Взрыв ненависти между Эстебаном и Ферулой назревал постепенно. Они то притворялись, что заболели, то обижались на всякого рода мелочи, но раздражение все время нарастало и в конце концов захватило весь дом. Тем летом Эстебан вынужден был поехать в Лас-Трес-Мариас – в разгар работ Педро Сегундо Гарсиа упал с лошади, разбил голову и попал в больницу к монахиням. Едва Педро встал на ноги, Эстебан тотчас вернулся в столицу. Домой он ехал с дурным предчувствием, с жалким желанием, чтобы произошла какая-нибудь драма, хотя драма разыгрывалась уже давно. В город он прибыл в середине дня и поехал прямо в клуб, где сыграл несколько партий в бриску и поужинал, но его все время, неизвестно почему, мучило беспокойство и нетерпение. Во время ужина люстры, издав хрустальный звон, задрожали, но никто не поднял глаз, все продолжали есть, а музыканты играть, и только Эстебан вскочил, словно почувствовав неладное. Быстро доел, попросил счет и ушел.
Ферула, которую ничто не могло вывести из себя, вместе с тем никогда не могла привыкнуть к землетрясениям. Она уже не боялась призраков, которых вызывала Клара, и мышей в деревне, но землетрясения страшили ее невероятно, и ее трясло еще долго после каждого подобного случая. Тем вечером она, ощутив толчок, побежала в комнату Клары – та, выпив липовый настой, уже сладко спала. Феруле хотелось живого тепла, она легла рядом с Кларой, стараясь не разбудить ее, бормоча молитвы, чтобы не случилось сильного землетрясения. Здесь, в Клариной постели, ее и нашел Эстебан Труэба. Он пробрался в дом тихо, как вор; не зажигая свет, вошел в спальню Клары и разъяренным быком предстал перед женщинами, думавшими, что он еще в Лас-Трес-Мариасе. Он набросился на сестру с такой яростью, с какой набросился бы на любовника своей жены, выволок ее из кровати, протащил по коридору, выпихнул на лестницу и втолкнул в библиотеку внизу, а Клара, стоя в дверях спальни, громко вопрошала, что произошло. Оставшись наедине с Ферулой, Эстебан дал выход своему гневу – гневу неудовлетворенного супруга. Он высказал сестре то, что никогда не должен был бы говорить, кричал ей «мужеподобная» и «проститутка», обвинял ее в растлении его жены, в том, что она сбивает ее с пути истинного своими ласками старой девы, в том, что способствует Клариному сомнамбулизму, рассеянности, молчаливости и спиритизму, – во всем виновата она, его сестра, лесбиянка, она предается греху в его отсутствие, она пачкает имя его детей, честь дома и память их святой матери. Он вопил, что сыт по горло ее подлостью, что он выгоняет ее из дома, пусть немедленно уходит, он не хочет никогда больше видеть ее, запрещает даже приближаться к его жене и детям; сказал, что у нее всегда, пока он жив, будет вдоволь денег, как он и обещал однажды, но он убьет ее, если она только посмеет сунуться в его дом.
– Клянусь нашей матерью, я убью тебя!
– Я проклинаю тебя, Эстебан! – воскликнула Ферула. – Ты всегда будешь один, у тебя измельчают и душа, и тело, ты сдохнешь как собака!
И она ушла из «великолепного дома на углу» в ночной рубашке, ничего не взяв с собой, ушла навсегда.
На следующий день Эстебан Труэба пошел к падре Антонио и коротко рассказал ему, что произошло. Священник выслушал его с кроткой улыбкой, невозмутимо, как человек, слушающий эту историю уже не в первый раз.
– Что ты хочешь от меня, сын мой? – спросил он, когда Эстебан замолчал.
– Чтобы вы каждый месяц передавали моей сестре конверт с деньгами. Я не хочу, чтобы она в чем-либо нуждалась. Но знайте, я делаю это не из любви к ней, а во исполнение своего обещания.
Падре Антонио со вздохом взял конверт и хотел было благословить Эстебана, но тот уже вышел. Эстебан ничего не рассказал Кларе о том, что произошло между ним и сестрой. Сказал, что выгнал ее из дома, что запрещает в его присутствии упоминать о ней, и добавил, что если у Клары есть хоть капля достоинства, то она не станет говорить о Феруле и за его спиной. Приказал выбросить одежду сестры и все вещи, которые могли бы напоминать о ней, и сделал вид, что она умерла.
Клара поняла, что задавать вопросы бессмысленно. Пошла в швейную комнату и отыскала маятник, который служил ей для связи с призраками и являлся инструментом для концентрирования энергии. Разложила на полу карту города, подняла маятник над ней и стала ждать, когда он укажет ей адрес золовки; целый день пыталась это выяснить, но поняла лишь, что у Ферулы еще нет постоянного адреса. Поскольку маятник не помог, Клара стала ездить по городу в надежде, что инстинкт не подведет ее, но все было напрасно. Проконсультировалась со столиком о трех ножках, но ни один дух, знаток города, не появился, не пришел Кларе на помощь; она позвала золовку мысленно, но не получила ответа, не помогли и карты Таро. Тогда она стала расспрашивать ее подруг и всех, кто общался с Ферулой, но никто ее с той ночи нигде не видел. Поиски привели ее наконец к падре Антонио.
– Не ищите ее, сеньора, – сказал священник. – Она не хочет вас видеть.
Клара поняла: это и было причиной того, что не сработала ни одна из ее телепатических систем.
– Сестры Мора правы, – сказала она себе. – Невозможно найти того, кто не хочет быть найденным.
* * *
У Эстебана Труэбы начался период процветания. Всех его дел, казалось, коснулась волшебная палочка. Он стал богат так, как и мечтал. На концессию он смог приобрести еще и другие шахты, экспортировал за границу фрукты, организовал строительную компанию, а огромное имение Лас-Трес-Мариас по праву считалось лучшим в округе. Экономический кризис, который потряс всю страну, не затронул его. В провинциях севера сокращение производства селитры обрекло на нищету тысячи рабочих. Толпы голодных мужчин вместе с женами, детьми, стариками тащились по дорогам в поисках работы и в конце концов подошли к столице, образовав вокруг города пояс нищеты; люди жили на свалках, в жилищах, наспех сколоченных из досок или сделанных из картонных коробок. Они бродили по улицам – искали работу, но ее не хватало для всех, и мало-помалу беженцы, истощенные голодом, замерзающие, ободранные, доведенные до отчаяния, перестали просить работу и стали просить милостыню. Появилось много нищих. А потом и воров.
Таких ужасных холодов, как в том году, еще не бывало. В столице выпал снег, редчайшее явление, – все газеты на первых полосах подавали это как радостное известие, а на окраинах замерзающие дети синели от холода. Приюты всех бездомных не вмещали.
Именно тогда началась эпидемия сыпного тифа. Она пришла в бедные кварталы, но вскоре приобрела масштабы Божьего наказания. Тиф напал сперва на безработных, где царили голод, холод и грязная вода, а потом распространился повсюду. Больницы были переполнены. Больные ходили по улицам с безумными глазами, вылавливали у себя вшей и бросали их на здоровых. Болезнь вошла в каждый дом, поразила школы и фабрики, никто не мог чувствовать себя в безопасности. Все жили в страхе, отыскивая на своем теле признаки, предвещающие ужасную болезнь. Зараженные начинали дрожать от могильного холода в костях, а позже на них нападал столбняк. Потом они становились точно безумные, их сжигала лихорадка, они покрывались пятнами, испражнялись кровью, в бреду кричали, что горят или тонут, падали, ослабев на ватных ногах, во рту появлялась горечь, тело покрывалось гнойными пузырьками: красными, синими, желтыми, черными. Их рвало, выворачивало наизнанку, они взывали к Богу, моля о жалости и о быстрой смерти, потому что уже не выдерживали, голова разламывалась, а душа среди ужаса и зловоний жаждала покинуть тело.
Эстебан предложил было, чтобы спастись от эпидемии, переехать всей семьей в деревню, но Клара даже слушать его не захотела. Она была занята помощью бедным, и этой ее работе конца-края не было видно. Она уходила очень рано и подчас возвращалась в полночь. Клара сняла одеяла с кроватей, собрала одежду детей, пиджаки мужа. Все шкафы в доме опустели. Унесла все запасы пищи; Педро Сегундо Гарсиа отправлял из Лас-Трес-Мариаса сыры, яйца, копченое мясо, фрукты, кур, а она распределяла все это среди нищих, голодных, больных. Она похудела и осунулась. По ночам снова стала бродить, как сомнамбула.
Отсутствие Ферулы обернулось катастрофой для дома, и даже Нянюшка, которой всегда хотелось избавиться от нее, понимала, как худо без Ферулы.
Когда пришла весна и Клара немного отдохнула, она вновь ушла от реальности в грезы. И хотя она уже не могла рассчитывать на золовку, умевшую навести порядок в «великолепном доме на углу», она отмела от себя все заботы по дому. Все передала в руки Нянюшки и других слуг и погрузилась в мир духов и психических опытов. Заметки в ее дневниках той поры очень путаны, почерк потерял изысканность, каковая была ему всегда присуща. На некоторых страницах были выведены какие-то сплошные линии, в которых с большим трудом прочитывались малюсенькие буквы, а на иных листах едва вмещались три слова, так крупно они были написаны.
Вскоре вокруг Клары и трех сестер Мора собралась группа поклонников Гурджиева и розенкрейцеров, спиритов и представителей богемы; трижды в день они ели в «великолепном доме на углу» и занимались то беседами с духами трехножного стола, то чтением стихов последнего блистательного поэта, нашедшего прибежище у Клары. Эстебан не противился вторжению этих сумасбродов, он давно уже понял: нет смысла вмешиваться в жизнь жены. Но решил, что, по крайней мере, мальчики должны оставаться в стороне от магии; поэтому Хайме и Николас поступили в закрытый английский колледж. Там по любому поводу их пороли розгами, особенно Хайме, который насмехался над британской королевской семьей и в двенадцать лет заинтересовался учением Маркса, некоего еврея, призывавшего к революции во всем мире. Николас унаследовал от своего дедушки Маркоса дух искателя приключений, а от своей матери умение составлять гороскопы и угадывать будущее; но это, по мнению строгих воспитателей колледжа, являлось не преступлением, а просто эксцентричностью, так что ему доставалось меньше, чем брату.
В воспитание Бланки отец не вмешивался. Он считал, что ее судьба – выйти замуж и блистать в обществе, где способность общаться с умершими, если к этому относиться с улыбкой, могла бы казаться чрезвычайно привлекательной. Эстебан полагал: магия, как и религия и кухня, является сугубо женским делом, и, возможно, поэтому испытывал даже чувство сим