– Как ты догадался, что тут есть чулан? – спросил я.
– Под лестницами всегда бывают каморки. Ты что, не читал леди Синтию Асквит? – Но в этот миг я понял, что он прекрасно знает мой дом. – Ага, – теперь он заговорил быстрее. – Трубы. Интересно, вода поступает к тебе прямо из подземного Флита? Это объяснило бы твое поведение.
– Какое еще поведение?
– Эй, а это что такое? – Слегка напрягшись, он выволок наружу деревянный ящик, прикрытый куском черной материи. Пока он стягивал ее, я отвернулся. – Игрушки, – сказал он. – Детские цацки. – На мгновение я закрыл глаза. Когда я повернулся снова, он вынимал оттуда картонную рыбку с жестяным крючком; рядом лежали кукла из тех, что надеваются на руку, и волчок. Я поднял маленькую книжку – ее страницы были сделаны из какой-то блестящей ткани.
– Это я помню, – сказал я, глядя на букву «Д», по которой карабкался ребенок.
– Что?
– Теперь я вспоминаю кое-что из своего детства. Это мои игрушки. Но откуда они взялись в этом доме?
Вдруг раздался громкий стук в парадную дверь; он был таким неожиданным, что мы на миг вцепились друг в друга. «Мэтью! Мэтью Палмер! Где там мое дитятко?» – это кричала в почтовый ящик моя мать, и в смятении я запихнул игрушки обратно в чулан и закрыл его: мне не хотелось, чтобы она увидела их у меня в руках. Дэниэл встал – он показался мне необъяснимо смущенным, – а я поспешил к двери; мать подставила мне щеку для поцелуя, и я уловил исходящий от ее кожи запах «Шанели». Этими же духами она пользовалась в годы моего детства.
– Миленок там машину ставит, – сказала она. – Может, и вовсе сюда не доберется. – Я представил ей Дэниэла, и она взглянула на него со странной смесью любопытства и отвращения. – Кажется, мы с вами встречались?
– По-моему, нет.
– Что-то в вас есть знакомое. – Она была словно озадачена. – Еще минутку, и вспомню.
Внезапно в холле возник Джеффри, и Дэниэл воспользовался секундной заминкой, чтобы улизнуть. Он опять показался мне каким-то пристыженным, а мать проводила его мрачным взором. В этот момент я заметил, как она постарела: она явно сбавила в весе, а ее правая рука легонько дрожала.
– Ну вот, – сказала она. – Покажи-ка нам с миленком свой дом.
Я подошел к двери и проследил, как Дэниэл отворяет калитку и, не оборачиваясь, торопливо уходит по Клоук-лейн. Мне вдруг захотелось поглядеть на дом сбоку; обогнув угол, я увидел на верхнем этаже заложенное кирпичом окно. Он знал о нем, точно так же как знал о чулане под лестницей. Теперь мне стало ясно, что он хорошо здесь ориентировался и, должно быть, нарочно привел меня туда, где хранились мои детские игрушки. Но разве такое возможно? Откуда ему все знать?
– А твой отец был темной лошадкой, – сказала мать, когда я вернулся в холл. – Это ж надо, припрятать целый дом для себя одного. – Она направилась в большую комнату так беззаботно, точно была здесь хозяйкой. – Пошаливал тут, наверное.
– По-моему, этот дом не слишком подходит для таких вещей.
– Много ты знаешь. – И опять я увидел, насколько глубока ее враждебность к отцу и даже ко мне; можно было подумать, будто когда-то она подверглась насилию с нашей стороны или нас разделяла кровная месть. – Ладно, ладно. Куда миленок-то задевался? – Я поглядел назад, но Джеффри уже исчез. В этом доме ничто не оставалось на месте.
– Я тут побродил малость, – сообщил он. Оказывается, он успел подняться без нас по лестнице, и меня внутренне покоробило его чересчур вольное поведение в доме моего отца. – А вы можете получить за него хорошие деньги.
– Я не хочу продавать его. Буду здесь жить.
Я порадовался, что голос мой прозвучал так ровно, и с удовольствием увидел на лице матери страх.
– Но ты же не станешь продавать дом в Илинге? – немедля спросила она. Чтобы помучить ее, я сделал недолгую паузу.
– Нет, конечно. Он ваш.
– Ты славный мальчик. – Мать явно вздохнула свободней и достала из сумочки зеркальце; поглядевшись в него, она смахнула с лица немного пудры. Я видел, как та осела на старые каменные плиты у нас под ногами. – Нельзя не признать, что ты лучше своего отца. – Я хотел спросить ее об игрушках, которые только что нашел, но у меня язык не поворачивался заговорить с ней о своем детстве. – Ну так как, ты покажешь мне дом?
Все шло хорошо, пока мы не поднялись на самый верхний этаж.
– Сколько тут пыли, – сказала она. – Весьма типично для твоего отца. – Она помахала рукой, точно отгоняя от себя муху или осу; но я ничего не заметил. Мы спустились этажом ниже, и я, к своему удивлению, обнаружил, что в моей спальне нет ни пылинки; словно кто-то позаботился о том, чтобы подготовить комнату к моему приходу. За неимением лучшего занятия Джеффри решил выступить в своей профессиональной роли инспектора и теперь увлеченно выстукивал стены и изучал потолок. Похоже, мать одобряла его действия: это выглядело так, будто дом, а следовательно, и мой отец, стали объектами некоего критического разбирательства, которое до сей поры все откладывалось.
– Что это было? – спросила она.
– Ты о чем?
– По-моему, там что-то мелькнуло. – Она указала на совершенно пустой участок стены под окном спальни.
– Муха, наверное, – сказал я. – Летняя муха.
Но затем, когда мы спустились по лестнице на первый этаж, она отшатнулась назад в ужасе.
– Там опять что-то проскочило. – Она смотрела туда, где была дверь, ведущая в полуподвал. – Ты видел? Как будто что-то живое. Маленькое.
Джеффри начал подтрунивать над ней.
– Глаза мою старушку подводят. Чего только не примерещится в ее-то возрасте.
Она осуждающе посмотрела на меня, словно я был в ответе за ее нелады со зрением.
– Пошли, – сказала она. – Закончим наш гранд-тур.
Я приблизился ко входу в подвал с некоторой опаской: неужели мать увидела мышь, а то и крысу? Я потряс ручку, стараясь произвести как можно больше шуму, и лишь потом отворил дверь.
– Идем вниз, – позвал я. – И здесь тоже был один из мрачных уголков земли [46].
Не знаю, почему мне взбрело в голову это сказать; она попыталась засмеяться, но по лицу ее пробежал ужас, снова доставивший мне удовольствие. Она пошла за мной по ступеням, но, дойдя до последней из них и оказавшись в самом подвале, испуганно огляделась.
– Здесь точно что-то есть, – сказала она. – Как будто вижу что-то краешком глаза, но это не соринка. Это здесь. – И вдруг опрометью кинулась мимо Джеффри обратно в холл.
Он повернулся и изумленно поглядел ей вслед.
– Что-то не похоже на вашу мамочку, – сказал он. Я провел его по подвалу и изложил ему гипотезу Дэниэла о постепенном оседании почвы под домом. Он очень заинтересовался этим и подошел посмотреть на метки над замурованной дверью.
– Городские власти тут ни при чем, – сказал он. – Не вижу в этих значках никакого смысла.
Я вдруг ощутил глубокую усталость и повернулся, чтобы уйти. Он с неохотой последовал за мной в холл; мать поджидала нас наверху, сидя на лестнице.
– Что там миленок тебе втолковывал? – она старалась сохранить шутливый тон, но у нее ровным счетом ничего не вышло. Раньше я никогда не видел на ее лице такого выражения – оно было одновременно и озабоченным, и мстительным.
– Я вынес свое суждение как инспектор.
– На твоем месте я не стала бы судить чересчур строго. – С гримасой отвращения она стряхивала что-то с рукава. – Еще напугаешь моего отпрыска. – По-прежнему кривясь, она перевела взгляд на меня. – Говорят, тараканы плодятся от грязи. Стало быть, поэтому у тебя их такая прорва? Какой мерзкий дом. Что-то случилось здесь, верно? Здесь несет дерьмом и помойкой. И все пропитано духом твоего отца. – Я поднимался по лестнице, чтобы помочь ей, но она вытянула руки, останавливая меня. – Ты тоже им пахнешь, – сказала она. – Всегда пах. – Она встала и посмотрела на меня так свирепо, что я инстинктивно прикрылся рукой, ожидая удара. Она рассмеялась. – Не бойся, – сказала она. – Твой отец все еще печется о тебе, правда? – Она спустилась к Джеффри, который взял ее под локоть и мягко вывел из дверей на улицу, не промолвив ни слова.
Я был так потрясен, что отправился к себе в комнату и лег на кровать, никуда в особенности не глядя. Что вдруг всколыхнуло эту безумную злобу? Я подошел к окну; они стояли в конце Клоук-лейн. Джеффри держал ее за талию; они тихо беседовали и бросали на дом взоры, в которых сквозило что-то вроде страха.
Я решил не мешкая принять ванну и дочиста оттерся найденной среди туалетных принадлежностей старомодной щеткой. Затем улегся в воду, как в постель, но вокруг было столько тумана и пара, что мне почудилось, будто я лежу в трубке из матового стекла, а вода омывает мне лицо и тело. Да, это был сон, ибо я протянул руку и коснулся стекла только что сформировавшимися пальцами. Преодолевая сопротивление, я попытался встать, и тут меня буквально обдало ужасом: что, если это была та тварь, которую она здесь видела? Что, если ее ярость подхлестнуло нечто, замеченное ею в подвале? Я медленно вылез из ванны и завернулся в полотенце так осторожно, точно вступал в какой-то совсем другой сон.
На следующее утро я поехал в Национальный архивный центр на Ченсери-лейн. Я часто работал в этом мрачноватом здании как раз напротив доходного дома Карнака и почти всегда получал от этого удовольствие; знакомые гулкие залы, мягкое освещение, приглушенные звуки, покрытые царапинами деревянные столы – все здесь как бы защищало меня и приближало к моему истинному «я». Большинство церковноприходских книг и налоговых реестров было уже перенесено на микрофиши, но я до сих пор предпочитал иметь дело с обычными томами, хранящимися в зале Блэр. Давнее знакомство с персоналом позволяло мне бродить тут как вздумается, и долгие методичные поиски привели меня к трем переплетенным в кожу фолиантам, содержащим записи прихода Св. Иакова в Кларкенуэлле за шестнадцатый век. Я насилу снял их с полок; они распространяли вокруг едкий запах древности и пыли, словно я держал в руках тела усопших, завернутые в саваны. Что ж, это сравнение было вполне обоснованным – ведь в них хранились имена, подписи, длинные перечни мертвых душ, уложенных друг на друга так же, как тела этих людей, наверное, покоились в земле. Я уже привык к особенностям письма шестнадцатого столетия, однако и мне было непросто разобрать отдельные слова, потому что чернила, которыми велись записи, совсем выцвели и стали бледно-коричневыми.