Джун мысленно согласилась с этим утверждением и приоткрыла дверь чуть шире, чтобы видеть, что происходит. Её всё равно явно никто не замечал.
– Вот и прекрасно! – с каким-то жестоким ликованием воскликнул Персиваль, делая несколько шагов назад. – Норт, будешь секундантом.
Змейка поползла вниз по его руке и превратилась в человека. Она настороженно смотрела на Персефону, а Джун услышала тихий смешок красной дамы.
– О, я вижу, ты уже наделал себе новых? Где ты их только откапываешь?
Джун была вынуждена признать, что Персефона ей не нравилась. Абсолютно всё в ней не располагало к себе, от манеры держаться до презрительного тона голоса, и это она даже не видела её лица! Но почему-то ей казалось, что, если бы видела, у неё бы серьёзно зачесались кулаки. Персиваль, судя по его мрачному и напряжённому виду, разделял её точку зрения.
– Давай уже начнём, – процедил он, и Норт нехотя заняла место между ними, прямо у камина.
Колдун и колдунья развернулись друг к другу спиной и разошлись. Джун пришлось спрятаться поглубже в гардеробной, чтобы Персефона не заметила её, и она пропустила начало дуэли. Но она выглянула, когда услышала какой-то треск, следом за которым раздался мучительный вскрик, от которого её сердце сжалось, потому что принадлежал он Норт.
Оба чародея стояли, готовые к магическому бою, но, похоже, кто-то из них уже нанёс первый удар. Судя по тому, что Персефона вдруг вскинула руку и сжала её в кулак, заклинание принадлежало именно ей. Джун перевела взгляд на Норт как раз вовремя, чтобы увидеть, как та согнулась пополам, охваченная красным пламенем из камина, и вдруг рассеялась всполохом ярких белых искр, и её горестный вопль растаял вместе с ней. Пламя вернулось в камин, будто ничего и не произошло, а Персефона, медленно опустив руку, самодовольно захихикала, словно только что имела наслаждение созерцать что-то в высшей степени занимательное.
Персиваль, который тоже поднял было руки, замер, глядя на то место, где ещё мгновение назад стояла Норт, словно пытался осознать, что произошло. На его лице первое мгновение не отражалось ничего, но потом он опустил голову и закрыл глаза с выражением такой скорби, что никаких разночтений тут быть не могло. Джун тихо охнула и закрыла рот руками, пытаясь подавить подступившие к горлу слёзы. Персефона же не дала ему времени проститься с другом. Закончив довольно хихикать, она нарочито медленно сделала пас рукой, и в сторону неподвижного колдуна полетела красная стрела. Джун хотела крикнуть, чтобы он был осторожен, но не смогла выдавить из себя ни звука, однако в последний момент он сделал шаг в сторону, и стрела лишь задела его по правой руке, прежде чем растаять. На белой рубашке тут же расцвело золотое пятно крови от глубокого пореза, но он, казалось, и не обратил на это никакого внимания. Он посмотрел на Персефону с такой стальной решимостью во взгляде, что любой храбрец бы дрогнул, но та лишь усмехнулась. Похоже, она действительно наслаждалась происходящим.
– Ой, что случилось? Неужели у тебя ещё осталось что-то живое, за что можно задеть?
И вдруг Персиваль исчез в золотистом всполохе искр и возник снова перед камином, но всего на секунду, чтобы вытащить оттуда левой рукой меч, и снова исчез. Персефона не стала пытаться ловить его при перемещении, ведь было очевидно, что он сделает дальше. Было бы совершенно логично возникнуть позади неё, чтобы пронзить её мечом, и поэтому она резко развернулась, взметнув полы платья ворохом алого. Джун затаила дыхание.
– Никак ты не научишься! – крикнула Персефона с ликованием, быстрым жестом руки отправляя какие-то чары туда, где он должен был появиться.
Только всё произошло не так, как колдунья ожидала. Персиваль действительно возник у неё за спиной, но только теперь, когда она развернулась, и приставил к её горлу лезвие. А её чары полетели в притаившуюся в дверях Джун. Та не успела даже захлопнуть дверь или отшатнуться, но её обволок странный холод, и она повалилась на пол в объятия тьмы. Оба, и Персефона, и Персиваль, уставились на вывалившуюся из гардеробной девушку. Вокруг неё возникло лёгкое красноватое сияние. Оно пульсировало, то тускнея то разгораясь ярче.
– Это ещё кто? – удивилась Персефона и резко замолчала, почувствовав давление холодного клинка на шее. У Персиваля ушло всего одно мгновение, чтобы принять решение… Столько же у него бы ушло, чтобы перерезать сестре глотку и избавить себя от всех проблем раз и навсегда. Но вместо этого он отшвырнул шпагу, и та угрожающе воткнулась в ковёр, и во всполохе золотых искр переместился к Джун.
– Даже не думай больше следить за мной, – прорычал он, приподнимая Джун на руки. – Следующая наша встреча станет для тебя последней.
Бережно обняв девушку, он исчез, оставив Персефону в полнейшем недоумении.
Глава тринадцатая,
Мне холодно, очень и очень холодно, а ещё невероятно одиноко, но я не знаю, почему. Мне кажется, что кроме меня никогда никого и не было, но тогда как же я могу ощущать одиночество, если не знаю компании? Я не вижу ничего. Вокруг меня пустота, холодная бездна, без света, без звука, без материи, я существую в ней, плаваю, как океане, парю, как в облаках. Откуда я знаю все эти смешные словечки, если ничего из этого не существует? Но нет, я вижу что-то… Странный красный свет, сначала туман, а потом он становится всё ярче и ярче, и вдруг я с удивлением обнаруживаю, что не могу дышать, потому что я и не знала, что дышу, и я пытаюсь кричать, но не думаю, что способна издавать звуки. Откуда у меня такая уверенность, что это вообще возможно? Но я не могу ни о чём думать, потому что алая тьма теперь обжигает меня не только холодом, но и болью, и они становятся едины, и нет одного без другого, и одиночество причиняет боль, и мне больно, больно, больно… А потом меня вдруг что-то коснулось. Это странное ощущение, потому что помимо меня ничего не существует, кроме холодной наполненной болью алой тьмы. И всё же вот я чувствую его снова, мягкое прикосновение, почти ласковое, и от него боль уходит, а багряный туман отступает как будто в страхе. И я скорее чувствую, чем слышу, голос, говорящий на языке, понятном лишь мне, и уже спустя мгновение я не помню голос, но помню послание. «Кажется, кто-то очень хочет, чтобы ты вернулась». И это странно, но я начинаю что-то чувствовать, и мне кажется, что, возможно, я больше не умираю.
В воздухе витал аромат фиалок, как те, что она с неделю назад купила на рынке, чтобы поставить в вазу в гостевой спальне, и корицы с яблоками, как у их с Мириам любимого вида пирога, и чего-то ещё весьма приятного, как море, или летний вечер, или высокогорный снег. Она лежала в тепле, но почему-то ей было очень холодно, и её то и дело пробивала дрожь. Ещё не открыв глаза, она поняла, что находится в каком-то светлом месте. Веки казались ужасно тяжёлыми, но она в конце концов собралась с силами и медленно приоткрыла глаза. Её разум с трудом осознавал действительность. Мир выглядел так, будто она пыталась рассматривать его с речного дна, какой-то нереальный и искажённый. У неё было смутное ощущение, что мир должен быть каким-то другим, не таким наполненным, и она прикрыла глаза, чтобы снова побыть в темноте и покое. Мира было для неё слишком много.
Но в то же время тьма пугала её. Она не понимала, почему – она вообще сейчас мало чего понимала, – но нахождение в темноте порождало в ней какую-то глубинную панику. Ей как будто даже становилось холоднее. И поэтому она открыла глаза снова.
Она лежала на кровати, прижатая тяжким грузом нескольких одеял и пледов, которые не слишком помогали справиться с бившим её ознобом. Это была светлая комната… Кажется, она принадлежала её дому. Она не была уверена. Осознание реальности казалось ей непосильной задачей. Как бы то ни было, здесь было очень светло, и в окна, с которых были содраны шторы, валявшиеся голубой грудой на полу, светило яркое солнце – какое странное слово, такое тёплое, что как будто по самой сути своей было для неё чуждо. На всех свободных поверхностях были расставлены разноцветные свечи, каждая из которых светила как-то по-особенному и источала свой аромат, а ещё кристаллы и магические амулеты. Даже под потолком от люстры во все стороны каким-то сложным рисунком расходились гирлянды сушёных и свежих трав, кристаллов и свечей в подвесных креплениях.
А в кресле кто-то сидел. Мужчина с белыми растрёпанными волосами чуть длиннее плеч, немного заросший, но с вырисовывавшейся острой белой бородкой. Один глаз его был прикрыт чёрной повязкой с белым схематично вышитым глазом на ней. Он был одет в ту же одежду, в которой она его помнила в последний раз… Только рукава были закатаны, да правое плечо было неаккуратно забинтовано прямо поверх рубашки, и вообще было в его образе какое-то ощущение неопрятности. О да, она его помнила, просто воспоминания возвращались с трудом, как будто она пыталась пробиться через пелену глубокого сна. Он вообще-то тоже дремал в кресле, уронив голову на грудь, но вдруг вздрогнул и открыл глаза и, увидев, что она смотрит на него, резко вскочил с кресла, задел головой растянутые под потолком гирлянды, и кристаллы зазвенели, но он даже не обратил на это внимание.
– Джун! – воскликнул он, и даже в этом кратком возгласе читалось невероятное облегчение. Это слово поначалу не имело для неё смысла, но постепенно она вспомнила, что это было имя, и принадлежало оно ей. Мужчина бросился к кровати, но его ноги запутались в разбросанной на полу шторе, и он едва не растянулся на полу. Ударившись ногами о бортик кровати, он умудрился зацепиться и удержать равновесие, размахивая руками. Джун вспомнила, что его зовут Персиваль.
– Ты очнулась! Я уже думал… – он закрыл глаза со скорбным выражением и покачал головой. – Неважно… Главное – ты наконец-то проснулась.
Он выпрямился и, выпутавшись из шторы, подошёл к изголовью кровати и склонился над ней. Вблизи стало заметно, что он ещё сильнее похудел и как-то даже немного осунулся, да и в целом выглядел, как студент, который уже неделю живёт исключительно на кофе. Джун таких видала немало. Его золотые глаза покраснели и как-то нездорово блестели. Все эти детали Джун подмечала как-то сама собой, неосознанно, потому что её разум оставался странно чистым, и в нём ничего не задерживалось.