Когда на улице была плохая погода, мы играли в группе. Было множество игр, большей частью недорогих, как сказали бы сейчас, «развивающих». Точно помню, что уже в первом классе научился играть в шахматы, видимо, от ребят 2–3-го класса, которые тоже были в нашей группе. Шашки («Чапаев», естественно), домино. Помню лото с бочонками и бумажными карточками, разные игры с кубиками с пронумерованными гранями – их надо было кидать, а потом двигаться по какой-то карте или лабиринту, полным ловушек. Книжки читали – у нас была своя небольшая библиотека. У каждого были свои сокровища, которые могли переходить от одного к другому: марки, значки (без застежек ценились меньше), монетки, красивые камушки, ракушки и т. д. Кто-то спичечные коробки и этикетки коллекционировал, фантики от конфет. Плохо припоминаю кукол у девчонок, если и были, то мало. Машинок у нас тоже было очень немного, если только самодельные от старших. Телевизор («Радий-Б» назывался) стоял в старшей группе, куда мы изредка ходили смотреть мультики или кино.
Нас целенаправленно, с первого класса, приучали к труду. Кроме ежедневных бытовых обязанностей, по выходным и летом у нас были обязательные работы – после завтрака, по одному-два часа в день. Это и уборка территории, и поливка цветов, и переноска дров и пр. Мы, конечно, поначалу ворчали, но и веселились. Сейчас понимаю, как это было важно.
Вот, скажут, нарисовал идиллию. Не может быть, чтобы старшие совсем малышей не обижали. Две вещи помню. Старшие организовывали борцовские схватки между нами. Причем не силой заставляли, а делали мы это добровольно: как-то нас убеждали словами. Наверное, самое мягкое из них было «слабак». Разновидностью схваток были такие: два малыша забирались на шею или спину двух старших. Задача была в том, чтобы один малыш стянул второго на землю – кто упал, тот и проиграл. Старшие служили только «конями» и руками старались удержать только своего малыша, но бегать и вертеться можно было как хочешь. Еще старшие нас «катали» в автомобильной покрышке (шине). Я залезал внутрь ее, сворачивался калачиком, а старший катил. Я был горд, что выдерживал, но голова потом кружилась. Меня дразнили «Квашня», и было обидно, но это худшее, что со мной было. Старшие иногда дружили с малышами. У меня был такой друг – Миша Ромодин.
Не все в норме было и с безопасностью. Одно время у нас водилась ртуть, и мы натирали ею медные монетки – 2, 3, 5 копеек, так что со стороны герба они становились похожи на серебристые 10, 15 или 20 копеек.
Скучать нам было некогда. Жизнь была насыщенной и быстрой. Думаю, выражение «Что наша жизнь? Игра!» буквально подходило к нам лучше всего. Постоянное общение между собой давало колоссальный толчок к развитию. Не было только ласки от воспитателей, редко-редко приобнимут – и то больше девочек. Но похвалы за хорошие дела были. И тут я единственный раз не согласен с поэтом: «Все вам дадут, / Все вам споют. / Будьте прилежными, / А за оклад / Ласки дарят / Самые нежные». Что хотел сказать В. Высоцкий, я, фанат его творчества, не понимаю.
Три года пролетели. И мы перед четвертым классом переехали со второго на первый этаж, в среднюю группу (4–5-й классы). Освободили место новым первоклашкам.
2. Жизнь в старшей группе детдома
Мы жили на втором этаже шикарного кирпичного особняка купца Мансурова на улице Володарского. Пытался найти о нем информацию в интернете, но ее там практически нет. Центральным был ЗАЛ – просторное светлое помещение с окнами на две стороны. Потолки высокие, больше четырех метров. Я еще застал время, когда с потолка свисала большая старинная латунная люстра. Потом ее сняли, и она еще долго лежала на складе. Передняя часть зала представляла собой сцену – пол был приподнят сантиметров на 40. На сцене был своеобразный «красный угол», только вместо иконы в специальной деревянной конструкции, сделанной в монументальном стиле, стоял фанерный Ленин во весь рост со своим призывом «учиться, учиться и учиться». Справа и слева от него были две ниши поменьше с досками, на которых развешивали праздничные лозунги и другие агитационные материалы. С левой стороны сцены стояло старенькое расстроенное пианино, на котором мог играть любой желающий. «Собачий вальс» все знали. Были и талантливые исполнители, к примеру, Вова Вяткин, игравший позже в ресторане «Кама» в Перми.
Во время собраний или концертов сцена использовалась по прямому назначению – для выступления ораторов, певцов и танцоров. К праздникам мы готовили разные номера. Гвоздем любого концерта было выступление хора под руководством В. В. Суханевича со своим баяном. Меня тоже записали для количества, разучивали песню «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой…». Из-за отсутствия музыкального слуха я не понимал, чего от меня хотят, да и песня скоро стала ненавистна. Как следствие, вскоре был с треском исключен из хора, чему несказанно обрадовался. Для детей-зрителей притаскивали стулья из всех комнат и даже из столовой. По окончании сбора надо было все перетаскать по местам. В обычные будние дни зал был учебной комнатой для занятий и подготовки домашних заданий двух, а то и трех классов. Кроме зала, была еще одна классная комната, но существенно меньше.
Репетиция хора под руководством В. В. Суханевича. В первом ряду: Валя Назарова, Галя Казанцева, Люба Брюхова, Валя Антипина, Домна Мальцева, Зоя Дульцева, Маша Волкова, Валя Щукина, Рая Лось, Аня Тюнягина, Света Амирова, Галя Бакланова, Галя Шестакова. Во втором ряду: Вова Кузьминых, Стасик Дурницын, Аркадий Широков, Витя Баумбах, Ваня Филипьев, Саша Строев, Сережа Новожилов, Сережа Полыгалов
В группе было две спальни мальчиков – большая и маленькая. Маленькая считалась более комфортной, и ее занимали самые старшие. Спали на железных кроватях с панцирными сетками. Спинки были с откручивающимися металлическими шарами – двумя большими по краям и несколькими маленькими между ними. Ясно, что их всегда не хватало. Дежурные санитары протирали пыль с металлических уголков сеток кроватей и с окон, времени это занимало немного.
Воспитатель не всегда мог дождаться, пока мы уснем после отбоя. Мы еще долго разговаривали, а иногда устраивали ночные бои на подушках, вымещая оставшуюся от дня энергию, – кто бывал в пионерских лагерях, поймет меня. Утром нас было трудно поднять на зарядку. В каждой спальне было радио, и воспитатель включала его на всю катушку. Нина Васильевна в этом случае использовала еще один безотказный прием. Выждав минут 10–15, она ходила по спальням и звала: «На завтрак!» Волей-неволей размыкали сонные глаза и одевались, боясь опоздать в школу.
У девочек тоже было две спальни, одна из которых большая проходная, в нее вели две двери. Переодевались днем девчонки в дальней маленькой спальне, на случай, если кто-то из мальчишек вдруг случайно заглянет. В спальне девочек стоял городской телефон, который звонил крайне редко. Второй телефон был в канцелярии. На втором этаже особняком нависал над лестницей изолятор – маленькая мрачная комната с одной или двумя кроватями, в которой пахло лекарствами. Она обычно пустовала и немножко пугала нас возможной перспективой пожить в ней неделю-другую.
Еще на лестничной площадке находились две маленькие комнатки, одна из которых кладовка. Другая в разное время была радиорубкой, фотолабораторией и др. Римма Александровна сказала, что раньше там были туалеты.
На второй этаж вела широкая парадная каменная лестница. Начало лестницы через небольшую площадку и парадную дверь соединялось с парадным крыльцом, выходящим на улицу Володарского (смысл слова «парадный» до нас тогда не доходил). Но эта дверь была всегда закрыта, попадали в дом через вход со двора. На первом этаже в холодном тамбуре находились туалеты. Зимой их убирали нерегулярно, поэтому вокруг отверстий и по всему туалету нарастал желтый лед. Хорошо помню, как ночью в одних трусах, босиком, стремглав скользя по лестничным перилам, добегал до туалета, стоял на цыпочках на самом краешке у двери и струйкой пытался достать до отверстия, что, конечно, не получалось. Потом бегом обратно, и нырял в свою кровать с головой под одеяло. Позже, когда провели водопровод и канализацию, ситуация изменилась. Еще была узенькая деревянная лестница, ведущая на чердак. Люк на него был заперт на висячий замок.
На первом этаже, перед входом в столовую, находилась умывальная комната, такая же, как у малышей. Каждый приходил со второго этажа со своим полотенцем, зубной щеткой и порошком, а затем снова относил умывальные принадлежности в спальню.
Между столовой и кухней проходила толстая капитальная стена. В ней находилось два окошка примерными размерами 90×50 см. Через одно из них повара подавали еду, а в другое каждый ставил свою грязную посуду и говорил поварам спасибо. Также спасибо говорили воспитателю, стол которого стоял у стены, как раз между этими двумя окошками. Опоздавший на обед должен был спросить разрешения: «Можно войти?» Воспитатель или сразу впускала, или спрашивала, почему опоздал. Едой никогда не наказывали. Воспитатель следила, чтобы мы «не кусочничали» – не брали с собой куски хлеба в спальню, но мы их все равно таскали. Еще там сидела медсестра Лидия Романовна, обязанностью которой было следить за санитарной гигиеной и качеством пищи. Некоторые из ребят безжалостно считали ее бездельницей, которая приходит только есть. На ночь столовую не запирали, а на два окошка со стороны кухни устанавливали деревянные щиты и запирали на засовы из дощечек. Особо отчаянные и проголодавшиеся ночью проникали на кухню и наверняка находили нарезанный хлеб, как будто специально оставленный.
Нашу собаку кормили остатками с кухни. Иногда у нее появлялись запрещенные щенки. Любители тайком их подкармливали, а порой приносили в свою кровать под одеяло. Когда «незваных гостей» обнаруживали, бывало много шума. Неблагодарную работу по борьбе с численностью собак делал разными способами наш завхоз П. А. Кирьянов. За это его не любили. А вот кошек у нас почему-то не было…