Гаврилов заглянул в листок, неумело разрисованный смешными рожицами, на Балагурова, комически потирающего бритую голову, и улыбнулся. Председатели тоже ожили, зашептались между собой. Этот Мязгут всегда отвертится, а тут Балагуров его поддел. Хорошо подсек, с блеском, такого хитреца не проведешь.
Баховей глядел на растерянно улыбавшегося Мязгута, и в глазах его метались досадливые огоньки.
— Ты кому же это очки втираешь, а? Ты забыл, что отчитываешься перед партией?!
Но грозный окрик действовал уже только на Мязгута, остальные почувствовали спад напряжения, улыбающийся секретарь обкома стал как бы ближе, он уже заступился за Балагурова, осудив прыть Мязгута, молодого да раннего, и сейчас о чем-то тихо переговаривался со Щербининым, склонившись к нему седеющей, коротко остриженной головой. Он улыбался, а не жевал взглядом пройдоху Мязгута и не ревел на него, как Баховей, а только улыбался, будто увидел проказу испорченного мальчишки.
Следующим докладывал Веткин, о котором ныне был напечатан в районной газете разносный фельетон.
Веткин был надломлен после войны личной драмой. Жена его, смазливая и нестрогая в исполнении супружеской верности, в войну погуливала и прижила ребенка, не исправилась она и после возвращения мужа, зная, что однолюб Веткин не бросит семью. И действительно, мужественный и чистый этот человек до самозабвения любил неверную свою Елену, обожал обеих дочерей, привык к неродному сыну и не представлял уже без них своей жизни. А жил он трудно. Он был инженером не только по образованию, он с детства тянулся к машинам, но и после демобилизации ему не удалось поработать по специальности. Недавний командир полка Баховей, с которым он прошел войну и которого уважал, сделал его председателем колхоза. «Ты коммунист, Веткин, партия знает, где ты нужней». И вот Веткин ездил за Баховеем из района в район, подтягивал отстающие колхозы, тяготясь своим председательством, мучился сердечной болью из-за жены и как-то незаметно опустился. Сейчас он был в том тяжелом, чадном состоянии похмелья, когда алкогольный жар залит и вот теперь дымят лишь шипящие потухающие угольки. Он стоял хмурый, опустив длинный синеватый нос в бумагу, и что-то бубнил, но так отрешенно и невнятно, что всем было неловко за него. Баховей, заметив, что секретарь обкома страдальчески поморщился и с жалостью смотрит на него, закричал:
— Что ты там шепчешь, на молитве, что ли!
— Неразборчиво написано, — прохрипел Веткин и этим окончательно рассердил Баховея.
Снимать придется, ничего не сделаешь. Напил носище-то, черт косматый, и о себе забыл, о своем колхозе. Завтра же надо снять, до конференции. Послать в колхоз инструктора, созвать расширенное заседание правления и заменить.
Веткин кое-как прочитал цифровые показатели и сел, вытирая рукавом пиджака вспотевшее лицо и шею. Пот с него лил так, будто вся кожа у него была в мелких щелях, как худая крыша колхозного свинарника.
Выступления двух председателей середнячков прошли незамеченными, а следующим слово попросил Мытарин. Не надо было давать ему слова сейчас, здесь не собрание, достаточно выступления Веткина, но Баховей сам два часа назад, обязал его выступить, к тому же Гаврилов может потребовать объяснения секретаря парторганизации колхоза. Под боком у райкома, а отстает.
Мытарин сразу обрушился на райком.
— Кто мы — хозяева или приказчики? — спросил он, выкатив свои рачьи глаза на Баховея.
— Кулацкой терминологией машешь, — сказал Баховей. Сказал, как ударил наотмашь.
Его поняли, притихли в ожидании, но за Мытарина заступился Балагуров, сказав, что за чужие грехи попрекать нельзя.
Мытарин говорил толково, предложения его были дельными и хорошо обоснованными, и когда он кончил, Балагуров весело захлопал в ладоши. Он сделал это как бы в шутку, но его поддержал Гаврилов, за ним дружно ударили своими лапищами председатели, поддержали секретари. Баховей растерялся и объявил десятиминутный перерыв.
Громыхая стульями и переговариваясь, все повалили в коридор курить. Баховей думал, что секретарь обкома останется с ним и можно будет поговорить с глазу на глаз, объяснить кое-что, но Гаврилов вышел вместе со всеми, рядом с ним катился сияющий Балагуров, вышагивал Мытарин, забегал и заглядывал им в лица виноватый Мязгут. В кабинете остался только Щербинин.
— Ну как? — спросил он, и Баховей почувствовал, что спрашивает не нынешний Щербинин, на которого весь этот год он глядел снисходительно и жалел его, а прежний, тот, перед которым он когда-то был мальчишкой.
— Ерунда, — ответил он. — Прожекты кулацкого отпрыска меня не смутят. И ваши с Балагуровым происки тоже.
— Это не прожекты и не происки, Роман, ты подумай. Давно тебе надо подумать, хоть уже и поздно для дела.
— Думаешь, начало конца? — спросил Баховей. Сейчас Щербинин был для него самым близким человеком, самым дорогим, и этот дорогой тоже был против него.
— Конец, — сказал Щербинин. — На конференции мы тебя добьем и похороним. Как секретарь ты уже лет пять лишнего живешь.
— Посмотрим, — сказал Баховей.
После перерыва порядок восстановить не удалось, председатели заговорили о своем наболевшем и не вынимали приготовленных бумаг. Выступление Межова тоже работало на его поражение. Баховей, однако, не сдавался.
— Вся эта болтовня о перестройке никому не нужна, — схватился он с Межовым. — Ты предлагаешь утководство, Балагуров тоже носится с реформами, а теперь и Мытарин туда же. Дезертиры! Паникеры! Трусы! Ведь твой совхоз выполнил план по мясу только наполовину. Проектами свои грехи хотите прикрыть? Ты ответь, как ты будешь выполнять остальной план?
— Я не буду его выполнять, — сказал Межов, ударив своими картечинами в гранитные глаза рассвирепевшего Баховея.
— Не будешь?! Тебе что же, государственный план — шуточки?! Ты знаешь, что у нас больше ста миллионов человек живет в городах, полстраны?! — Баховей встал. — Ты эти местнические интересы брось, шире думай. Вы посмотрите на него, — обратился Баховей к секретарю обкома, — вы только посмотрите, товарищ Гаврилов: директор совхоза стоит, как американский фермер, и говорит: «Не буду», а полстраны ждет от него мяса. Ему, видите ли, не выгодно, это не согласуется с его расчетами.
— Не согласуется, — сказал Межов. Гаврилов, глядя на него, улыбнулся.
— И все-таки вы не можете выполнить даже того, что должны. Объяснитесь поконкретней, товарищ Межов, почему вы не можете или не хотите выполнять установленный колхозу план?
Баховей, успокаиваясь, сел.
— Объясню, — сказал Межов… — План выполнить можно, но в следующем году государство не получит ни центнера свинины — все поголовье придется сдать на мясо.
— Вам что же, завысили план?
— Нам из года в год планируют увеличение поголовья свиней, — сказал Межов, — а нам надо отказаться от свиноводства совсем.
— Это не вашего ума дело, — отрезал Баховей. — У вас совхоз животноводческий? Животноводческий. Вот и давайте мясо.
— Не дадим, — сказал Межов. — Такой совхоз, на привозных-то кормах, можно организовать и на Марсе, а мы…
— Простите, — остановил его Гаврилов, — ваш совхоз создан, вероятно, недавно и нет соответствующих условий?
— Тридцать лет как создан, — досадливо сказал Баховей. — С его отцом создавали, и было хорошо, а он без году неделя пришел сюда и все хочет переделать по-своему. Работать надо, а не прожектерствовать!..
Щербинин одобрительно поглядывал на Межова и изредка кивал ему головой: не сдавайся, мол, держись, выручим.
— Нет, ты ответь, — наступал Баховей, — ты объясни свое непартийное поведение!..
— В самом деле, — вмешался Гаврилов, — вы что-то, товарищ Межов, действительно недопонимаете. Совхоз существует тридцать лет, какой же смысл менять его специализацию?
— Условия изменились, — сказал Межов. — Прежде у совхоза была своя кормовая база, после затопления ее не стало., Крупный рогатый скот пасем на островах, свиней держим круглый год в помещении, корма покупные. Это же всем известно.
— Извините, — сказал Гаврилов, — я не знал. Продолжайте, пожалуйста.
Межов покраснел. Он вдруг увидел себя со стороны, стоящего быком и ожидающего нападений, и ему стало неловко. Надо было не задираться, а просто объяснить, и все. Гаврилов действительно не знал о его совхозе.
Он рассказал о мелководьях волжского водохранилища, об использовании их для утководства, о том, какую это даст выгоду для совхоза и для района в целом, рассказал, что он уже договорился на свой страх и риск с птицесовхозом Татарии о закупке двух тысяч белых пекинских уток, намерен поместить их пока в свинарнике-откормочнике, поголовье которого отправил на мясо, и вот надо создавать ферму, а средств нет, потому что неплановое капитальное строительство банк не финансирует.
— Хорошо, мы это выясним, — сказал Гаврилов. — Вы останьтесь, мы после заседания с вами побеседуем. И вы, пожалуйста, останьтесь, — сказал он Мытарину.
После заседания Баховей пригласил Гаврилова к себе обедать, чтобы потом поехать в Березовку на открытие Дома культуры, но тот отказался.
— Вы поезжайте, а я поговорю вот с товарищами, — сказал он, разумея Межова и Мытарина.
Они уединились в кабинете Балагурова и просидели еще несколько часов, забыв об обеде. Баховей уехал в Березовку один.
IX
Вечером Балагуров позвонил в райисполком Щербинину. Тот сразу ощетинился, но все же на встречу согласился. «Только в райисполкоме, а не в райкоме», — сказал он. Это уж из самолюбия он сказал, из уязвленного самолюбия. Дело не в том, что председатель райисполкома и второй секретарь райкома почти равны по положению, а в том, что секретарь райкома Балагуров — соперник, бывший друг. Вот Щербинин и бесится. Шестьдесят лет, а ревнует, как мальчишка.
Первые встречи со Щербининым были тягостны внешним фальшивым спокойствием, которым они прикрывались от чужих любопытных глаз. Дальнейшая совместная работа на протяжении года только притупила остроту враждебности, ни на шаг не сблизив их друг с другом.