— Это понятно: никто так не мечтает о земле, как те, у кого ее нет. Вот и вы тоже…
— Конечно! Ведь, в сущности, учредить Академию художеств в Петербурге, где и солнца-то почти нет никогда, — нелепость! По-настоящему академия для художников должна быть там, где много солнца и света, где, как здесь вот, такая красочная природа. Но что поделаешь? Придется каждую зиму все-таки являться в столицу.
— Есть ли с чем являться-то? Пожалуй, эта возня с больной женой да с постройкой отзывается на работе-то?
Валерьян вздохнул.
— Пожалуй, — согласился он. — За последнее время много было всяких треволнений, но я работал даже во время постройки, на воздухе. Хотите, покажу вам мои крымские работы?
— Пожалуйста! — Сила Гордеич улыбнулся, польщенный. — Ценитель я никакой, а все-таки хорошее от плохого наверно сумею отличить. Хе-хе!
Смеясь, они пошли в мастерскую художника.
После обеда Сила Гордеич обошел все шесть комнат дома и вместе с Валерьяном пожелал осмотреть участок. Начали сверху, с леса, откуда слышались удары топора.
— Это Иван лес чистит, — сказал Валерьян: — очень уж зарос густо.
Поднимаясь в гору, шли по узенькой лесной дорожке и выбрались на небольшую поляну.
Тогда из кустов вылез высокий молодой парень в ситцевой рубахе, с топором в руках, воткнул топор в дерево, снял рваный картуз и поклонился, откинув белокурые волосы.
— Здравствуйте, Сила Гордеич, с приездом вас!
Старик улыбнулся.
— Это ты, Иван?
— Я самый и есть. Помните, може, меня? Мы с отцом моим работали у вас, тоже по лесной части.
— Помню, помню. Я и не знал, что ты сюда переселился. Что же ты бросил родную-то деревню?
Парень осклабился. Одна рука у него полезла в затылок, другая — за пояс.
— На заработки отправился, Сила Гордеич. С отцом разделимшись. Не у чего стало жить, — в земле утеснение. Ну и того… прямо к Валерьян Иванычу: все- таки, как бы сказать, не к чужим людям. Около дома Черновых кормимся, Сила Гордеич!
Сила Гордеич проницательно посмотрел на парня: Иван Царевич стоял в прежней позе, с одной рукой за поясом, а другой — в затылке, и смущенно улыбался. Ему было едва ли двадцать лет. На верхней губе бледного, нервного лица с голубыми глазами чуть-чуть пробивался золотистый пушок.
— Ну, как? Лучше, что ли, здесь-то?
— Рыба ищет, где глыбже, а человек — где лучше, Сила Гордеич!
— Он правды ищет! — добродушно заметил Валерьян.
Сила Гордеич иронически усмехнулся.
— Правды? — протянул он, поднимая брови. — Вишь чего захотел! Что ж, ты ее с хлебом, что ли, есть будешь, правду-то?
Иван Царевич почесал в затылке.
— Раздери тому живот, кто неправдою живет, Сила Гордеич! — во все лицо улыбнулся он. — Нынче весь свет правду ищет, а она и не слышит!
Ты знаешь, — строго сказал Сила Гордеич. — правда-то, говорят, в тюрьме сидит, а неправда по свету гуляет?
Иван радостно улыбнулся.
— Истинную правду изволили сказать. Сила Гордеич. Я потому и к Валерьяну Иванычу прилепился, что правильные они, за правду стоят. Чтобы, значит, всем уравнение!
Сила Гордеич нахмурился.
Иван опять почесал в затылке, собираясь что-то прибавить, но вдруг, обращаясь к Валерьяну, сказал, понижая голос:
— А что я вам скажу, Валерьян Иваныч: татары говорили мне — в поселке-то у писателей гости были вчерась. Гы!
— Какие гости?
— Известно, какие! С обыском которые. Говорят, скоро и здесь будут. Ждите гостей, Валерьян Иваныч!
— Что же они ищут? — недовольно спросил старик.
— Да не иначе, как правды, Сила Гордеич! — Иван широко улыбнулся.
— Вот не было печали, так черти накачали! А я-то думал — тихо здесь!
— Последняя туча рассеянной бури, — сказал Валерьян: — все еще после пятого года отрыжка идет, Ну, я спокоен: за мной ничего политического нет!
Сила Гордеич покрутил головой.
— Вот вам и культурный скит! — зарычал он, подымая брови. — Эх вы, цивилизаторы!
— А про вас, Сила Гордеич, — продолжал Иван, — уж вся долина говорит, татары языком причмокивают: старшая хозяина приехала, деньги-меньги многа есть!
Иван опять почесал в затылке и, обращаясь к Валерьяну, заговорил деловито:
— Корову-то мы хорошую купили, Валерьян Иваныч. Теперь беспременно с лошадью будут набиваться. Сеит-Мемед жеребца продает, а Мустафа кобылу; того гляди, оба придут.
— Мне-то что? — ответил Валерьян. — Придут — так сам и гляди! Я в лошадях толку не знаю, вот разве Силу Гордеича спросим.
— Мое дело тоже сторона, — насторожившись, отозвался старик. — Вам, чай, не рысака покупать?
— Знамо, не рысака, — хозяйственно отозвался Иван. — Нам, Валерьян Иваныч, лошадь надо хрестьянску, спокойну, смирну, а жеребец — он для хозяйства не годится. Знаю я их: все умный, все хороший, да вдруг, с бухты-барахты, как зачнет озоровать! Одна склока с ними!
От дома послышался густой лай Фальстафа.
— Кто-то едет, — сказал Иван. — Пойду, погляжу.
Он взял топор и направился к дому.
— Вот оно, новое поколение мужиков! — сказал, глядя ему вслед, Сила Гордеич. — В пятом-то году, поди, мальчишкой был, а уж дух в нем новый. С отцами не уживаются. Не то что в земле утеснение, а взгляды изменились. Не хотят по-старому жить. Свободы хотят да правды какой-то.
Старик вздохнул и задумчиво стал чертить палочкой по земле.
— Эх, Россия!.. Что-то будет с ней через двадцать лет?
— Одна революция провалилась, теперь второй ждут, и так уверенно говорят, что только в сроке разногласие: одни ждут через пять лет, а другие — через двадцать пять. Но что она будет — в этом никто не сомневается!..
— А вы как думаете, Валерьян Иваныч?
— Я так думаю, что если ничего особенного не случится, ну, там войны какой-нибудь неудачной, — Россия лет сорок по-старому стоять будет, а больше как на сорок лет прежнего кафтана все равно не хватит: разлезается по швам.
Старик, шагая по тропинке рядом с Валерьяном, задумчиво жевал губами.
— Вот и вы, Валерьян Иваныч, как будто тоже второй революции желаете; а ведь ее не надо желать, — от нее ничего хорошего вам не будет: ведь при конституции-то мы, коммерсанты, вас, демократов, во как прижмем!.. — Сила сделал энергичный жест.
— Ну, значит, вам она на-руку?
Сила Гордеич вздохнул.
— Кабы умные да сильные люди наверху, обошлась бы Россия без революции. И работник ваш, Иван Царевич этот, на новые земли пошел бы тоже: вижу я, о полной свободе на своем клочке мечтает. Забрались в глушь такую, колонизаторы! Что он у вас делает-то?
— Все. И землю пашет, и в садоводстве смыслит. Работник отменный! Он не из корысти, а по идее какой- то мужицкой предан мне: думает, что я из тех, которые за народ стоят и новые порядки заведут.
Сила Гордеич усмехнулся.
— Вижу, вижу! Одного вы духа — и хозяин и работник. Ну, только смотрите, как бы к вам в самом деле полиция не пожаловала! Мой совет — ежели есть книжонки какие, припрячьте! У всех у вас сказки какие-то в головах. Художнику оно, может, так и надо, а ежели народ вместо правды в сказку верит, тут уж хорошего нечего ждать.
У крыльца стоял Иван и, прислонив козырьком ладонь к глазам, иронически смотрел на низ участка, к воротам.
Рано утром кто-то постучал в комнату Валерьяна.
— Валерьян Иваныч, вставайте! — послышался тихий шепот Ивана. — Гости пришли!
— Какие гости?
— Полиция!
Валерьян вскочил и выглянул в окно. Дом был окружен цепью солдат, вооруженных винтовками, а на парадное крыльцо взбирался пристав. Валерьян надел туфли, накинул халат и вышел в столовую.
Перед ним стоял солидный бородатый пристав. Он официально, слегка поклонился.
— Извините, что по долгу службы должен вас потревожить!
— В чем дело?
— Приказ от главноначальствуюшего города Ялты. Будьте добры расписаться!
Он вынул и положил на стол бумагу.
Валерьян прочел.
Это был приказ произвести обыск в доме художника Семова и объявление о выселении его из Крыма в трехдневный срок.
— Что за причина? — нахмурившись, спросил Валерьян.
— Не могу знать. Наше дело — служба. Разрешите сделать осмотр вашего дома.
— Пожалуйста, только у нас все еще спят. Присядьте немного, я разбужу жену и ее отца.
Пристав сел за стол.
— Почему вы так сильно вооружены и столько войска с вами?
— Так полагается. Случается, что вооруженное сопротивление оказывают.
— Да вы же знаете, что я художник и никакой политикой не занимаюсь.
— Знаю, но такой приказ… Так вы говорите, что а отец вашей супруги здесь?
— Да, вчера приехал погостить.
— А бывший депутат Пирогов, кажется, тоже в родстве с вами состоит?
— Да. Так неужели это и есть причина обыска и выселения меня из собственного дома?
— Очень может быть, — пробормотал пристав, раскладывая на столе бумаги. — Чем бы ни кончился обыск, но вы обязаны через три дня выехать отсюда. Распишитесь, пожалуйста!
Валерьян расписался и пошел будить Наташу. Но она уже встала. Наверху слышались шаги и старческий кашель Силы Гордеича.
Через несколько минут комната наполнилась людьми в военной форме, в шпорах, с тесаками и саблями у пояса. В доме началась возня. Загудел говор грубых голосов. Начался обыск. Валерьян и Наташа с расстроенными лицами следили, как разворачивали содержимое комода, письменного стола, сундуков и чемоданов. Пристав расположился в библиотеке и тщательно перелистывал каждую книгу. Сила Гордеич мрачно ходил из угла в угол, ни с кем не разговаривая.
Весело было только маленькому мальчику. Беспорядок в доме казался ему веселой шуткой.
— Папа, папа! — теребил мальчишка отца.
— Что тебе? — сурово спросил Валерьян.
Мальчик потянулся к уху отца и сказал потихоньку:
— Нельзя ли, чтобы эти люди к нам каждый день приходили?
— Зачем тебе?
— Они мне нравятся.
— Чем же они тебе понравились?
— А у них сабли! Скажи им, чтобы дали мне одну подержать!
Отец невольно улыбнулся.