то не слишком быстро. Она знала одного человека, который был бы в полнейшем восторге от такой драматичной истории, только что Мириам никогда бы не поверила, что её дражайшая благороднейшая Персефона могла быть замешана в чём-то подобного рода. А вот Джун ему верила. Сложно не верить человеку, который выглядит, как мокрый побитый щеночек, свернувшийся клубочком в углу, и это при том, что солнце из окна светило ему чуть ли не прямо в лицо. Снова повисла тишина. Было слышно, как под окнами в цветущих кустах жужжат пчёлы.
Джун была в семье единственным ребёнком, так что ей было не понять тонкостей братско-сестринских распрей. Да и богатой её семья никогда не была, а вот у Персиваля, как она подозревала, нужды в деньгах не было никогда. Посмотреть только, как он одевается! Да и в целом было в его манерах что-то такое, что намекало на в какой-то степени благородное происхождение. В принципе, можно было догадаться, ещё когда он представился. Обычный человек не даёт своему ребёнку двойное имя, да ещё и такое заумное. Странновато было, правда, что он жил в столь непримечательном доме. Однако Джун решила, что расспросов о семье пока с них хватит, а то так недолго колдуна и в депрессию вогнать, и вместо этого она стала думать, что делать дальше. Из этой истории всё ещё вытекало несколько странных моментов.
– Вы сказали, что она пришла к вам с ребёнком, – сказала Джун и вздрогнула от того, как резко её голос нарушил тишину. – Почему она просто не избавилась от него сразу, если хотела занять его место? Ну, то есть… – она смутилась от того, как жестоко прозвучало её предложение, но судя по описанию Персиваля и тому, что она успела увидеть сама, Персефона не производила впечатление человека, который боится убивать. – С ребёнком же тяжело возиться, и всё такое…
Персиваль посмотрел на Джун, и в его угрюмо хмуром лице появилось немного больше задумчивости.
– Знаешь, а ведь она терпеть не может детей… Сужу по себе, правда, но по-моему больше меня она ненавидела только наших племянников, которые были ещё младше… Я подозреваю, что ей пришлось держать ребёнка при себе, чтобы получились чары молодости… Погоди, мне нужно свериться кое с чем, – он неохотно поднялся на ноги и хмуро добавил, проводя рукой по волосам, чтобы откинуть их с лица: – Мой опыт по части омолаживающих чар ограничивается двадцатью годами в зеркале…
«И боги, какой действенный опыт», подумала Джун, но вслух говорить ничего не стала, чтобы не провоцировать его на разговор об этой по вполне понятным причинам неприятной для него теме. Вместо этого она откинулась на подушках и принялась разглядывать гирлянды кристаллов и свечей под потолком. Неужели всё это понадобилось, чтобы её вытащить? Должно быть, это были какие-то очень сложные чары. И Персефона наверняка очень хороша, потому что у неё ушло всего мгновение, чтобы их наслать… Наверное. Джун немного смутно помнила эту часть. Приподнявшись на локте, она посмотрела на пол. Ковёр был небрежно свёрнут в углу, а весь пол был исчерчен магическими символами, то тут, то там в них лежали кристаллы и свечи. В некоторых местах по периметру комнаты, в особенности возле кресла, были разбросаны книги и какие-то бумаги. В ручку кресла было воткнуто несколько писчих перьев, прямо в обивку, которая раньше была цела. Джун заметила на приоткрытой двери большую чернильную кляксу, будто кто-то швырнул в неё целую чернильницу. Кажется, она разглядела блестящие осколки в углу, в груде скомканной бумаги. И тут Персиваль вернулся в комнату с несколькими книгами в руках, так что ей стало не до рассматриваний комнаты.
– Как долго я спала? – спросила Джун, и Персиваль запнулся о валявшуюся на полу книгу.
– Пять дней, – осторожно ответил он, как будто опасался, что это её разозлит.
Джун охнула. Она никак не ожидала, что могла проваляться так долго, хотя состояние комнаты и Персиваля всё же указывали на то, что времени и правда прошло много.
– Есть такое, да… Кхм, в общем, молодильные чары! – он уселся в кресло и разложил на коленях книги. – У нас тут не пропадали молодые люди или дети с определённой регулярностью?
– Я о таком не слышала.
– Замечательно, значит, кровавую магию отметаем! – Персиваль весело отбросил в сторону тоненькую книгу в красной бархатистой обложке. Затем старательно пролистал ещё парочку, задумчиво кивая и выкидывая ненужные, пока наконец не развернул на коленях одну. – Вот чары, о которых я думал. Они как бы… С одной стороны, их проще поддерживать, чем простую иллюзию, и они надёжнее, но для них чародей вроде как связывает себя с другим человеком, и поэтому нужно, чтобы тот был всегда рядом…
– Персиваль, можно я сразу вас остановлю? Я понимаю все слова, что вы говорите, но только по отдельности. Можно как-то попроще и покороче? – взмолилась Джун, которая всё ещё соображала туговато, чтобы вникать в сложные магические материи.
– Ладно, попроще так попроще. Объясню сразу на примере Персефоны, если она и правда так и сделала. Значит так, есть у нас чародейка, не желающая стареть. Больше того, ей нужно выглядеть на определённый возраст и взрослеть с определённым естественным темпом другого человека. Иначе говоря… Ты говорила, она объявилась лет пять назад? – Джун кивнула. – Значит, ей в… допустим, лет сорок, надо было выглядеть на пятнадцать, потому что столько лет должно было быть настоящей дочке. И вот тут приходят на помощь эти чары. Она может взять настоящего ребёнка и магически привязать себя к нему, так что она будет выглядеть на тот же возраст и взрослеть с тем же темпом. Заодно можно чары сходства нанизать на это всё. Но у этой системы есть и свои минусы, потому что магическая связь означает, что любая болезнь и ранение делятся на двоих… – Персиваль резко замолчал и прикрыл рот рукой. Джун догадалась, о чём он подумал. Он ведь чуть не убил сестру. И если она действительно привязана к настоящей дочери Рэдвингов, у него на руках бы оказалась лишняя невинная кровь.
– В общем… Как-то так, да… И, эм… Связанного с тобой человека целесообразно держать поблизости, чтобы за ним присматривать. На этом у меня всё, – он смущённо захлопнул книгу и бросил её в общую кучу на полу, а затем откинулся в кресле, закрыв лицо руками. Джун показалось, что он что-то шепчет, и отчётливо расслышала слова «дурак» и «так тебе и надо».
– То есть я правильно понимаю, что это должен быть кто-то из её приближённых и того же возраста? – нахмурилась Джун, будто производила какие-то сложные вычисления в уме. Персиваль кивнул. И тут в неё словно молния ударила, потому что она выпрямилась на кровати, а глаза у неё удивлённо округлились. – Мириам?
– Это та, которая подозрительно сновала в кладовке? – Персиваль провёл руками по лицу и свёл ладони вместе под подбородком.
– Да… Та, которая якобы была дочкой ведьмы из ковена, в котором выросла Персефона… Из которого только они вдвоём и выжили…
– Какая красивая и ничуть не подозрительная история. Мне нужно будет, чтобы ты организовала мне с ней встречу. Когда поправишься. Как ты себя чувствуешь?
– Скоро смогу бегать, – ехидно улыбнулась Джун. Персиваль добродушно вскинул брови.
– Сначала научись ходить. Не стоит торопить события. Отдыхай, а я пойду приготовлю… – он бросил взгляд в окно. – …обед. Настал мой черёд пытать тебя гиперопекой, ха!
– А кто сказал, что я против лежать? – Джун потянулась и сползла пониже в кровати.
– Вот любишь же ты испортить всё удовольствие!
Джун не привыкла к тому, чтобы с ней носились. Обычно это она за всеми ухаживала и всем помогала, как бы утомительно это ни было. Даже в те редкие моменты, когда она заболевала, она не могла позволить себе отдых и покой. Поэтому она с большим удивлением обнаружила, что это действительно очень приятно, когда за тобой кто-то ухаживает, но сразу же это чувство стало сопряжено с ощущением неловкости, что она кого-то обременяет своим состоянием. Поэтому она совершенно ничего не просила, на все расспросы отвечала, что чувствует себя замечательно, и в ответ пеняла Персивалю за то, что он так с ней носится. Конечно, это он тут колдун, и ему виднее, как обращаться с пострадавшими от чар, поэтому она с ним старалась не спорить. Просто ей не нравилось быть центром чьего-то мира.
Персиваль же, к удивлению Джун, оказался образцовой нянькой. Даже слишком. Он едва ли отходил от неё дольше, чем на пять минут. Всё время развлекал её разговорами или даже читал отрывки из книг по магии вслух, а временами замолкал, чтобы совсем ей не надоесть, и сидел в задумчивости. Джун подозревала, что он и эти пять дней, что она проспала, едва ли сомкнул глаз, потому что выглядел он просто ужасно, но на все побуждения пойти отдохнуть просто отмахивался. Сложно было сказать, обусловлено ли это наверняка пожиравшим его изнутри чувством вины, или он был таким всегда. Она ещё не успела узнать его достаточно хорошо, чтобы об этом судить.
И вот наступил вечер, за окном стало темнеть, и Джун к своему удивлению обнаружила, что хочет спать. Персиваль наотрез отказался её оставлять.
– Я должен убедиться, что ночью ты тоже будешь в порядке, – загадочно заявил он, устраиваясь в насиженном кресле. Джун постаралась не думать о том, что спать под наблюдением было немного жутко, но вскоре она провалилась в сон, как будто весь день не отдыхала в постели.
Я куда-то лечу. Я вижу под собой большой ночной город со стремительно уменьшающимися огоньками фонарей, а за ним с одной стороны раскинулись спящие холмы и поля, а с другой – кажущееся бесконечным спокойное море, поблёскивающее в свете тонкого серпа луны и пробивающихся сквозь облака звёзд. На высокой скале у самого побережья стоит величественный замок, окна которого так и сияют. Но я поднимаюсь всё выше и выше, и вскоре огни внизу кажутся не более чем туманным воспоминанием. Облака обдают меня лёгкой приятной прохладой, но я не мёрзну. Мне кажется, я источаю тепло изнутри. Вскоре и облака остаются где-то внизу, и ничто больше не лежит между мной и чёрным куполом, усыпанным звёздами, словно драгоценными камнями. Они кажутся такими далёкими, и в то же время столь близкими. Я протягиваю руку, и мне кажется, что я могу вот так вот просто зачерпнуть звёзды, но всё-таки я не дотягиваюсь. И вдруг я перестаю лететь дальше. На мгновение замерев, я срываюсь вниз, но меня подхватывает что-то невесомое, эфемерное, но плотное, как ладонь невидимого гиганта. «Возвращайся обратно, дитя звёзд, тебя ждут дома», воркует смутно знакомый приветливый голос на неизвестном, но почему-то понятном языке, и я опускаюсь на землю.