адалась.
Далее ещё какое-то действо происходило, но не упомнил, да для нашего повествования и вышеприведенного с лихвой. Я ведь спервоначала не зря о деньгах заикнулся. Страшно сейчас даже не то, что в русском человеке разбудили алчность, а то, что "всё разрешено", что во имя зыбкого минутного благополучия того или иного маленького коллектива все члены оного готовы лгать, обкрадывать всех сторонних, и всё это без доли стыда, тем паче раскаяния.
И я тоже без стыда и раскаяния за вчерашний перебор со спиртным, проснувшись за полдень совершенно один в квартире (жена ушла на работу, а теща, скорее всего, отправилась "допродавать глаза" по окрестным магазинам, она обожала ежедневно покупать всякую мелочь и рухлядь, то несчетные булавки, иголки и носовые платки, то салфетки и цветные календарики на два года вперед или даже на прошлый год, то особые стельки в ботинки или к ним же шнурки разноцветные) тут же позвонил Вере.
Надо же, она оказалась у телефона, сама взяла трубку и без раздумий согласилась встретиться в центре. Похмелье мое сразу же улетучилось, но я все равно поправил здоровье, смешав в стакане водку с белым вермутом впополаме. Побрился, принял душ, оделся понаряднее, и полетел налегке, без непременного "атташе-кейса" на свидание. Как всегда опоздал, но Вера ждала меня терпеливо у памятника Пушкину и не сказала ни словечка упрека.
Пешком мы минут за пятнадцать дошагали до Дома журналистов, разговаривая о книгах и моих псевдоуспехах. Вере, в отличие от Маши, были, казалось, интересны любые мелочи; она внимательно смотрела на меня фиалковыми глазами и иногда забавно покусывала нижнюю губу, то ли чтобы случайно не перебить мой словесный поток, то ли не успевая вклиниться со своими замечаниями. Изредка она таки задавала наводящие вопросы, и тогда чувствовалось, насколько она молода и принадлежит совершенно к другому поколению.
- Мне кажется, что вы, Михаил, неправильно меня воспринимаете, несерьезно как-то. Все эти шуточки вам совершенно не идут.
- Какие шуточки?
- Вы знаете, какие. Расскажите мне лучше поподробнее о себе, над чем вы сейчас работаете?
- В основном над собой, стараюсь, как Фауст повыгоднее продать душу.
- Неправда, всё вы интересничаете, а на самом деле вы - честный, чистый, благородный. Ваши стихи гораздо откровеннее вашей риторики.
- Ну, стихи всегда лучше автора, ведь они обычно продиктованы тоской по идеалу.
- Да нет в них никакой тоски, вы такой веселый, вот и шуточки-то у вас бесконечные.
- Нахлобучил шут очки, сразу сузились зрачки. Ничего без очков не вижу, вы меня, Вера, явно за другого приняли.
- Не надо, Михаил. А то я обижусь и уйду. Прошлый раз вы были совсем другим.
- Вот я и твержу вам, что вы принимаете меня за другого.
- Ничуть. Мне интересны вы такой, какой на самом деле. А вы же постоянно притворяетесь сегодня и нарочито кривляетесь, чтобы не показаться смешным. Дескать, смейтесь, только не над тем, что дорого. Подсовываете обманку, наверное, вам так действительно удобнее.
- Вера, вы такая умная, что и меня, дурака, образуете. Но вот, кстати, мы и пришли.
И мы просочились сначала сквозь полуоткрытую чугунную калитку, потом через тамбур Домжура, разделись в подвальчике и, не поднимаясь в ресторан, несколько часов просидели в полупустом баре, попивая шампанское и кофе, закусывая жареным подсоленным арахисом и всевозможными бутербродами. Я даже удержался от водки, хотя так и подмывало заказать популярную здесь "отвертку" (смесь водки с апельсиновым соком). Разговор таки пошел в желанном для Веры направлении, и я неожиданно рассказал ей о том, что никогда не видел своего родного отца, что всегда считал отцом совершенно чужого по крови человека, обижался на него за мелочные придирки и нежелание считаться с моими интересами, в первую очередь с тягой к искусству.
Потом я проводил её до дому. Вера жила совершенно на другом, противоположном от меня конце Москвы, причем по той же ветке метро. Потом я больше часа добирался домой, приехал за полночь. Маша смотрела телевизор. Увидев меня, она выключила его и, не говоря ни слова, ушла в спальню. Потом выразительно и по-прежнему молча выбросила одеяло и подушку на диван в большой комнате, затем демонстративно захлопнула дверь, прижав её для верности сложенной вчетверо газетой.
Заснул я, не раздеваясь, и спал превосходно, без дурацких сновидений, только почему-то болела правая нога, очевидно натруженная тесным зимним ботинком. И ещё отчего-то мерзли пальцы рук.
XIII
Мы творим наших героев и наших богов по своему образу и подобию. Константин Вагинов хотел предстать в 20-е годы ХХ - го века новым Филостратом, только вот где ему было взять нового героя для своего Евангелия? Ведь Филострат, написав по заказу Юлии Домны "Жизнь Аполлония Тианского", имел перед глазами чудный образец, исполненный неподдельного величия. Пусть потом идеальный герой не совпадал со своим прототипом в мелких подробностях, важно совпадение генеральной идеи.
Действительно каждое поколение наделяет своих подлинных или воображаемых героев своими же лучшими качествами, а также одновременно своими слабостями и недостатками. Причем люди восхищаются героями, как правило, тем больше, чем вернее воспроизводится их собственное убожество.
Герои - суть двурукие и двуногие формулы истории. Жертвоприношение краеугольный камень и/или центр любого символизма. Обряд и молитва процессы высвобождения духовной энергии. Мне ли, внуку уральской ведуньи, не знать сие доподлинно. Сколько раз я ребенком наблюдал, как она чертит своим заскорузлым ногтем узловатого пальца по древесному сучку, а потом по больному органу, чуть ли не мгновенно добиваясь исцеления. Или же шепчет-наговаривает слова молитв и заговоров над стаканом с водой, чтобы целительная информация могла быть передана нуждающемуся в ней. Недаром "речь" и "река" - однокоренные слова.
Живым словом определяется действие, определяется предел действия и как бы указывается само направление его. Слово и есть подлинная сила и/или оно содержит в себе ту скрытую энергию, которая и дает силу действия. Жрец/писатель есть всегда творение богов, через него они действуют, и от него же они родились, так же как весь мир образовался от него и стал благодаря нему только ведом.
Ночная пыль припудрила виски, лоб и веки. Я предаюсь глупейшим размышлениям, например, единица пространства, деленная на единицу времени есть скорость; а что же может обозначать производное той же пары, только полученное не в результате деления, а умножения одной единицы на другую?
Нет ответа. Позвонил многомудрому Калькевичу, кайфующему от скоропалительной публикации в журнале романа, созданного его многолетним прилежанием. Но и он не ответил, лишь рассмеялся, добродушно констатируя мою молодость. Не телом, так духом. Что ж, когда я ему твердил о том же несколько лет тому назад, он почему-то не соглашался. Может, сейчас на самом деле решил, что я спятил и впал в детство?
Что ж, продолжим. Запутанна родословная очередного нашего героя и не во всем достоверна. Отцом Тесея считается Эгей, сын Пандиона, внук Кекропа, в свою очередь старшего сына афинского царя Эрехтея, убитого Посейдоном. У Эгея было две жены: Мелита и Халкиона, но ни одна не родила ему детей. Эгей, было, решил, что виновата в том (равно как и в злоключениях его сестер Прокны и Филомелы) злая воля Афродиты, потому-то он вскоре ввел в Афинах поклонение этой богине, затем посетил Дельфийского оракула, получив от него предсказание; потом заехал в Коринф, где Медея-колдунья попросила у него защиты от врагов, пообещав с помощью магии не оставить его без наследника. Далее Эгей отправился в Трезон (мегаполис, объединивший два города - Антею и Геперею), где царствовал Питфей, руки дочери которого дотоле безуспешно просил Беллерофонт, наездник Пегаса.
Питфей под влиянием чар Медеи напоил Эгея и уложил его спать с Эфрой. Та через пару часов во время сна, насланного на неё уже Афиной, покинула пьяного Эгея и отправилась морем на остров Сферия, расположенный неподалеку от побережья Трезена, чтобы совершить жертвенные возлияния на могиле Сфера.
Здесь-то Посейдон при попустительстве, если не сказать больше, той же Афины овладел Эфрой, однако затем вполне по-божески уступил великодушно Эгею право зваться отцом любого ребенка, которого в течение четырех месяцев родит Эфра.
Утром Эгей, протрезвев и обнаружив себя в постели Эфры, заранее признал своим возможного сына. Затем отплыл в Афины, спрятав свой меч и сандалии под полой скалой, именуемой Алтарем Сильного Зевса. После того, как мальчик возмужает и сможет достать отцовские предметы, сдвинув скалу, его нужно будет, не мешкая, отослать в Афины на воспитание к отцу.
Эфра родила мальчика, назвала Тесеем. Он вырос то ли в Трезене, то ли в Марафоне, а его опекун (и дед) Питфей потихоньку все время распространял слух, что отцом его внука является не кто иной, как сам Посейдон. Что, впрочем, скорее всего, соответствовало действительности.
Мальчик взрослел не по дням, а по часам. Семи лет от роду он не испугался львиной шкуры Герата и бросился на неё с топором, тогда как его сверстники в испуге бросились прочь. В шестнадцать лет Тесей посетил Дельфы и пожертвовал прядь своих волос Аполлону. Затем забрал из-под скалы меч и сандалии Эгея, символы царской власти и отправился в Афины не по морю (что считалось более безопасным), а посуху, желая повторить подвиги своего двоюродного брата Геракла.
По дороге он забил насмерть разбойника Перифета его же собственной железной палицей. Далее одолел Синиса, побочного сына Посейдона и, привязав его к двум деревьям, разорвал пополам (точно так же, как Синис дотоле поступал с другими). Дочь Синиса Перигуна с первого взгляда влюбилась в Тесея и в положенный срок родила ему сына Меланиппа. После этого Тесей отдал её в жены Эхамиаду Дионею.
Затем в Кроммоне он убил страшного вепря, порождение Тифона и Ехидны. Уничтожил разбойника Скирона, бросив его со скалы в море. Одолел, ударив головой оземь, Керкиона из Аркадии, сына то ли Гефеста, то ли Посейдона. Причем, говорят, не особо мешкая, обесчестил его дочь Алону. В Аттике убил отца Синиса - Полипемона, прозванного Прокрустом.