Какой-то шум в коридоре прервал ее размышления. Неужели кто-то еще проснулся? Нужно попасть в ванную, пока снова не выстроилась очередь!
Лени положила записку на кровать и сняла цепочку с двери. Осторожно повернула ручку и выглянула в коридор. Никого. Лени выскользнула из комнаты и на цыпочках двинулась к ванной. Повернула за угол – и едва не вскрикнула. Возле открытой двери проход загораживала большая тележка, загруженная средствами для уборки. Рядом стояла крупная женщина с темными волосами и натягивала на руки желтые перчатки.
Женщина взглянула на Лени и улыбнулась.
– Я тебя разбудила, милая? Извини, – произнесла она грубоватым мужским голосом.
Лени помотала головой:
– Нет, мне нужно было рано встать.
– Ну тогда ладно.
Лени подошла к тележке:
– А что вы делаете?
– Ну а ты как думаешь, милая? Убираюсь в комнате. Как обычно, когда съезжает постоялец.
– Но ведь Вивьен пока не собиралась съезжать?
– Что за Вивьен?
– Она занимала эту комнату. До конца недели.
Горничная покачала головой и расправила манжеты перчаток.
– Ничего не знаю. Мне поручено убраться в этой комнате, а значит, отсюда съехали.
– Вы уверены, что не ошиблись комнатой?
Приветливого выражения на лице женщины как не бывало.
– А тебе, собственно, какое дело? – спросила она.
– Нет, просто… я думала… ну, мы с Вивьен вчера виделись… и она не говорила, что собирается съезжать.
– Не мои проблемы. Мне поручено убраться.
Горничная взяла из тележки белую бутыль с распылителем и тряпку и скрылась в комнате.
Лени протиснулась мимо тележки и закрылась в ванной. Открыла кран, подождала немного, пока вода станет теплой, и встала под душ.
Она была сбита с толку. Сначала Вивьен пишет ей записку, а потом съезжает? Как это увязывается? Или она перебралась к этому миллионеру, с которым познакомилась накануне? Это смело даже для такой сумасбродной особы, как Вивьен. И почему она предлагала увидеться вечером?
Лени раздумывала над этим, пока мылась, и пришла к выводу, что для Вивьен подобное поведение вполне объяснимо. В конце концов, какое ей дело до Лени, если она могла спать на шелковых простынях и слуги подавали бы ей завтрак?
Они жили в совершенно разных мирах, и Лени заблуждалась, если полагала, будто существовали точки соприкосновения и при всех отличиях они бы нашли общий язык. Не было таких точек. Для этого мир Лени был слишком ограничен. По крайней мере, реальный мир. А мир фантазий и книг, напротив, был неизмеримо обширен и непостижим для людей вроде Вивьен.
Лени выключила воду, вытерлась и решила забыть Вивьен. Раз уж та повстречала своего миллионера, то сегодня вечером все равно не объявится.
У нее не хватило духу пройти по коридору в одном полотенце, поэтому она снова надела пижаму и вернулась в свою комнату. Горничная возилась в комнате Вивьен и не заметила ее.
Через час, когда Лени выходила из квартиры, горничной уже не было.
– Что у тебя с походкой? Спина болит?
– Стояк мешает, – огрызнулся Йенс и оставил без внимания средний палец от коллеги.
Этим утром он чувствовал даже те мышцы, о существовании которых не подозревал. Каждое движение сопровождалось болью, особенно острой в икрах и пояснице. Спуск по лестнице от квартиры до входной двери превратился в пытку. Йенс цеплялся за перила, как пожилой человек, – каковым он, собственно, и был.
К счастью, в управлении имелся лифт. Йенс не мог проявить слабость перед коллегами. Как он только что убедился, от них ничто не могло укрыться. Это же полицейские!
До приемной Ребекки Йенс держался с достоинством, хоть и немного скованно, как прежде заметил коллега. Ребекка была уже на рабочем месте и встретила его жизнерадостной улыбкой.
– Доброе ут… что это с тобой?
– Благодарю, ты тоже выглядишь отлично.
– Серьезно, что случилось? Поскользнулся в ванной?
Йенс видел, с каким трудом Ребекка сдерживает смех.
– Тебе все равно не понять.
– Это еще почему?
– Потому что ты катаешься в кресле, а не ходишь ногами.
– И чего же я не смогу понять?
– Я бегал, – признался Йенс, потому что без вразумительного ответа Ребекка от него не отстала бы. Он знал, какой она могла быть въедливой. – Давно забросил и вот снова начал, – добавил он.
Ребекка наконец не выдержала и рассмеялась, прикрыв рот ладонью, чтобы другие не услышали.
– Только попробуй кому-нибудь рассказать! – пригрозил Йенс.
– Когда планируешь первый марафон? – спросила Ребекка, отдышавшись.
Он потряс перед ней пальцем.
– Ты еще удивишься.
– Не сомневаюсь. И торжественно клянусь: если до этого дойдет, я буду катиться рядом, подавать тебе воду и батончики.
– Я тебе это еще припомню, имей в виду.
Ребекка послала ему воздушный поцелуй, и Йенс прошел в свой кабинет. Там включил компьютер и нашел в системе информацию по делу, о котором вспомнил накануне во время пробежки. Он уже не помнил дату, но по ключевым словам «Гамбург», «Кумюлентайх» и «труп» система выдала нужный результат.
С тех пор прошло два года, и дело так и не было закрыто. Йенс знал комиссара, который вел следствие. Он мог бы просто ознакомиться с фактами, но предпочитал личную беседу, по старинке. Поэтому набрал номер коллеги и договорился о встрече.
Спустя час Йенс уже был в ведомстве Вальтера Кнуфкена.
Несколько лет назад они вместе вели следствие в составе специальной комиссии и неплохо ладили. Кнуффи, как все его звали, был человеком добродушным и редко выходил из себя. Однако Йенс видел его в гневе. Нужно было постараться, чтобы довести Кнуффи до такого состояния, но если до этого доходило, в нем просыпался майор запаса.
Кнуффи был образцовым спортсменом и выглядел соответствующе. У него было загорелое лицо, даже зимой, поскольку он проводил все свободное время на воздухе. Кроме того, он отличался худобой, на теле не было ни грамма лишнего жира, а предплечья, казалось, сплошь состояли из сухожилий. За то время, что они не виделись, в ухоженной трехдневной щетине появилась седина.
Йенс вспомнил, почему они так хорошо поладили тогда: вечером никому из них не нужно было возвращаться к женам или семьям. По окончании рабочего дня они выпивали по кружке пива и спорили о деле. Ключевая догадка, которая и позволила успешно раскрыть преступление, пришла им голову практически одновременно.
Кнуффи поставил на стол две чашки кофе.
– Давно не виделись. Как поживаешь? – спросил он.
Йенс пожал плечами:
– Как обычно.
– Выглядишь не очень.
– Много работы, – уклончиво ответил он.
В этом ведомстве не было лифта, и ему пришлось в мучениях преодолевать два этажа. Но Йенс не собирался признаваться в этом такому образцовому спортсмену, как Кнуффи.
Тот закрыл термос, уселся на свой стул и с любопытством взглянул на Йенса.
– «Грязный Гарри» от тебя еще не отстал?
– Прилип как собачье дерьмо. Люди такое не забывают.
– Ну, нечасто случается, чтобы комиссар застрелил троих подозреваемых…
– Это были не подозреваемые, а виновные в причинении тяжких телесных повреждений. И хочу напомнить, что один из них умер от рикошета.
Кнуффи вскинул руки:
– Я тебя вовсе не упрекаю. Эти подоноки сами нарвались. Сомневаюсь, чтобы кто-то по ним горевал.
Йенс не виделся с родителями этих подонков, но полагал, что для них гибель сыновей все-таки стала трагедией, независимо от того, какими они были при жизни и что натворили. Когда на тебя нападают с ножом, не так уж трудно лишить кого-то жизни ради спасения собственной. Человек реагирует и действует без раздумий. Тяжело становится после, когда воспоминания не дают уснуть по ночам. Йенс ни с кем об этом не говорил. Да и к чему, собственно? Никто не в силах помочь ему, он должен преодолеть это самостоятельно. К тому же никому не было до этого дела. Интерес вызывал лишь заголовок о том, что полицейский застрелил троих двадцатилетних преступников. И то пару недель, пока первую полосу не заняла очередная сенсация.
– До сих пор удивляюсь, как быстро ты это перенес, – произнес Кнуффи, словно прочел его мысли.
– Перенес? – переспросил Йенс и сухо рассмеялся. – Да, можно и так сказать. Перенес и спрятал поглубже… – он многозначительно постучал себя по лбу, – и там оно будет храниться до конца моих дней.
Кнуффи кивнул, как будто понимал, о чем говорил Йенс. Но это было не так, потому что ему не приходилось направлять служебное оружие на человека и нажимать на спуск.
– По телефону ты сказал, что тебя интересует дело Леоне… – Кнуффи перешел к делу, и Йенс не возражал.
– Все так. Расскажи мне об этом деле.
– Что ты хочешь знать?
– Да лучше бы вкратце обо всем.
Кнуффи со вздохом откинулся на стуле. Было видно, как тяжело ему говорить об этом до сих пор не раскрытом деле. У каждого комиссара имелось в багаже по меньшей мере одно такое – и время от времени оно стучалось в двери памяти и напоминало о себе.
– Розария Леоне, из Рима, двадцать пять лет, красивая, самоуверенная, образованная. Приехала в Гамбург одна, будучи в отпуске. Пропала двенадцатого-тринадцатого мая шестнадцатого года. Поиски не увенчались успехом. А двадцать третьего сентября во время плановых работ в Кумюлентайх земснаряд вытащил из воды ее тело. Розария была замотана в проволочную сетку, из которых изготавливают клетки. Для тяжести в сетку были вложены камни. Если б не эти работы, тело никогда всплыло бы на поверхность. Разве что небольшими кусками, которые постепенно отделялись бы от трупа. Но их поедали бы рыбы.
– И нет сомнений, что это тело Розарии Леоне?
– Это подтвердил и тест ДНК, и сопоставление зубного статуса.
– Причина смерти?
– Не удалось определить после долгого пребывания в воде. Ввиду отсутствия других травм, судмедэксперт предположил смерть в результате удушения.
– А преступник?
Кнуффи снова вздохнул: