Не слишком удивительно для северянки - на тех землях многие обладают подобными дарами, чаще, чем на юге и в центральных землях, за исключением Эллоны.
Не стоит путать такое вот, случайное, пробуждение способности, дарованной от рождения, с откровением свыше. А вот прислушаться к словам девицы Эйма, да еще совпавшими с собственными - отчего ж и нет?
Следом за ощущением правоты и правильности пришла тревога. "Храним забытое!" - девиз рода Гоэллонов, и они впрямь знают столько, столько не во всяком монастыре. Не раз случалось так, что за списками старых книг приходилось обращаться к герцогам Эллонским. Они никогда не отказывали, конечно. Только порой казалось, что библиотека в замке Грив собиралась еще со времен, предшествовавших восхождению на престол короля Аллиона.
Среди того, что стоило не хранить, а забыть, было древнее еретическое поверье о том, что принесший себя в добровольную жертву Сотворившим может требовать исполнения любого желания. Чушь, глупость - и, хуже того, богохульство! - но иногда поверье всплывало, то на севере, то на юге, а куда чаще - в Тамере, только там увлекавшиеся чернокнижием дворяне забывали "себя" и в "добровольную", отчего-то считая, что и сгодится и жизнь раба.
В Тамере уличенных в кровавых жертвоприношениях казнили, как еретиков, наравне с "заветниками"; только каждая казнь закрепляла в памяти остальных проклятую богохульную гадость, при одной мысли о которой разумный верующий должен был бы преисполниться отвращения. Впрочем, отчаяние заставляет людей опускаться в любую грязь, нарушать закон и обычай, пренебрегать голосом разума.
Узнать, что твой предок прогневил Сотворивших... Прогневил настолько, что уже трех из Золотой династии поразило безумие... и не поразит ли оно младшее поколение? Юношу Алессандра - и, о чем думать еще страшнее - короля Собраны? Их потомков? И так - год за годом, поколение за поколением, если кто-то не осмелится принести себя в жертву, умоляя о прощении...
Это ли не повод для крайнего, предельного отчаяния?
Эллонских герцогов нельзя заподозрить в следовании древним ересям, но они разбираются в них не хуже расследователей из Ордена Блюдущих Чистоту. Разбираясь, можно перепутать надежду, пусть и призрачную, с настоящим заблуждением.
Ни кровавая жертва, ни молитва, прошептанная умирающим, не принесут плода, как не приносили его нигде и никогда; на чем только держится это проклятое поверье? Может быть, его подкрепляют отголоски слухов о ритуалах "заветников", но те-то взывают к Противостоящему, вот кто никогда не откажется от крови, а тем более - от отданной добровольно.
Хорошо еще, что без ритуала призыва Противостоящего кровь не поспособствует его приходу в мир; нет, но думать, что герцог Гоэллон последует примеру "заветников" и обратится к врагу рода человеческого - это уже нелепость, да и не может Искуситель избавить от гнева Сотворивших...
- Брат Жан! Я не хочу быть невежливой, но вы поклялись рассказать обо всем, что соберетесь делать...
- Я ничего еще не собираюсь. Мне просто подумалось... Возможно, я ошибаюсь. Я очень хотел бы верить в то, что ошибаюсь...
Высказывая свое соображение, монах внимательно следил за лицом северянки. Та слушала, широко распахнув глаза - но это было ее обычной манерой, а вот когда она стала кивать после каждой фразы, брату Жану вдруг стало очень грустно. Ему так хотелось, чтобы девица Эйма сморщила слегка курносый нос и сказала: "Ерунда это все! Этого не может быть, потому что...".
Ничего подобного она не сказала.
- Мне кажется, вы правы. Я ни разу не видела герцога Гоэллона, но много слышала от матери... мне кажется, он такое может.
- Может, - подтвердил Араон. - Но это же будет напрасно?!
- Его нужно остановить, - плавно поднялась Ханна. - И объяснить. Мы должны ехать!
- Куда это вы должны ехать? - встал навстречу монах. - Опомнитесь, госпожа Эйма! Вы должны ехать домой, к матери.
- И как же это вы меня заставите? - юная нахалка была ростом с брата Жана, в плечах - слегка пошире, а упертый в бок кулак наводил на мысль, что понадобится пара гвардейцев, чтобы вернуть ее в родные пенаты.
Гвардейцев же звать - напрямую не подчинятся, а доложить королю или регенту - нарушить клятву. Может быть, и стоит? Стоить будет если не жизни, то тяжелого увечья, и уж наверняка - немоты, и, разумеется, Араон не расскажет никому, в чем причина.
Коварные дети сумели поймать его в ловушку. Предусмотрительность, достойная лучшего применения...
- Мы поедем! - лучше не придумаешь, только отъезда Араона еще и не хватает! Да еще и на пару с этой ледяной девой; нет, это не ледяная дева - те, полюбив, тают, а эта цветет, как сирень в девятину святой Иоланды... это тоже какое-то проклятие Сотворивших!
- Одумайтесь! Араон, что скажет ваш брат? Оба ваших брата?! Госпожа Эйма, ваши мать и отец... вы оба не имеете права рисковать собой!
- Отец поймет, - решительно нахмурилась девушка. - И мать поймет. Вы знаете, кто моя мать? Она служила Собране десять лет! И рисковала уж куда больше, чем в поездке по собственной стране! Чем я хуже?
- С Элграсом ничего не случится, и с Фиором тоже. Конечно, они будут волноваться, но это не самое страшное в жизни, - Араон был куда тише, но в нем откуда-то появилась хорошая, спокойная мужская решительность. Удивительно не ко времени, но, надо понимать, несвоевременность юноше на роду написана... - А вот герцог Гоэллон... И еще Скоринг. Нет уж, мы должны его догнать! Пока еще не поздно успеть. Брат Жан, вы, кажется, умеете преследовать людей?
- Умею.
- Нам понадобится ваша помощь, - заявил принц. Властно так, как и подобало его высочеству - надо понимать, запоздало вспомнил все, чего ему учили пятнадцать лет кряду. - Без вас мы рискуем опоздать или заплутать.
- Араон, как вы назовете подобное предложение? - мрачно спросил брат Жан.
- Чудовищной наглостью, - улыбнулся белобрысый подросток. - Достаточно точно?
- Вполне. Что ж... вы не оставили мне иного выбора.
Сквозняк в душе подозрительно быстро затих, сменившись теплой звонкой уверенностью в своей правоте - это монаха окончательно доконало. Безумие, сущее безумие: срываться в обществе девушки и принца-подростка на розыски герцога Эллонского; но почему кажется, что это - единственно верное из возможных действий?
Потому что такова воля Сотворивших... или потому, что сам брат Жан только на три года старше девицы Эйма?
Саннио честно порывался не спать всю ночь; вопреки распоряжению или просьбе дяди, он собирался проводить его. Хотя бы из окошка вслед посмотреть. Да и после недавнего разговора заснуть казалось... кощунством. Самое то слово. Проснешься - и уже не сумеешь удержать то невероятное ощущение, которым пока полнилась грудь.
Рука на плече, и невозможно заглянуть в лицо, а до того - ровный спокойный голос, не менявший тона даже на самых жутких моментах рассказа...
Слишком хорошо понятно, что это было: прощание. Только ничего нельзя сделать. Лишь смириться. Больно, страшно, невозможно - а нужно. Придется - плакать в подушку, не стесняясь слез, надеясь только, что выходит достаточно тихо; любого вошедшего Саннио наверняка убил бы. Нельзя так, нельзя - говорить, что, наверное, не вернешься, а всем разговором давая понять, что точно. Говорить - а потом отправлять спать, обняв напоследок. Нельзя - а придется смириться, принять и вытерпеть.
Решимости, смирения и терпения хватило ровно до полудня: где-то за час до рассвета молодой человек все же заснул. За столом, в обнимку с чашкой бодрящего напитка. Обнаружил себя уже раздетым и в постели; Ванно объяснил, что молодой господин заснул и его уложили спать, как подобает.
- Очень крепко вы заснули, мы вас будили - бесполезно, - вздохнул слуга.
- Герцог уехал?
- Еще затемно.
Вместе с остатками сна куда-то делась и вчерашняя тупая покорность.
"Надо же было повести себя таким бараном! - негодовал Саннио. - Дурак, щенок, бестолочь паршивая, кролик безмозглый... Да разве можно было оставаться?! О чем я только думал?"
- Хорошая была чашка, - не без иронии заметил Бернар, указывая на обломки фарфора под кулаком. - Чем же она провинилась?
- Оставьте меня, - нахмурился молодой человек, отряхивая ладонь. - Я не хочу вас видеть до вечера.
- А я чем провинился? - еще ядовитее спросил капитан охраны.
- Остроумием не ко времени, - процедил Саннио, и Кадоль осекся. Эллонец коротко поклонился и вышел из столовой.
Половинка фаршированного яйца бегала по тарелке, юноша шпынял ее вилкой до тех пор, пока она не перелетела через узорчатый край и не шмякнулась на скатерть. Тут пришлось ее подцепить и поспешно сунуть в рот, ибо свинства за столом Саннио не переваривал.
Узнанная вчера тайна давила на плечи, и тяжесть ее казалась невыносимой. Говорить об этом с Фиором? Ему самому сейчас ничуть не лучше, и едва ли получатся взаимные утешения, скорее уж наоборот. Довериться кому-то постороннему? Можно ли? И кому? Священнику в соборе? Тот будет связан тайной исповеди, конечно, но что толку от слов чужого, в сущности, человека? Да и заранее можно угадать: в ответ услышишь проповедь о смирении и необходимости молиться и уповать на Сотворивших.
Узнав о проклятии, юноша более не имел ни малейшего желания на них уповать; если бы не та цена, о которой говорил - и не раз - герцог, он бы присоединился к бывшему регенту и помог ему всеми силами. Что там "заветникам" нужно? Золотая кровь? Да с удовольствием! Пусть "добрые" боги, одним махом обрекшие толпу весьма сомнительно виновных людей на гибель, подавятся...
И неважно, кто там в чьи уста проклятие вложил; эта тамерская жертва должна была умереть, когда решилась проклясть не только виновника, принца Эниала, но и всех прочих. Остальные ее не насиловали, и не помогали. Ладно, маршал Меррес тоже виноват. А Эллуа, отец которого был адъютантом при маршале? Он хоть что-то знал? Он по всем комнатам того дома должен был бегать, не приседая ни на минутку, чт