- Наш дар? - задумчиво переспросил юноша. Был он бледненький, светловолосый и на свету казался полупрозрачным, как привидение. Марта пыталась его откормить, но вредный монах через день вовсе не ел и пил только воду; не связывать же его по рукам и ногам? - Это сложно передать словами...
- Да уж попробуйте, - хмыкнула баронесса.
- Вы любите музыку, госпожа баронесса? - почему-то спросил брат Жан.
Марта развела руками:
- Да как сказать-то... Люблю, когда пляшут. А так, чтоб виолу там или клавикорды слушать, Мать Оамна упаси...
- Я слышу мир, как музыку, - сказал, глядя в пламя камина, монах. - Музыку Сотворивших. Это инструменты, которым нет имен. Их сотня, и они играют в унисон. А иногда в ней звучит фальшивая нота. Значит, кто-то попирает законы и заповеди.
- Иногда? - Марта хмыкнула. - Это разве что у вас в обители иногда, а у нас-то каждый день. Кто ворует, кто обманывает, кто врет...
- Это другая фальшь, простительная. Она не перебивает великую песню. А есть то, что нестерпимо для слуха таких, как мы. В этом и есть весь дар: слышать.
- А почему в монастырях живете?
- Слухом нужно обладать от рождения, но этого мало. Его нужно развивать. А потом сохранять, беречь... Обитель - это место тишины. В миру мне слишком громко.
- А посты зачем? Ряса эта ваша тонюсенькая, спите на камнях...
- Тело - это тоже песня. Громкая, настойчивая. Кто не может от нее отрешиться, не станет слышать других. Слышно будет только себя. Хочу - это очень шумно. Хочу набить живот, хочу мягкую перину, хочу горячей воды для умывания. Хочу, хочу... - брат Жан слегка улыбнулся, не отрывая взгляда от пламени.
- Значит, еретиков вы слышите? Как сторожевая собака вора?
- Примерно так, - кивнул монах. - Завтра я вновь уеду. Братья нашли странное место в лесу, там явно проводили обряд.
- Где? - живо заинтересовалась Марта. Разговоры про песни, конечно, интересны, но главное-то - расследование.
- В верховьях Ролены. Неподалеку от деревни Мариссель.
- У Мариссель? А где именно? Ближе к владениям Вассингов или к Цвегерсам?
- Трудно определить... я не хочу делать выводы, пока не увижу все сам.
- Ну, уже что-то, - обрадовалась Марта. - А поеду-ка я с вами, брат Жан. Вы у нас человек пришлый, а я эти места знаю.
- Хорошо, госпожа баронесса, - смиренно ответил монах.
Только наутро, собираясь в дорогу, Марта Брулен сообразила, что двое старших монахов - тоже местные, и она даром навязалась в попутчики к светловолосому юноше. Впрочем, он не отказался, а, значит, не увидел в том вреда. Если речь доходила до дела, то в упрямстве Блюдущим Чистоту не было равных. Они не спорили, не препирались - просто делали по-своему, так, как считали нужным. Власть мирская и власть церковная разделили полномочия еще в прошлом тысячелетии, раз и навсегда договорившись, что каждому свое, и четко определив, где чье. Церковь не может приказывать светским властям, светские власти не могут приказывать отцам Церкви, так что приходится договариваться по-дружески.
Договариваться с братом Жаном было легко и приятно: мальчишка хоть был тихим и чудноватым, но при том - разумным и покладистым. По крайней мере, пока у них с баронессой Брулен был общий интерес: найти убийц, проводивших загадочный богохульный обряд.
Снега в эту зиму намело необычно много. Знатные жирные сугробы громоздились по обочине дороги, уже начавшей раскисать. Пришлось ехать верхом, хорошо, что монахам ордена Блюдущих Чистоту устав не запрещал ездить на лошадях и в повозках. Пешком до Мариссель пришлось бы тащиться невесть сколько. Брат Жан был хорошим наездником, не в пример Марте, а двое старых монахов тоже сидели в седле с видом мучеников, хотя баронесса и велела подобрать для них самых смирных меринов во всей конюшне. Оба мрачных дядьки, которых Марта про себя звала Лысым и Красноносым, ехали с таким скорбным видом, что баронессе хотелось сделать что-нибудь глупое, как в семнадцать лет - заорать на весь окрестный лес рыбацкую песню или прокукарекать.
Плюхали по смеси снега с грязью лошади, падали на плащ Марты последние в этом году снежинки, крупные и пушистые. Вились в небе заполошные галки, предчувствующие весну. В этом году она обещала быть ранней. Навстречу попались две тяжело груженые телеги. Торговцы узнали баронессу и отсалютовали хлыстами, всадница кивнула с улыбкой. Она ехала рядом с братом Жаном, следом - трое солдат из замка, за ними - монахи. Замыкал процессию Хенриков помощник Эгберт, юнец вреднющий, но глазастый, как сам Хенрик.
Полянка в лесу ничем не отличалась от сотни подобных полянок по обеим берегам Ролены. Неудивительно, что обнаружить ее смогли только Блюдущие Чистоту с их особым нюхом, ну, или слухом, если все прочие братья были таковы, как юный монах Жан. Самая обычная проплешина между деревьями. Высокий орешник, кривоватые березки по краям поляны шириной в четыре десятка шагов. И - тишина. Ни скандальных галок, ни других птиц на пару миль вокруг.
Посреди поляны, в снегу - кострище. Точнее, это Марта сперва подумала, что кострище - а чем еще могло оказаться черное пятно? Но брат Жан жестом подозвал ее к себе, и баронесса увидела, что это снег почернел. Она стащила жесткую рукавицу и потерла глаза. Нет, черный снег никуда не делся. Баронесса Брулен склонилась, едва не ткнувшись носом в сугроб. Снежинки как снежинки, шесть концов, и блестят, как это свойственно замерзшей воде. Только вода была черной.
- Ахинея какая, - вздохнула Марта. - Расскажи кто, не поверила бы. Что это такое, брат Жан?
Монах был бледен, хотя, казалось бы, куда уж больше-то. Капюшон плаща он скинул, и видно было, что на висках набухли синие жилки. Губы побелели и плотно сжаты, в глазах страдание - словно у брата Жана ровно сейчас живот прихватило. Может, съел чего перед выездом? Ветчина несвежая оказалась?
- Обряд здесь проводили, - ответил подошедший Лысый монах. - Баронесса, могу я вас просить того... брата Жана не беспокоить?
- Да не буду, - Марта, подобрав юбку, пошла следом за монахом. Сапоги увязали в снегу по верхний край голенища. - Что его так скрутило-то?
- Понять нужно, куда след ведет, - невнятно объяснил Лысый.
Марта встала рядом со своей кобылой, со скуки разглядывая присыпанный снегом орешник. Высокие хлысты торчали как-то странновато, словно палки, воткнутые в землю. Приглядевшись, баронесса поняла, что они высохли на корню. Высохли и ветви одинокой ели, торчавшие в сторону полянки. Унылые желтоватые пятна на поредевшей хвое...
Недоброе дело сотворили в этом лесу.
Брат Жан наконец пошевелился. Слепым взглядом он обшарил лес и вскинул руку, указывая на восток. Не к Мариссель: туда было бы на юг. Монах, кажется, собирался идти напролом через лес, и Марта шагнула к нему, но на предплечье легла тяжелая лапа Красноносого. Судя по рукам и обветренной широкой физиономии, брат еще недавно был рыбаком.
- Нет, госпожа, не тревожьте его. Мы следом поедем, а он пусть идет. Верхом ему сбиться недолго...
- Да уж как скажете, - буркнула Марта. За бледненького монаха сердце болело, как за родного - вон, забрел уже в сугробы по пояс, небось, полны сапоги снега набрал, но не спорить же с Блюдущими: как ни крути, а им виднее.
Следом за братом Жаном, идущим по следу с целеустремленностью охотничьей собаки, ехали не меньше часа. Вдали уже показались крыши деревни - Марта пока не могла сообразить, какой. Может, Тольбе, может, Ахель. Молодой монах вдруг остановился и замер столбом. Только тогда Лысый подъехал к нему вплотную и попытался втащить в седло. Едва не уронил, бестолочь старая. На помощь пришел Эгберт и забрал полубесчувственного брата Жана к себе в седло.
Въехали в деревню. Особого переполоха не произвели: большинство жителей видали баронессу несколько раз в год, когда приезжали на торги. Устроено здесь все было вполне обычно: небольшая площадь в середине деревни, на ней маленькая беленая церковь, здание с зеленой крышей - управа, двухэтажный каменный дом старосты с петухом на флюгере... На площади стояла и единственная на всю деревню таверна, она же постоялый двор, она же читальня. К таверне и поехали: брата Жана нужно было уложить в постель.
Навстречу вышел староста, которому уже донесли, что приехали важные гости. Староста как староста, такой же обычный, как и деревня Тольбе. Рыжий, пузатый, в длинной темно-красной котте: видать, успел принарядиться. Плащ, на редкость добротный, не с кроличьим мехом, как обычно, а с чернобуркой, висел на сгибе руки и полами загребал снег. Видать, богато жили в Тольбе, что чернобурку валяли по земле...
- Добро пожаловать, госпожа баронесса, - в пояс поклонился староста. - Чем обязаны?
- А ничем хорошим, - прямо сказала Марта. Что-то ей в старосте не понравилось. Наверное, короткий испуганный взгляд, брошенный на троицу монахов. Эгберт помог баронессе спешиться, и она шагнула по вычищенной от снега брусчатке. - Пойдем, староста, в управу, говорить будем. Братья, вы со мной?
- Да, - ответил слегка ободрившийся брат Жан. Вот уж кому бы лечь да отдыхать, но если сам хочет...
- Как тебя зовут, староста?
- Петер Массе, ваша милость.
- Вот что, метр Массе... Вели-ка из таверны притащить обед на пятерых, - Эгберт обиженно скривился, - и вина горячего побольше. А остальных пусть устроят, и лошадей поставьте на конюшню.
- Да, ваша милость, все сделаем лучшим порядком...
В управе было чистенько. Добротная надежная мебель, основательная, как жители баронства, присыпанные свежими опилками полы, яркие клетчатые занавеси на окнах. Марта прошла в комнату с камином, сама пододвинула себе стул поближе к теплу и вытянула ноги. Молоденького монаха тоже устроили поближе к камину, остальные сели за длинный широкий стол. Баронесса пока молчала. Пусть говорят Блюдущие Чистоту, это их дело, а она послушает.
- Метр Массе, - начал Лысый. - Не хотите ли вы нам что-нибудь рассказать?