— И воду им подвозить, и горючее, и обед… Я обеими руками «за».
Добрый он, милый. Радуется чужому предложению, сам не додумался, но поддерживает сразу, не ревнив. Именно такого встречного предложения ждал Межов.
Распределив людей и оставшихся лошадей на работы, Межов выговорил заведующим центральными фермами: требуют резиновые сапоги, а куда проще договориться с агрономом и вывезти навоз с ферм на поля. Но тут Межов поторопился, его обвинения встретили дружный отпор: работа ручная, транспорта и людей не хватает, Костя Афонин пришел недавно, агрономом почти три года работал ты, вот и помалкивай в тряпочку, если не хочешь быть виноватым.
Закрывая наряд, Межов отметил, что все расходятся поспешно и с облегчением, ни у кого не возникло желания остаться с ним, спросить о чем-нибудь, посоветоваться. Или посоветовать. Ведь все они, кроме зоотехника и агронома, старше Межова, опытней.
Серафима Григорьевна ушла еще раньше. То есть он сам ее выпроводил. И вот надо сделать еще одно неприятное дело — поговорить с Владыкиным. Этот финансовый зубр встретит в штыки его решение об утководстве, а надо, чтобы он благоволил, иначе все пойдет прахом. Межов зашел в дымную бухгалтерию и спросил уборщицу, ожидавшую в уголке ухода «смолокуров» (иначе она не называла бухгалтеров), почему она топит помещение по-черному.
Уборщица поняла, засмеялась:
— По-черному, истинный бог по-черному! Как с утра зачнут, так и смолят, и смолят. Хоть бы вы их посовестили, Сергей Николаевич!
Владыкин, сбычившись, глянул на них поверх очков и досадливо завертел ручку арифмометра: ходят тут всякие, мешаются под ногами.
— Терентий Никанорович, зайдите ко мне на минутку, — попросил его Межов.
Владыкин оставил арифмометр и опять поглядел на него поверх очков:
— Рабочий день кончился, пригласите завтра.
Будто перед ним проситель. Проситель-посетитель. Впрочем, он любому может так заявить. Даже Баховею, даже самому господу богу.
— И об этом я хотел бы поговорить, — сказал Межов. Боковым зрением он перехватил торжествующий взгляд бухгалтера расчетной группы: вот, мол, как мы тебя! Опоздал к сроку и — в депоненты, хоть ты и директор.
Владыкин отодвинул кресло, тяжело поднялся и, сутулясь, прошел мимо Межова, показывая ему седой щетинистый затылок. Бухгалтер расчетной группы заулыбался: директор совхоза идет позади главбуха — будто мальчишка!
Разговор, как и следовало ожидать, сразу принял крутой оборот. Владыкин даже не дослушал Межова.
— Денег нет и до конца года не будет, — сказал он. — Кроме того, я думаю, что денег вы не получите и в новом году.
— Почему?
— Потому что планом утководство не предусмотрено. На каком основании вы затеваете это дело? Вы хотите изменить специализацию? А кто вам разрешил?
Этого не смутишь взглядом, не убедишь, ссылаясь на необходимость и целесообразность.
— Я взял это под свою ответственность, позвольте вам заметить. — «Старый ты черт, бумажная крыса! План, основание, разрешение… Исполнитель ты, чиновник, а я — хозяин!»
— Не позволю, — сказал Владыкин. — Это не частное предприятие, даже не кооперативное, а государственное.
Он сидел у стола, сухой, старый, большой, как высохший на корню дуб, и не понимал директора. Не хотел понимать.
— А если было бы частное? — Межов ударил в него черными картечинами глаз, но Владыкин лишь слегка усмехнулся.
— То есть предприятие частное, а вы распорядитель кредита, директор, так?
— Да.
— Если так, то вам нет необходимости спрашивать кого бы то ни было.
— А если бы кооперативное?
— То есть, проще, колхозное, а вы — председатель, так?
— Да.
— Если так, все проще: ставьте вопрос на собрании, и народ решит так или этак, он хозяин.
— А сейчас я не хозяин, за совхоз не отвечаю и кредитом не распоряжаюсь?
— Распоряжаетесь. В известных пределах.
— И пока эти пределы существуют, я ничего изменить не могу?
— Абсолютно точно — не можете. Вы будете составлять наряды на работы, следить за выполнением заданий, увольнять и принимать новых людей и подписывать бумажки. Какие вам дадут. Я работал в товарищеском банке, контролировал частные предприятия и вижу: вы не хозяин и за совхоз не отвечаете.
Вот поэтому он и глядит на меня как на пешку, подумал Межов. И на прежних директоров так глядел. Мы послушные исполнители, нас можно легко заменять, перемещать — ничто не изменится. Он даже не ссорится с нами — столь велика мера его презрения.
— А если я все-таки захочу стать хозяином?
— Не сможете. Вот вы начали новое строительство, а я уже завтра не приму к оплате ни одного наряда, не спишу расходы на транспорт и стройматериалы. Ни на копейку.
— А если я вам прикажу? Как распорядитель кредита.
— Только в письменной форме. И обязательно дважды. Первый ваш приказ я просто не выполню, а второй выполню и сразу сообщу в прокуратуру. Могу даже сказать вам, какая мера уголовного наказания предусмотрена за злостное нарушение финансовой дисциплины.
— Почему же злостное?
— Потому что вы ставите под удар своих рабочих и совхоз, расходуя средства не по назначению. Компенсировать эти расходы мы не сможем, неплановое капитальное строительство банк не финансирует.
Вот как оно поворачивается! Межов почувствовал, что его уверенно загоняют в угол и выхода из этого угла нет. Вот и прежний директор, наверное, так же метался первое время, пробовал что-то изменить, кричал, топал ногами, а Владыкин глядел на него как на ребенка и ждал, когда тот утихнет и станет слушаться взрослых. И он утих, стал послушным и пошел по гладкой дороге исполнительства.
— Что же мы будем делать? — спросил Межов. Вопрос против воли звучал беспомощно.
— Мы? — усмехнулся. Владыкин. — Мы — это уже кое-что, мы — это другое.
Межов почувствовал, что краснеет — горячо, мучительно, даже мочки ушей загорелись. Но взгляда не отвел, только поморщился, злясь на себя: вздумал искать помощи у этого мореного канцелярского дуба, надо же! А где еще ее искать? Он не знает всех этих финансовых хитро-мудростей, не знает даже толком своих прав и обязанностей, не учили его этому. Да и вообще учат ли директоров где-нибудь? Нет таких вузов.
Владыкин понял его состояние, смягчился.
— Вы тут ни при чем, — сказал он. — И мы, весь коллектив совхоза, тоже ни при чем. Изменить специализацию по своему разумению мы не можем, на то есть хозяева.
На столе заверещал телефон, Межов с досадой снял трубку. Звонил первый секретарь райкома партии Баховей. «Трудишься? — рокотал он тучным басом. — Молодец! Теперь поймешь, каково ходить в начальниках. Это тебе не агрономия — по полю гулять. Загляни-ка на минутку ко мне». А уж начало десятого. Межов сказал, что зайдет, и положил трубку.
— Значит, мы так ни к чему и не пришли, Терентий Никанорович?
Владыкин, опершись руками о колени, медленно поднялся со стула, поглядел сверху из-под очков.
— И не придем, товарищ Межов. Не от нас это зависит.
Межов улыбнулся: он уже слышал сегодня нечто похожее.
— Нет, Терентий Никанорович, зависит, и нам не все равно, поверьте.
— Прокурора не испугаетесь? — Не испугаюсь.
— Ну, ну.
И он побрел к двери, шаркая туфлями и укоряя Межова сутулостью и тяжелым затылком, седым и щетинистым.
IV
На второй этаж райкома — нижний занимали райком комсомола и парткабинет с библиотекой — вела крутая, в один марш лестница, застланная ковровой дорожкой. В весеннее и осеннее время эта дорожка доставляет много хлопот посетителям: обувь надо не просто вычистить, а вымыть у поставленной для этого перед крыльцом кадки, досуха вытереть — Баховей не терпел грязи и выпроваживал забывчивых из райкома.
Межов вымыл свои кирзовые сапоги, обтер висящей на кадке тряпицей, потом пошаркал подошвами о половик у входа и только после этого ступил на ковровую дорожку, оглядываясь, не оставляет ли следов.
Наверху его встретил выкатившийся из кабинета Баховея полный, бритоголовый Балагуров, второй секретарь райкома.
— Привет, Сергей Николаевич! Баховей вызвал? Ты, когда закончишь, ко мне заскочи, посоветоваться надо.
— Ладно… — Межов повесил плащ на стенку за спиной сонного дежурного, пригладил рукой волосы и вошел сквозь двойные, обитые черным дерматином двери в кабинет первого секретаря.
Баховей в темном полувоенном кителе с планкой орденских ленточек на груди сидел за столом и что-то писал в настольный календарь. Он кивнул Межову на стул, бросил карандаш в стакан и откинулся на спинку кресла. Лицо сердитое, глаза щурятся, в кабинете густо накурено. Опять, вероятно, выяснял отношения с Балагуровым.
— Я вот что тебя вызвал, Межов. На носу партконференция, хвосты надо подобрать. Как у тебя с планом по молоку?
— Квартальный выполнили, — сказал Межов, продолжая стоять. Он не понимал, к чему этот вопрос. Данные по всем показателям райком давно получил, они были напечатаны в районной газете. Начинал бы сразу о главном.
— А по мясу что отстаете? — Баховей взял со стола бумажку. — Квартальный на девяносто два процента, а годовой на сорок шесть. Так?
— Так, — сказал Межов, глядя Баховею прямо в зрачки: «Знаешь ведь все, к чему эта игра?»
— Ты меня взглядом не сверли, следователь ты, что ли!
— Завтра отправим семьдесят свиней, больше ничего нет.
— А до конца года? — Больше ничего.
— Ты это брось. План установлен? Установлен. Обязательства брали? Брали. Выполняйте!
Межов хотел рассказать, почему совхоз не может выполнить план мясосдачи, хотел посоветоваться насчет утководства, но понял, что Баховей занят не этим и слушать его не станет.
— Обязательство я не принимал, — сказал Межов. — Оно завышено, и план тоже завышен.
Баховей сурово сдвинул брови:
— План вам установлен государством, товарищ Межов, а обязательство брал коллектив совхоза, а не директор, которого мы сняли. Тебе сколько лет?
— Двадцать шесть, — сказал Межов.