаными языками, в момент, когда их вырывали из наших глоток, а затем отрезали, чтобы нас исцелить. Это наше проклятие и наше благословение. Вот почему мы обезглавливаем грешников; ибо головы – вместилище их поганых языков. Так мы становимся их проклятием и их благословением.
А он не просто сумасшедший, подумал я. Он упивается своим безумием.
– А сейчас ты увидишь ритуал, – объявил Коротышка с придыханием. – Принуждение к Безгласию и Пробуждение. Передача проклятия и исцеление, все в одну ночь. Настала твоя очередь какое-то время нести факел. Эффектно, верно? – Он бросил взгляд через плечо, туда, где застыл в карауле Страшила. – Веди его.
Страшила согласно тряхнул головой и открыл дверь, впустив в комнату мальчишку моих лет. Маленький, тощий, лохматая засаленная шевелюра спадает на глаза. На лице синяки и кровоподтеки – похоже, ему недавно начистили физиономию. Тот самый типчик с пластиковым мешком, которого я отделал у Заливной ямы. Сначала я решил, что в его взгляде плещется страх, однако быстро догадался: это скорее фанатизм. Парень стрелял глазами по сторонам и нервно потирал руки. Его поза выдавала волнение.
– Это мой Дикки, – объявил Коротышка. – Полагаю, сын – примерно твой ровесник, хотя я понятия не имею, в каком году он родился. Да и какая разница? Он пришел помочь мне в одном деле, несколько необычном. Так велит нам давняя традиция. Сегодня мы передадим кое-что из рук в руки… вернее, из уст в уста… или с больной головы на здоровую… Или как там звучит эта чертова поговорка.
Я украдкой бросил взгляд на Андреа и удивленно приподнял брови. Судя по недоуменному выражению ее лица, мы оба не могли взять в толк, что происходит. Однако что-то в поведении подруги заставило меня насторожиться. Я не мог объяснить, почему так подумал, но мне показалось, что она приняла боевую стойку – как змея, готовая броситься на мышь. Однажды я уже видел Андреа такой.