— Красиво, — парировал врач. — Но в вашей поэме экстаза только одно рациональное предположение. Вытяжки из акульей печени иногда тормозят канцер. Но это давно известно, в моей клинике полным-полно препаратов из печени акулы. Катрекс я тоже использовал, когда лечил Баруха. Никакой положительной динамики средство не показало.
— Все эти лекарства негодны. Оживляющий эффект катрекса содержится в вытяжке около недели. Все попытки превратить снадобье, эликсир жизни, кровь ворона и дух акулы в таблетку — глупость. Эти таблетки мертвы. Они не нацелены на конкретного пациента. Сказано же, что для лечения нужны три компонента: ворон, больной Ясон и волшебство Медеи. Но тут есть одна тайна.
— Вы готовы ее рассказать?
— Да, готов. Хотя думаю, что после признания окончательно превращусь в ваших глазах в шарлатана.
— Отрицая современную медицину, вы уже, простите, им стали.
— Что ж, обменяемся эпитетами. Для меня все современное знание о человеке — наскальная живопись кроманьонца.
— Сильно сказано…
— Виктор, — вмешался хасид, — говори, не тяни.
— Чтобы сработал эффект Медеи, нужна Медея. Волшебство для конкретного клиента. Важнейшим моментом в моей методике инъекций катрекса является определение момента, когда злокачественный близнец переходит из одной фазы развития в другую. В этот момент переключения он уязвим…
— Почему?
— Потому что суть любого переключения состоит в том, что между двумя точками есть промежуток, пусть самый ничтожный, как в радиоприемнике, когда ты перескакиваешь на соседнюю волну. Это зеро есть удобный момент приема иной информации, это точка, где можно перевернуть песочные часы.
— У нас эта называется дозировкой. Сколько, как и когда.
— Это слишком грубо. Тут речь идет о микросекундах укола. Я выстраиваю график инъекций катрекса. Не будем касаться количества вещества, это скучно и просто. По анализу крови и ДНК мы определяем параметры личного лекарства. По сути, мы лечим именной панацеей. То, что подошло Баруху, не годится для Соломона. Вот в чем сложность проблемы — нужно создавать миллион именных таблеток от рака.
— Подумаешь, бином Ньютона! У меня каждый больной имеет свой график лечения. Эту практику можно назвать «именной личной таблеткой». Нет здесь никакой панацеи.
— Коллега, умерьте свой пыл. — Князь повеселел. — Вот вам козырная карта для возражений. Этот график я определяю набором случайных чисел, бросая жребий.
— Жребий? — изумился врач.
— Увы, я не могу взять решение на себя. Формула завета Медеи проста. Это триада: для лечения нужна кровь ворона, больной и колдовство. Вот он, решающий элемент, — судьба. А судьба в руках оракула. А оракул — маска на лице Бога. Так вот! Решение принимает оракул. Чародейка Медея. Моя пифия. Вот она перед вами.
Царственная полумаска бесстрастно кивнула.
— Я сообщаю суть вопроса. Например: из Хайфы получена выписка из истории болезни, больной — некто Барух Кац. Диагноз — саркома. Могу ли я вылечить Баруха? Отвечай.
Маска кивнула, крутанула прозрачное колесо. Девочка с серьезным выражением лица вынула наугад рукой в красной перчатке карточку и, пройдя вдоль стола, мелькая облачком алого дыма за спинками черных стульев, отдала хозяину карточку. Князь подождал, пока девочка вернется на место, и прочитал:
Античному храму сродни пирамиды,
Руина даст датскому принцу совет:
Меняйте, как выкуп за храм Артемиды,
Названья богов на названья планет.
— Я не буду говорить, коллега Соломон, что и в тот раз — полтора года назад — я в ответ на свой вопрос получил этот же самый катрен из Нострадамуса. Но в медицинском деле Баруха, копия которого у вас на руках, этот катрен скопирован на первой странице вместе с моей тогдашней резолюцией «принять к исцелению». Катрен вы, наверное, пролистнули. Замечу, что большинство желающих получают отказ. То есть это чистая лотерея. Я ухожу с головой в многозначность ответа. Закрываю глаза, чтобы не мешать прозрению. Понять его я не в силах, но могу пережить его глубь как намек. Плаваю по наитию в глубинах катрена среди размытых букв. И принимаю смутное решение: да-да, пожалуй, я смогу помочь этому неизвестному Баруху.
— Но почему? — вновь взлетел стрелой оппонент.
— Потому что Катрен и Катрекс — слова-близнецы. Все. Баста. Выбор сделан. И вот он здесь. Я был рад узнать, что он правоверный хасид и каббалист и для него чудеса — трава жизни, а не исключение, как для вас. Наконец, три «Ка» — Катрен, Катрекс и Каббала — тоже сыграли свою роль в моем решении: ого, у этого человека есть шанс на чудо.
— Я с уважением отношусь к вере и никогда не отрицал терапевтического эффекта веры. В нашей клинике последние дни больные проводят с молодыми раввинами. Это облегчает страдания.
— Я иду дальше простой терапии и погружаю тело в купель рождества в ожидании чуда. Тут я даже циничен. Если речь зашла о саркоме, чудо не помешает. Вы верите в эффект записок, которые евреи оставляют в стене плача? Нет… Вы верите в описание обустройства ковчега завета в Торе?
— В описание верю.
— Но как объяснить, что ковчег из чистого золота с золотым ларцом для Торы внутри весом около двух тонн, о чем сказано просто «тяжесть», несли на носилках для четырех рук четыре левита, а использовать скот для перевозки святыни было запрещено?
— Это невозможно…
— Соломон, — укоризненно вмешался хасид, — сказано там, что «не они несли святой ковчег, а ковчег поднимал их от земли и увлекал за собой».
— Хорошо, хорошо, но причем тут твоя саркома, дорогой Барух?!
Все это время мозг Валентина вскипал от желания прояснить обстановку. Он даже счел, что князь отвечал слабо, защищался, не атаковал… Что дело вовсе не в акульей печени, не в оракуле… А…
— Позвольте, дорогой князь, вмешаться в дискуссию и объяснить нашему гостю-агностику суть исцеления…
— Прошу. Знакомьтесь, коллега. Это специалист по мандрагоре, архивист из Ватикана, профессор Клавиго.
— Так вот, — тут Валентин вновь задел перышком мысли крыло скрытой истины и, споткнувшись, подумал, что, наверное, в него вновь переселилась душа покойника Клавиго из Гаррецио, и это умерший близнец веско говорит из земли его голосом.
— Профессор… — вывел его из ступора голос хозяина…
— Так вот, — очнулся наш детектив. — На мой взгляд, все дело в созвучиях и резонансе, а резонатором исцеления выступает это уникальное святое место — немецкий лес на берегу Балтийского моря, ныне занятый русскими. Еще в шестом веке оно было отмечено языческим капищем (откуда ты это взял?). Тут сам собой загорался огонь на ветке сосны. А стрела, пущенная наугад в ночной тьме, убивала сову в глаз, зайца в сердце и в загривок ранила волка. Сейчас здесь парк, где в оранжерее растет мандрагора. Это европейский аналог женьшеня. Только мандрагора не просто растение и корень, а единственное в мире растение, наделенное голосом почти человеческим. Когда корень тревожат, он, защищаясь, впадает в удивительное состояние дрожи и резонанса, который человеческое ухо слышит как истошный вопль, сравнимый разве что с воплем висельника в петле. Этот крик отпугивает сильного и убивает слабого. Но только здесь, в святой языческой зоне, используя мандрагору как запал резонатора, можно вызвать в почве этого места и в воде лечебного бассейна, те целительные резонансные волны, которые погружают тело Баруха в состояние всплеска. Когда рождается первое ухо вслушивания в слово творца и чистота этого вслушивания в феноменальную глоссолалию творения омывает грешное тело. Мембрана не знает саркомы. Она упивается счастьем слышать голос творца, резонируя вместе с водой и землей, лесом и морем, травой и цветами от сонорного оргазма. Так наш Барух снова становится младенцем. Отныне он близнец господа, созданный по образу и подобию своему. И юношей встает из купели. Он чист. Его трясет от восторга. Он славит творца.
И Валентин замер, потрясенный тем, что только что молвил.
— Да! — вскочил в трансе хасид. — Барух поменял свое тело, как старый таллит на новый. Он танцует, держась за ручку ковчега. Ветер сдувает иглы с сосен. Луна поднимает столбами морскую волну и скручивает ее в витую колонну. Барух танцует на лунной дорожке и славит твердость воды, которая прочна, когда узрит Бога, да будет он благословен. А саркома — от лукавого.
И он рухнул на стул в слезах вдохновения.
А Соломону втайне стало стыдно. (Вот оно что! Рак излечим сонорным резонансом низких и высоких частот…) Но он не мог уступить танцу профанов твердость научной мысли, в которую верят те, кто любит хаскалу (рассудок) больше себя.
— Оставим ваш восторг за рамками знания, — сказал он, побледнев от возбуждения. — Я рад, что Барух жив и здоров. Что его анализы сегодня это не те, что были полтора года назад. Но, пользуясь тем, что допущен в круг касты жрецов мандрагоры и ознакомившись с устройством вашего дома и его окрестностей, князь, я все же не могу не промолчать по поводу вашего странного культа двадцатых годов двадцатого века. Я не могу не думать о том, чем это скоро закончится. Минует каких-то шесть-восемь лет, и к власти придет известно кто. А дальше — печи Аушвица? И зачем вы выбрали для вашей клиники охотничьи угодья мясника Геринга, перестроили его бывшую дачу? Где ваша брезгливость к свастике?
— Соломон! — с укором воскликнул Барух.
— Коллега, — ответил князь, — не каких-то шесть — восемь, а пройдет еще долгих-долгих восемь лет. Это было самое стильное время в Европе. Даже в советской России в середине двадцатых годов еще царствовали Малевич и Мейерхольд. Сталин еще только метил в тираны. А рейхсмаршал мясник Геринг был еще пухлячком-милашкой, служил летчиком в Швеции и дружил с молодой Астрид Лингрен, которая была очарована повадками этого милого обжоры в летной форме. В гостях у Астрид он то и дело просил варенья. С милой бестактностью шарил в шкафах в поисках новой порции сладостей. Я самый большой сладкоежка на свете! Говорил о полетах в небе, о новых пропеллерах… Не узнаете, с кого был написал очаровательный толстячок Карлсон, который живет на крыше? Не узнаете, у кого взят пропеллер, для лучшего друга детей, чтобы летать над Стокгольмом? Откройте любой учебник по истории шведской литературы. Симпатяга Карлсон — это молодой Геринг. Да, этот факт не афишируют, но шведам-то он хорошо известен.