Оперный театр сиял близко, через улицу; над кассой висело объявление об аншлаге. Сквозь круглые закрытые двери доносились волны оркестра и золотистый голос Виолы.
Валерьян прошел за кулисы. Меж боковых декораций можно было видеть певицу в японском «кимоно». Шла сцена расставания: лейтенант покидал обманутую японочку. Красивый голос певицы звучал естественно, задушевно. и грустно…
«А ведь у нее талант!» — думал Валерьян, смотря в упор на Виолу из-за кулис, но она не видела его, переживая любимую роль.
Тенор пустил финальную ноту, уплывая «в море», сцена наполнилась металлом сильного голоса. Валерьян ожидал, что театр грянет аплодисментами, но их не последовало.
— И всегда он так! — прозвучал знакомый бас за спиной Валерьяна. — Опять весь звук остался на сцене…
— Зато Рубан хороша… Первый дебют, — а как передает!
Валерьян обернулся: позади него стоял Василий Иваныч в парадном, фрачном костюме.
— Валерьян Иваныч! Откуда?
— Из Львова.
— Узнать нельзя. Исхудали вы.
— Болен был.
Занавес опустили. Публика громкими аплодисментами вызывала Рубан. Она помчалась на сцену бегом, как девочка, сияющая и прекрасная.
— Пойдем к ней! — подхватив Валерьяна под руку, сказал Василий Иваныч. — Вы попали на первый дебют Виолы. Поет, как никогда прежде не пела. Талантливая девчонка!.. Рада будет вас видеть… Она знает о вашем приезде?
— Я писал ей.
— А вот и Виола.
Со сцены с букетом в руке вышла певица, на миг остановилась: радостно вскрикнув и подбежав к Валерьяну, положила ему руки на плечи. Глаза ее сияли.
— Валерьян Иваныч, наконец-то! Вот счастье!..
— Поздравляю с успехом, — сказал Валерьян, целуя ей руку.
— Я счастлива, пьяна, но не от успеха… Приехал! Боже мой, и какой бледный!.. Здоров ли?
— Теперь здоров.
— Ну, идемте в мой уголок! И вы, Аяров, тоже.
— Аяров — это мой псевдоним по сцене, — пояснил певец.
В уборной Виола опять взяла Валерьяна за плечи, долго смотрела в глаза.
— Я вас никогда не видел такой, Виола, — смеясь, заметил Аяров. — Вы столько тратите нервов сегодня, а ведь после спектакля предстоит концерт!..
— Ничего, я могу петь хоть до утра. Валерьян Иваныч, едемте с нами на благотворительный концерт!
Валерьян поклонился.
Виола, сидя перед зеркалом, поправляла грим.
— На сцену! — послышался голос за дверью.
— Последний акт, — сказала Виола, вставая. — Друзья, идите в публику, а потом подождите меня.
Аяров провел Валерьяна в директорскую ложу и сам остался с ним.
«Мадам Бетерфлей» была трогательна. Валерьян не сводил глаз с певицы: печальная история о наивной японочке, воображавшей себя женой иностранца, равнодушно бросившего ее ради другой, настоящей жены, вызывала невольное чувство сострадания. Но Валерьян думал о живой Виоле, о том волнении, с которым она встретила его, вспоминал первое знакомство с ней полгода назад. Виола нравилась ему с первой встречи. Голос певицы рыдал, звенел призывом и слезами, но художнику чудился в резонансе этого голоса призрачный, властный шепот: «Ты мой!.. Ты мой!.. Даже после смерти моей… Всюду буду с тобой!» Казалось, что за соблазнительной певицей следует невидимая тень другой женщины с печальным, укоризненным взглядом.
Валерьян вышел из ложи. Долго ходил по коридору. Спектакль кончился. Аяров пошел за кулисы, вернулся вместе с Виолой, уже одетой в бархатную шубку. Вышли втроем. Подкатил парный извозчик с коренником под голубой сеткой. Виола села рядом с Валерьяном. Аяров поместился на переднем сиденье.
— Пошел в клуб! — звучно сказал певец.
Сани понеслись по морозному снегу, синеватому от встречных фонарей.
Небольшой зал клуба был переполнен. Аяров пел трагический романс о всаднике с мертвым черепом, о смерти, властно попирающей поле битвы. Мрачный романс, исполненный блестящим голосом, оставил сильное впечатление. Но чем ярче пел певец, тем тяжелее было Валерьяну слушать, хотелось забыть о войне. Особенно раздражало, что «об этом» поют перед нарядной, благополучной толпой.
Было душно. Валерьян вышел в буфет, выпил рюмку коньяку. Думал о Виоле и Наташе, сравнивал их. Одна — больная, разлюбила его, отпустила на все четыре стороны, дала свободу. Другая, полная жизни, огня, молодости, — призывает к радостям новой любви. Что же мешает ему пойти навстречу ее призыву? совесть? верность законной жене, открыто и честно любящей другого? Мещанство или только жалость? Он почти реально видел призрак, враждебно смотревший на него во время пения Виолы. Может быть, сказывается контузия. Валерьян отошел от буфета и в дверях столкнулся с Константином.
— Валерьян Иваныч! Сейчас только узнал, что вы здесь, — смеялся Константин. — Ну-ка, завернем, дернем по единой!
Он подхватил родственника под руку и повернул обратно.
— Надолго в Киев?
— Нет, проездом. Еду на отдых домой.
— Пора! Я тоже собираюсь по делам, а потом обратно.
— Какие же дела у вас, Костя?
— Земский союз организовал на Волге фабрику. Солдатское сукно и одеяла в лазареты поставляем.
— А имение?
Константин махнул рукой.
— Пес с ним! Две рюмки водки или коньяку?
— Все равно.
— Заходите завтра вечером ко мне. Вот адрес. Большая квартира, вроде общежития. Все наши волжане, и Василий Иваныч там. Однако идемте Рубан слушать. Она тоже бывает у нас. Вы знакомы с ней?
— Как же, еще в Крыму встречались.
— Значит, придете? Поговорим тогда о домашних делах, а сейчас некогда… Ну, до завтра. Пишет Наташа?
— Потому и еду, что пишет: зовет домой.
Когда Валерьян вернулся, на сцене пела Рубан. Пела она одну за другой солнечные итальянские песни. Появление Валерьяна в ложе сейчас же заметила, и голос ее с этой минуты зазвучал призывно: пламенный темперамент невольно зажигал, волновал и покорял слушателей. Валерьяну казалось, что Виола поет для него. Ее долго вызывали, заставляли бисировать.
Когда она ушла со сцены, Валерьян отправился в комнату артистов. Длинный стол был уставлен цветами и фруктами. Виола с пылающим лицом стояла с бокалом шампанского в руке. Аяров говорил шутливую речь. Константин тоже стоял с бокалом.
— За молодой талант, за ваше будущее! — закончил Аяров, чокаясь с Виолой.
— Вот еще с кем я хочу чокнуться! — звонко крикнула Виола, поднимая бокал, а другой поднося Валерьяну. — Пью за тех, кто, безоружный, добровольно переживал муки и ужасы войны. Кто не убивал других, но сам смотрел смерти в глаза. Пью за добрых и храбрых, за тех, кто любит людей.
Она выпила и уронила бокал на ковер.
— Я пьяна, — сказала она, вдруг угаснув и бессильно опускаясь в кресло. — И весело, и грустно мне.
— У вас драматическое настроение, — дружески шепнул ей Аяров.
Виола засмеялась.
— Должно быть, все еще роль переживаю. Художник, сядьте ближе ко мне, я так ждала вас! Слушайте, на сцене поют. Какая грустная песня!
Со сцены доносились звуки балалайки. Небольшой, приятный тенор пел русскую песню:
Как один купец рассказывал рассказ:
Один молодец девицу погубил.
— Это из цикла нижегородских песен, — пояснил Аиров.
На него зашикали.
Виола слушала, опустив голову.
Он с ее руки колечко получил,
Сам уехал, обещался замуж взять.
Сел в коляску, кони быстро понеслись…
Виола крепко схватила горячей рукой руку Валерьяна.
— Домой! — резко сказала она. — Устала, скучно. Плакать хочется. — И, наклонившись близко к лицу художника, прошептала: — Проводите меня!
Валерьян подал ей шубу. Руки Виолы дрожали. На сцене замирало пение.
У подъезда Виола еще раз посмотрела Валерьяну в глаза. Она быстро вскочила в сани. Валерьян, садясь рядом, тихо спросил:
— Куда?
Вместо ответа Виола безмолвно склонилась к нему.
— В «Континенталь»! — неожиданно для себя крикнул извозчику Валерьян.
Виола вошла в номер гостиницы, как в свою комнату. Доверчиво, радостно улыбаясь, сбросила ему на руки шубу. Чувствовала себя победительницей, поправляя перед зеркалом прическу и любуясь своей красивой фигурой.
Валерьян смутно помнил, как к ногам Виолы легким облаком упало платье цвета зари, как он схватил и поднял на руки упругое, прекрасное тело маленькой женщины…
Наконец он открыл глаза: над его лицом склонилось пылавшее смуглым румянцем лицо Виолы, и серьезно, грустно смотрели большие потемневшие глаза с длинными, изогнутыми ресницами. Лицо ее казалось неподвижным, но из глаз волной вдруг хлынули слезы.
— Милый!.. любимый!.. — тихо сказала Виола. — Люблю тебя… Пойду с тобой на все…
Замолчала, только теперь вспомнив о жене Валерьяна.
— Ведь она порвала с тобой, другого любит?
Валерьян вздохнул.
— Пока не выздоровеет, не брошу ее, — хмуро ответил он.
— И не бросай. Будь ей другом, а меня люби! Может быть, и я ее полюблю: она — живые мощи, а ты — живой человек, ты не можешь замуровать себя вместе с нею в могильном склепе. Это бывает только в опере «Аида», а жизнь — не опера. Тебе нужна свобода; ты художник, ты не имеешь права губить свой талант.
— Я люблю ее… и тебя! — тихо добавил Валерьян.
— Ну и что же тут особенного? Некоторое время будет у тебя две жены. Не ты первый, не ты последний. Она — твой крест, а я от тебя ничего не требую. Я только хочу спасти от гибели твой талант. Готова отдать все для тебя. Сколько лет ты любил больную, которая и любить-то тебя не может! Наверное, и того, другого, не по-живому любит. Должен же ты когда- нибудь вырваться из склепа! Я поступлю в московский театр, будешь приезжать ко мне. А лучше, если бы ты только заботился о ней, но не жил там, в провинции: там — погибель твоя. Ты сильный. Ты все вынесешь. Если же окажешься безвольным и слабым, я разлюблю тебя!
— Сильные выносят все, — возразил Валерьян, — но и они иногда падают. Слабые же никогда не несут креста. Вот и ты готова на жертвы для меня, а ведь теб