ые формальности, но все разбивалось о стену бюрократического непонимания. Он никогда не узнал, что за пикапом с полицейскими и неподписанными документами стоял его отец, который не желал допускать подобную авантюру. Устав бороться, Николас убедился, что полет осуществим только нелегально, а это оказалось невозможно ввиду размеров воздушного корабля. Им овладела тоска, наступил кризис, из которого его вывела мать. Она посоветовала пустить материалы воздушного шара на какую-нибудь практическую цель, чтобы не потерять затраченные деньги. Николас задумал открыть предприятие по изготовлению бутербродов. В его планы входило продавать бутерброды с курятиной, завернутые в куски ткани от шара. Обширная кухня в их доме представлялась ему идеальной для подобного производства. Сады за домом наполнились курами, привязанными за лапы, которые покорно ждали своей очереди, а два мясника, специально нанятые, обезглавливали их одну за другой. Когда весь патио был в перьях, статуи богов Олимпа обрызганы кровью, от запаха крепкого бульона всех тошнило, а от вынутых потрохов мухи разлетались по всему кварталу, Клара положила конец этой бойне. Нервный срыв чуть было не вернул ее к временам немоты. Этот новый коммерческий крах не слишком огорчил Николаса, потому что его самого тошнило от этой резни, да и совесть была неспокойна. Он смирился с утратой того, что вложил и в это предприятие, и заперся в своей комнате, чтобы придумать, каким образом ему теперь зарабатывать деньги и развлекаться.
– Уже давно я не вижу здесь Аманду, – подсказал Хайме, не в силах побороть нетерпение сердца.
В этот момент Николас вспомнил о девушке и подсчитал, что не видел ее вот уже три недели, что она не присутствовала ни при его провалившейся попытке подняться на воздушном шаре, ни на открытии домашнего производства бутербродов. Он спросил о ней у Клары, но его мать тоже ничего не знала о девушке и даже стала понемногу забывать ее. Ее память неизбежно должна была приспособиться к тому, что через дом проходило столько людей, что, как она говорила, сердца не хватило бы сокрушаться обо всех, покинувших его. Тогда Николас решил найти Аманду, так как почувствовал, что ему не хватает этой беспокойной бабочки, и ее молчаливых и жарких объятий в пустых комнатах «великолепного дома на углу», где они предавались этому занятию всякий раз, когда бдительность Клары ослабевала, а Мигель, наигравшись, засыпал.
Пансион, где жила Аманда со своим братом, находился в ветхом доме, который полвека назад, возможно, и обладал известным блеском, но утратил его, по мере того как город стал строиться на отрогах Кордильер. Сперва дом заняли арабские торговцы, которые добавили ему претенциозные фризы из розового гипса, а позже, когда арабы сосредоточили свою торговлю в турецком квартале, владелец превратил его в пансион, разделив на плохо освещенные комнаты, тоскливые, неудобные, с низкими потолками, – для съемщиков с небольшими средствами. В узких и сырых переходах вечно царил смрад дешевых супов и тушеной капусты. Дверь открыла хозяйка пансиона собственной персоной, рослая, огромная женщина с тройным величественным подбородком и восточными глазами, утопающими в окаменевших складках жира. На каждом пальце у нее были кольца, и жеманилась она, как послушница.
– Здесь не принимают посетителей противоположного пола, – сказала она Николасу.
Но тот расплылся в неотразимой улыбке, поцеловал ей руку, не отпрянув от облупившегося красного лака на грязных ногтях, пришел в восторг от колец и сообщил, что он двоюродный брат Аманды. Тогда она, побежденная, извиваясь и кокетливо хихикая, со слоновьей грацией повела его по пыльным лестницам на третий этаж и указала на дверь Аманды.
Аманда лежала в постели, укрытая полинявшей шалью, и играла в шашки с Мигелем. Она выглядела настолько бледной и похудевшей, что трудно было ее узнать. Аманда посмотрела на Николаса, не улыбаясь, и даже жестом не давая понять, что рада его приходу. Зато Мигель встал перед ним, подбоченясь.
– Наконец-то ты появился, – сказал ему мальчик.
Николас подошел к кровати и попытался вспомнить прежнюю смуглую Аманду, пахнущую фруктами, Аманду их встреч в темноте закрытых комнат. Но в свалявшемся платке на серых простынях лежала незнакомка с огромными блуждающими глазами, которая сурово смотрела на него.
– Аманда, – пробормотал Николас, взяв ее за руку.
Эта рука без колец и браслетов казалась такой беспомощной, словно лапка умирающей птицы. Аманда позвала брата. Мигель подошел к кровати, и она шепнула ему что-то на ухо. Мальчик попятился к двери, с порога бросил последний злой взгляд на Николаса и вышел, бесшумно закрыв дверь.
– Прости меня, Аманда, – пролепетал Николас. – Я был очень занят. Почему ты не сообщила мне, что больна?
– Я не больна, – ответила она. – Я беременна.
Это слово хлестнуло Николаса, как пощечина. Он отступил так резко, что спиной уперся в оконное стекло. С того дня, когда он в первый раз снял с Аманды одежды, гладя в темноте ее тело и мечтая о его тайнах, он предположил, что у нее достаточно опыта, чтобы избежать неприятностей и не превратить его в отца семейства в двадцать один год, а ее – в мать-одиночку двадцати пяти лет. У Аманды были возлюбленные и раньше, и она первая заговорила о свободной любви. Она придерживалась непреложного принципа, согласно которому они останутся вместе, пока будут испытывать симпатию друг к другу, без пут и обязательств на будущее, как Сартр и Бовуар. Эта договоренность, которая поначалу шокировала Николаса, потом оказалась очень удобной. Беспутный и веселый, он пустился в любовное плавание, не думая о последствиях.
– Что же теперь делать?! – воскликнул он.
– Разумеется, аборт, – ответила Аманда.
Николас испытал крайнее облегчение. Он еще раз избежал бездны. Как всегда, когда он играл на краю пропасти, рядом с ним появлялся кто-то другой, более сильный, чтобы взять на себя все заботы; так было и в колледже, когда он во время перемен сталкивал мальчиков друг с другом, пока они не набрасывались на него, а в последнее мгновение, когда страх парализовывал его, прибегал Хайме и защищал брата, превращая ужас в радость, позволяя ему скрыться среди колонн в патио и выкрикивать оскорбления из укрытия, пока брат пускал кровь из носа и раздавал тумаки с молчаливым упорством машины. А теперь Аманда приняла ответственность на себя.
– Мы можем пожениться, Аманда… если хочешь, – пробормотал он, стараясь показать себя с лучшей стороны.
– Нет, – возразила она, не колеблясь. – Я недостаточно люблю тебя для этого, Николас.
Чувства его резко переменились, потому что такая возможность не приходила ему в голову. До сих пор его никогда не отвергали и не покидали, и в своих увлечениях он проявлял возможную тактичность, чтобы ускользнуть, не нанося оскорбления очередной девушке. Он вспомнил о трудных обстоятельствах, в которых оказалась Аманда, одинокая, ожидающая ребенка. Он подумал, что одно его слово могло бы изменить судьбу молодой женщины, превратив ее в супругу одного из рода Труэба. Эти соображения промелькнули у него в голове, и он тотчас почувствовал себя пристыженным и покраснел, поймав себя на подобных мыслях. Аманда вдруг показалась ему великолепной. Ему пришли на память все чудесные мгновения, которые они пережили вместе, когда бросались на землю, передавая друг другу трубку, вместе испытывая головокружение. Смеялись от этой травы, пахнущей сухим конским навозом и вызывающей легкие галлюцинации. Вспомнил о занятиях йогой и о медитации вдвоем, когда они сидели друг против друга, в полной расслабленности, смотря в глаза и бормоча слова на санскрите, пытаясь достичь нирваны; о том, как они ускользали от чужих взглядов, затаившись среди кустарника в саду, неистово отдаваясь друг другу. Вспомнил о книгах, которые они читали при свете свечи, о бесконечных кружках, где спорили о философах-пессимистах, о неистовых попытках сосредоточиться, чтобы привести в движение стол о трех ножках, в то время как Клара смеялась над ними. Он упал на колени у кровати, умоляя Аманду не покидать его, простить, остаться с ним, как если бы ничего не произошло, ведь это не более чем досадное происшествие, которое не может испортить неприкосновенную суть их отношений. Казалось, она не слушала его. Она гладила его по голове по-матерински и как-то отстраненно.
– Это бессмысленно, Николас. Разве ты не видишь, что душа у меня старая, а ты еще ребенок? Ты всегда будешь ребенком, – ответила она.
Они ласкали друг друга, не загораясь и мучая мольбами и воспоминаниями. Вкушали горечь разлуки, они предчувствовали ее, но все же не могли смириться. Аманда поднялась с кровати приготовить чай, и Николас увидел, что вместо ночной рубашки на ней нижняя юбка. Она очень похудела, ее икры казались трогательными. Она ходила по комнате босиком, набросив на плечи шаль, с распущенными волосами, хлопотала около газовой плитки на столе, который был и письменным, и столовым, и кухонным. Он заметил беспорядок, в котором жила Аманда, и вдруг подумал, что до сих пор ничего не знал о ней. Он и раньше предполагал, что у нее нет семьи и что она живет на скудное жалованье, но он был неспособен вообразить себе истинное положение. Бедность представлялась ему абстрактным и далеким понятием, касающимся арендаторов в Лас-Трес-Мариасе или индейцев, которым помогал его брат Хайме. Аманда, его Аманда, такая близкая и знакомая, была чужой. Он смотрел на ее одежду, которая на ней казалась когда-то маскарадным костюмом королевы, а теперь, свисающая с гвоздей на стене, выглядела унылым тряпьем нищенки. Он видел ее зубную щетку в стакане на ржавом умывальнике, школьные ботинки Мигеля, начищенные сапожным кремом, давно потерявшие первоначальную форму, видел старую пишущую машинку рядом с плиткой, книги среди чашек, разбитое стекло в окне, закрытое листами из журнала. Это был другой мир. Мир, о существовании которого он не подозревал. До сих пор для него по одну сторону находились нищие, по другую – такие люди, как он, а между ними он поместил Аманду. Он ничего не знал о молчаливом среднем классе, который бился между бедностью и желанием соперничать с богатыми негодяями, к каковым относился и он. Николас смутился и покраснел, думая о ее стараниях казаться экстравагантной, чтобы не заметна была ее нищета, а он, в полном неведении, не помог ей. На ум пришли рассказы отца о его детстве, в его возрасте он давно работал, чтобы содержать мать и сестру. Впервые Николас смог сопоставить назидательные речи отца с реальностью. Он понял, что такой была и жизнь Аманды.