земле другого, более приятного места, чем эта забытая богом страна. Француз не рассказывал о своей личной жизни, лишь благодаря незаметным обмолвкам проницательный собеседник мог представить себе блистательное прошлое графа, его несметное состояние и поистине благородное происхождение. Никто толком не знал о его семейном положении, о его возрасте, его фамильных корнях и о том, в какой части Франции он родился. Клару таинственность графа настораживала, она пыталась узнать истину с помощью карт Таро, но Жан не позволял угадывать его судьбу или исследовать линии руки. Не знал он и свой знак зодиака.
Эстебана Труэбу все это ничуть не заботило. Для него было достаточно, что граф всегда готов развлечь его партией в шахматы или домино, что он хитроумен и симпатичен и никогда не просит денег в долг. С тех пор как Жан де Сатини появился в доме, легче стало переносить деревенскую скуку, ведь в пять часов дня в деревне уже нечего делать. Кроме того, зависть соседей тешила тщеславие Эстебана.
Прошел слух, что Жан де Сатини домогается руки Бланки, однако в округе его не перестали считать завидным женихом. Клара прониклась к нему некоторым уважением, хоть и не стремилась увидеть его рядом с дочерью. Бланка со временем привыкла к его присутствию. Он был так скромен и мягок в обращении, что мало-помалу она забыла о его предложении, даже стала подумывать, что это была едва ли не шутка. Она снова достала серебряные канделябры, выставляла на стол английский сервиз и надевала городские платья, когда по вечерам собирался кружок друзей. Часто Жан приглашал Бланку в поселок или просил сопровождать его во время многочисленных визитов. В этих случаях Клара вынуждена была отправляться с ними, так как в соблюдении подобного рода условий Эстебан Труэба был неумолим: он не желал, чтобы его дочь видели наедине с французом. Зато он позволял им свободно гулять по имению при условии не слишком удаляться от дома и возвращаться до темноты. Клара говорила мужу, что если тот беспокоится за дочь, то прогулка вдвоем намного опаснее, чем чашка чаю в имении Ускатеги, но Эстебан был уверен, что бояться следует не Жана – ведь его намерения благородны, – а злых языков, которые не пощадят чести его дочери. Деревенские прогулки мало-помалу сделали Жана и Бланку добрыми друзьями. Они хорошо ладили друг с другом. Обоим нравилось выезжать верхом по утрам, захватив корзину с завтраком и несколько чемоданчиков Жана из кожи и парусины. Граф пользовался любыми остановками, чтобы выбрать красивый вид и на его фоне сфотографировать Бланку, хоть она противилась и ощущала себя несколько смешной. На проявленных снимках она улыбалась неестественной улыбкой, поза казалась неудобной, а вид несчастным. По мнению Жана, она не умела держаться перед объективом естественно, а Бланка жаловалась, что он заставлял ее как-то странно поворачиваться и не дышать в течение нескольких секунд, пока запечатлевал картинку. Обычно они выбирали тенистые места под деревьями, расстилали одеяло на траве и удобно устраивались на несколько часов. Говорили о Европе, о книгах, о разных событиях в семье Бланки и о путешествиях Жана. Она подарила ему одну из книг Поэта, и ему так понравилось, что он выучил длинные отрывки наизусть и декламировал их без запинки. Он говорил, что это лучшие стихи из всех, которые он читал, и что даже на французском языке, языке искусства, нет ничего, что могло бы с ними сравниться. Они не говорили о чувствах. Жан был внимателен, но ни о чем не просил и ни на чем не настаивал, он шутил и вел себя по-братски. Если он целовал Бланке руку, прощаясь, то делал это с видом школьника, для которого в этом жесте воплощался романтизм. Если его восхищало платье, кушанье или ее рождественская фигурка, в его тоне неизменно сквозила легкая ирония, что позволяло воспринимать фразу по-разному. Если он срывал цветы для нее или помогал спешиться, он проделывал это весело, превращая галантность в дружеское внимание. Чтобы предупредить его, Бланка при всяком удобном случае давала понять, что не выйдет за него замуж даже после смерти. Жан де Сатини улыбался своей очаровательной улыбкой соблазнителя, не говоря при этом ни слова, и Бланка лишь успевала отметить, что он гораздо стройнее, чем Педро Терсеро.
Бланка не подозревала, что Жан следил за ней. Он много раз видел, как она вылезала из окна в мужском костюме. Он следовал за ней какое-то время, но вскоре поворачивал назад, боясь, что в темноте на него нападут собаки. По направлению, которое она выбирала, он догадался, что она всегда шла к реке.
Между тем Труэба все не мог принять окончательное решение относительно шиншилл. В качестве эксперимента он согласился установить одну клетку с несколькими парами грызунов, копируя в маленьком масштабе большое образцовое производство. Впервые он увидел, как Жан де Сатини работает, засучив рукава. Тем не менее шиншиллы заразились какой-то болезнью и сдохли менее чем за две недели. Даже их шкурки не смогли выделать, потому что шерсть сделалась матовой и отваливалась от кожи, как перья от птицы в кипящей воде. Жан с ужасом смотрел на облезшие трупы с вытянутыми лапами и закатившимися глазами, они развеяли все его надежды. Эстебан Труэба при виде массовой гибели грызунов утратил всякое желание начать скорняжное дело.
– Если бы чума поразила огромное хозяйство, я был бы полностью разорен, – заключил Труэба.
В хлопотах по поводу чумки у шиншилл и вылазок Бланки граф даром терял время. Его стали утомлять пустые хлопоты, он подумал, что Бланка никогда не оценит его чар. Он понял, что пора ускорить дело, не то наследницу получит другой претендент. Кроме того, ему нравилось, что девушка поправилась, а приятная томность смягчала ее сельские манеры. Он предпочитал женщин спокойных и здоровых, и Бланка, откинувшаяся на диванные подушки в часы сиесты, напоминала ему мать. Иногда она волновала его. По незначительным мелочам, неуловимым для других, Жан научился угадывать, когда Бланка намеревается совершить ночное путешествие на реку. В этих случаях девушка отказывалась от ужина под предлогом головной боли, рано уходила к себе, глаза ее странно блестели, а в жестах, которые он уже выучил, появлялось особое нетерпение. Однажды ночью он решил следовать за ней до конца, чтобы покончить с этим досадным недоразумением, которое грозило продолжаться вечно. Он был уверен, что у Бланки есть возлюбленный, но надеялся, что это не слишком серьезно. Лично он, Жан де Сатини, не был одержим идеей фикс по поводу девственности, и не это было ему нужно, когда он просил руки Бланки. Его интересовало в ней нечто совсем иное, чего нельзя было утратить, наслаждаясь свиданиями у реки. После того как все разошлись по своим комнатам, Жан де Сатини остался в темной гостиной, прислушиваясь к шумам в доме. Когда, по его расчетам, должна была показаться Бланка, он вышел в патио и спрятался в тени деревьев, поджидая ее. Прошло полчаса, но ничто не смутило покой этой ночи. Ему стало скучно ждать, и он уже собирался уйти, когда заметил, что окно Бланки открыто. Он понял, что девушка убежала раньше, чем он расположился в саду.
Заклиная, чтобы собаки не разбудили весь дом своим лаем и не набросились на него, он направился к реке по тропе, которой ходила Бланка. Ему было непривычно в легких туфлях ступать по вспаханной земле, перепрыгивать или обходить камни, но ночь была такой светлой, а полная луна освещала небо поистине фантастическим сиянием. У него исчез даже страх перед внезапным появлением собак, он наслаждался красотой ночи. Четверть часа спустя он заметил первые заросли камышей на берегу, и тогда, удвоив осторожность, стал приближаться, стараясь не наступать на ветки, которые могли бы выдать его. Луна отражалась в воде хрустальным блеском, и свежий ветерок слегка покачивал камыши и вершины деревьев. Царила полнейшая тишина, и казалось, все происходит в чудесном сне, где он шел и шел, не продвигаясь вперед, оставаясь все на том же заколдованном месте, где время остановилось, и хотелось дотронуться до деревьев, так близко они стояли, но касался он пустоты. Граф должен был сделать над собой усилие, чтобы вернуть привычное окрашенное прагматизмом состояние духа. В излучине реки, среди огромных серых камней, освещенных луной, он увидел их так близко, что почти мог дотянуться до них. Оба были обнажены. Мужчина лежал на спине, закрыв глаза, но не трудно было узнать в нем священника-иезуита, который помогал во время панихиды по старому Педро Гарсиа. Это удивило графа. Бланка спала, голова ее лежала на смуглом, гладком животе возлюбленного. Слабый свет луны отбрасывал металлические отблески на их тела, и Жан де Сатини вздрогнул, пораженный гармонией, в этот момент Бланка показалась ему совершенной.
Все было гораздо серьезнее, чем он воображал. В позе влюбленных граф увидел небрежность, свойственную тем, кто знает друг друга очень давно. Все это не было похоже на летнее эротическое приключение, как он предполагал, а скорее на прочный союз, где соединились и плоть и дух. Жан де Сатини не знал, что Бланка и Педро Терсеро спали так в первый же день, когда познакомились, и что делали так всегда, когда могли, в течение всех этих лет, но тем не менее он смог почувствовать это.
Стараясь не издать ни малейшего шума, чтобы не спугнуть их, он повернулся и пошел обратно, размышляя, как к этому отнестись. Когда он вернулся в дом, то уже принял решение рассказать обо всем отцу Бланки. Гнев Эстебана Труэбы казался ему лучшим средством решить проблему. «Пусть уладят это между собой», – подумал он.
Жан де Сатини не стал дожидаться утра. Он постучался в двери спальни своего амфитриона и, прежде чем тот совершенно очнулся от сна, изложил ему свою версию случившегося. Сказал, что не мог спать из-за жары и, чтобы подышать воздухом, пошел по направлению к реке и там увидел гнетущее зрелище: будущая невеста спала в объятиях бородатого иезуита; оба были нагие. На мгновение это сбило с толку Эстебана Труэбу, он не мог вообразить свою дочь, спящей с падре Хосе Дульсе Марией, однако тут же понял, что произошло, догадавшись об издевке, жертвой которой стал во время похорон старика. Соблазнителем не мог быть никто иной, кроме как Педро Терсеро Гарсиа, – проклятый сукин сын, он заплатит за это жизнью. Эстебан Труэба поспешно натянул брюки, надел сапоги, вскинул ружье на плечо и сорвал со стены хлыст.