Между тем Хайме и Николас пользовались каникулами, вытворяя все то, что запрещалось в британском интернате: кричали до хрипоты, дрались по любому поводу; они превратились в двух грязных сопливых мальчишек, оборванных, колени в ссадинах, вши в волосах; наедались свежими фруктами, наслаждались солнцем и свободой. Убегали на заре и не возвращались до вечера, охотились на кроликов, кидая в них камни, катались верхом до изнеможения и выслеживали женщин, что стирали белье в реке.
* * *
Так прошло три года, пока землетрясение не изменило все в жизни. В конце каникул близнецы вернулись в столицу раньше остальных – с Нянюшкой, городской прислугой и большей частью багажа. Мальчики отправились прямо на занятия, а Нянюшка и слуги к приезду хозяев привели в порядок «великолепный дом на углу».
Бланка с родителями осталась в деревне еще на несколько дней. В то время Кларе снова стали сниться кошмары, она как лунатик бродила по коридорам, будила всех криками. Целые дни она была сама не своя, замечала предупреждающие знаки в поведении животных: курицы не неслись каждый день, коровы бродили испуганные, собаки выли как по умершим, выбегали из нор крысы, выбирались из своих потайных мест пауки и гусеницы, птицы покидали свои гнезда и стаями улетали, а их птенцы кричали на деревьях от голода. Она неотрывно смотрела на еле заметный столб белого дыма, поднимавшегося над вулканом, видела изменения в красках неба. Бланка готовила ей успокаивающий настой и делала теплые ванны, а Эстебан достал старую коробочку гомеопатических пилюль, но кошмары продолжали сниться.
– Земля будет дрожать! – говорила Клара, все более бледная и взволнованная.
– Боже, Клара, да она всегда дрожит! – отвечал Эстебан.
– На этот раз будет иначе. Погибнет десять тысяч человек.
– Да столько людей и во всей стране не наберется, – смеялся он.
Землетрясение началось в четыре утра. Клара проснулась немного раньше от кошмарного апокалипсического сна – ей снились растерзанные лошади, люди, ползающие под камнями и среди разверзшейся земли, целые дома, уходящие в пропасть. Она встала, мертвенно-бледная от ужаса, и побежала в комнату Бланки. Но Бланка, как и в другие ночи, закрыла дверь на ключ и ускользнула через окно. В последние дни перед возвращением в город летняя страсть разгорелась пуще прежнего, перед неизбежной разлукой молодые люди пользовались любой возможной минутой для любви. Ночи они проводили на реке, не ощущая холода и усталости, обнимая друг друга с силой отчаяния, и, только увидев первые лучи пробуждающегося утра, Бланка возвращалась домой и влезала в окно, когда уже пели петухи. Клара подошла к дверям комнаты дочери и попыталась открыть их, но они были закрыты на ключ. Постучалась и, так как никто не ответил, побежала, обогнула дом, увидела открытое настежь окно и измятые гортензии, посаженные Ферулой. Мгновенно она поняла причину изменившегося цвета ауры Бланки, ее круги под глазами, отсутствие аппетита и молчаливость, ее утреннюю сонливость и ее вечерние акварели. В этот самый момент началось землетрясение.
Клара почувствовала, что земля трясется, и, не в силах удержаться на ногах, упала на камни. Плитки черепицы сорвались с крыши и посыпались с оглушительным грохотом. Клара увидела, что стена из необожженного кирпича разломилась, словно от удара огромного топора, земля раздвинулась так, как она это уже видела в своих снах, огромная трещина, поглотив курятники, корыта для стирки белья и часть скотного двора, разошлась перед нею. Резервуар с водой закачался и рухнул на землю, вода, тысяча литров, пролилась на уцелевших кур, в отчаянии захлопавших крыльями. Вулкан выбросил огонь и дым, подобно разъяренному дракону. Собаки сорвались с цепи и умчались, обезумев; лошади, которые избежали гибели в конюшне, нюхали воздух и ржали от ужаса, боясь выбежать в открытое поле, тополя качались, как пьяные, а некоторые рухнули, вывернув корни, раздавив воробьиные гнезда. Самым чудовищным был грохот в глубинах земли – одышка великана еще долго наполняла воздух ужасом. Клара попыталась дотащиться до дома, звала Бланку, но хрипы земли заглушали ее крики. Она видела, как крестьяне в страхе выбегали из своих домов, взывая к Небу, обнимая друг друга, тащили за собой детей, ногами подгоняли собак, подталкивали стариков, пытались спасти свой жалкий скарб среди обваливавшихся кирпичей и крыш, в нескончаемом гуле конца света, идущем из недр земли.
Эстебан Труэба появился на пороге дома в тот момент, когда дом раскололся, как яичная скорлупа, и в облаке пыли рухнул, придавив хозяина грудой обломков. Клара поползла туда, зовя его, но никто не ответил.
Первый толчок длился почти минуту и был самым сильным из тех, что случались прежде в этой стране катастроф. Он стер с лица земли почти все, что на ней находилось, остальное довершили более слабые толчки, которые сотрясали страну до рассвета. В Лас-Трес-Мариасе ждали восхода солнца, чтобы сосчитать мертвых и отрыть погребенных, еще стонавших под обломками, среди них и Эстебана Труэбу, о котором знали, где он находится, но которого не надеялись откопать живым. Понадобились четверо мужчин – ими командовал Педро Сегундо, – чтобы разрыть холм пыли, черепицы и кирпичей, заваливших хозяина. Клару оставила ее ангельская рассеянность, она помогала оттаскивать камни с поистине мужской силой.
– Нужно отрыть его! Он жив, он слышит нас! – уверяла Клара, и это придавало им силы продолжать работу.
С первыми лучами солнца объявились невредимые Бланка и Педро Терсеро. Клара накинулась на дочь и надавала ей пощечин, но тут же обняла ее, плача, радуясь, что она жива и стоит рядом с ней.
– Твой отец там! – показала Клара.
Молодые люди принялись за работу наравне со всеми остальными и на исходе часа, когда в этом мире тоски взошло солнце, вытащили хозяина из его могилы. Столько костей у него было переломано, что невозможно было сосчитать, но он остался жив, и глаза были открыты.
– Нужно отвезти его в поселок, чтобы осмотрели врачи, – сказал Педро Сегундо.
Стали думать, как везти его, чтобы кости не вылезли из тела Эстебана Труэбы, словно из разорванного мешка, но тут пришел Педро Гарсиа, старик, – из-за слепоты и старости он перенес землетрясение без волнений. Он присел рядом с раненым, с большой осторожностью ощупал руками, как бы рассматривая своими старыми пальцами, его тело, пока каждый кусочек кожи, каждый перелом не оказался запечатленным в его памяти.
– Если вы его тронете, он умрет, – высказал он свое мнение.
Эстебан Труэба был в сознании, слышал его и, вспомнив о термитной напасти, понял: старик – его единственная надежда.
– Слушайтесь старика, он знает, что делает, – пробормотал хозяин.
Педро Гарсиа попросил принести одеяло, сын и внук положили на него хозяина, осторожно подняли и переместили на стол, который соорудили в центре того, что прежде называлось патио, а теперь стало просветом среди щебня, погибших животных, плачущих детей, воющих собак и бормочущих молитвы женщин. Из-под руин извлекли бурдюк вина, которое Педро Гарсиа разделил на три части: одну для того, чтобы обмыть тело раненого, другую для того, чтобы дать ему выпить, а третью предусмотрительно выпил сам, прежде чем начал соединять кости, одну за другой, терпеливо и спокойно, то вытягивая здесь, то прилаживая там, вставляя каждую на свое место, накладывая лубки, заворачивая их в обрывки простыней, бормоча заклинания святых целителей, взывая к счастливой судьбе и святой Деве Марии, – при этом он слушал крики и проклятия Эстебана Труэбы, не меняя покойного выражения своего лица. На ощупь он воссоздал тело так хорошо, что врачи, осмотревшие Эстебана Труэбу потом, не смогли поверить, что это было возможно.
– Я бы даже и не пытался его лечить, – признавался доктор.
Землетрясение повергло страну в траур. Мало того, что земля содрогнулась – море отступило на несколько миль и вернулось гигантской волной, забросив корабли на холмы далеко от берега, оно унесло деревушки и домашний скот, размыло дороги и залило более чем на метр острова на юге. Некоторые здания рухнули, как раненые динозавры, другие рассыпались, как карточные домики, мертвых считали тысячами, и не было ни одной семьи, где не оплакивали бы близких. Соленая морская вода погубила урожай, во многих городах и поселках вспыхнули пожары, наконец, потекла лава, и в близлежащих к вулкану деревнях все покрыл пепел – словно венец кары. Люди уже не спали в домах, боясь повторения катастрофы, они ставили палатки в пустынных местах, на площадях и улицах. Солдаты вынуждены были взять на себя ответственность за наведение порядка, мародеров расстреливали на месте, потому что, пока христиане в церквях взывали о прощении за грехи и молили Бога смягчить свой гнев, воры рыскали в руинах и, если видели торчащее ухо с серьгой или палец с перстнем, отсекали их ударом ножа, невзирая на то, мертва ли жертва, или только находится в плену развалин. Зерно сгнило, и это вызвало тяжелые заболевания по всей стране. Остальной мир, слишком озабоченный войной, едва ли узнал о том, что природа обезумела в этом далеком уголке планеты, но тем не менее стали поступать медикаменты, одеяла, продукты и строительные материалы – все это терялось в таинственных лабиринтах общественного управления, и годы спустя в дорогих магазинах еще можно было купить североамериканские консервы и сухое молоко из Европы по цене самых изысканных товаров.
Эстебан Труэба, снедаемый нетерпением, провел четыре месяца в бинтах, гипсе, лубках и пластырях, в пытке жжением и неподвижностью. Характер его ухудшился настолько, что уже никто не мог переносить его капризов. Клара осталась в деревне ухаживать за ним, и когда восстановили связь и порядок, Бланку отправили в интернат, потому что мать не могла заботиться о ней.
Землетрясение застало Нянюшку в кровати. Несмотря на то что в столице оно чувствовалось меньше, чем на юге, Нянюшку убил страх. «Великолепный дом на углу» трещал, как орех, в стенах возникли щели, в столовой дивная люстра с хрустальными подве