Однажды появился Мигель. Она входила в дом в разгар сиесты, когда он вышел ей навстречу. Он ждал ее, спрятавшись в саду, в зарослях кустарника. Мигель перекрасился в блондина и был одет в синий костюм в елочку, напоминая обычного служащего банка. Но Альба мгновенно его узнала и не смогла сдержать крика радости. Они обнялись тут же, в саду, на виду у прохожих и тех, кто, скрываясь в доме, был не прочь стать свидетелем этой радостной встречи, пока не вспомнили об опасности. Альба провела Мигеля в дом, в свою спальню. Они упали на кровать в страстном порыве, вспоминая тайные имена друг друга, которые придумали во времена их встреч в подвале, отдаваясь любви, пока не почувствовали, что разрывается душа от боли, и тогда остановились, унимая частое биение своих сердец и стараясь успокоиться. Альба внимательно взглянула на Мигеля и увидела, что перед ней совершенно незнакомый человек, у которого не только были волосы, как у викинга, но недоставало бороды и маленьких круглых преподавательских очков. Он казался сильно похудевшим. «Ты ужасно выглядишь!» – шепнула она ему на ухо.
Мигель стал одним из лидеров партизан, следуя судьбе, которую сам определил для себя с отроческих лет. Чтобы обнаружить, где он скрывается, допрашивали многих мужчин и женщин, что, точно мельничный жернов, давило на душу Альбы, а для него было, скорее, привычным ужасом войны. Он сам готов был испытать подобную судьбу, когда придет время прикрывать других. Между тем он сражался в подполье, верный своей теории, согласно которой на насилие богатых следует отвечать насилием народа. Альба, которая тысячу раз воображала, что он пойман или погиб какой-нибудь ужасной смертью, плакала от радости, вдыхая его запах, наслаждаясь его телом, голосом, его теплом, прикосновением мозолистых от оружия пальцев, его привычкой ходить, слегка волоча ноги. Она молилась и проклинала его, целовала и ненавидела из-за причиненных ей страданий и хотела умереть тут же, чтобы снова не испытывать горечь разлуки.
– Ты был прав, Мигель. Все так и случилось, как ты говорил, – призналась Альба, рыдая у него на плече.
Потом она рассказала ему об оружии, которое похитила у дедушки и спрятала вместе с дядей Хайме, и предложила отвезти его к тайнику. Ей хотелось бы отдать ему все оружие, которое они не успели выкрасть из погреба дома, но через несколько дней после военного переворота населению было приказано сдать все, что могло считаться оружием, вплоть до школьных перочинных ножей. Люди оставляли пакеты, завернутые в газеты, у церковных ворот, потому что боялись относить их в казармы, но сенатор Труэба не испытывал никакого страха, ведь его оружие было предназначено для уничтожения коммунистов, и об этом знали все. Он позвонил по телефону своему другу, генералу Уртадо, и тот прислал военный грузовик. Труэба проводил солдат до оружейного склада и там смог убедиться, онемев от удивления, что половина ящиков оказалась наполнена камнями и соломой, но понял, что если сообщит об этом, то втянет в историю кого-нибудь из своей собственной семьи или сам попадет в ловушку. Он стал извиняться, хотя никто этого не требовал, потому что солдаты не могли знать о количестве оружия, закупленного им. Он подозревал Бланку или Педро Терсеро Гарсиа, хотя порозовевшие щеки внучки заставили его в этом сомневаться. После того как солдаты увезли ящики, подписав акт о получении оружия, он взял за руки Альбу и стал трясти ее, чего никогда не делал, чтобы внучка призналась, имела ли она отношение к недостающим пулеметам и ружьям. «Не спрашивай меня о том, на что не хочешь получить ответ, дедушка», – сказала Альба, смотря ему в глаза. Больше они не возвращались к этой теме.
– Твой дедушка подлец, Альба. Кто-нибудь его убьет, как он того заслуживает, – сказал Мигель.
– Он умрет в своей собственной постели. Он уже очень старый, – ответила Альба.
– Кто убивает с помощью железа, не может умереть от удара шляпой. Может быть, я сам его убью когда-нибудь.
– Не дай бог, Мигель, иначе ты меня заставишь сделать то же самое с тобой, – зло ответила Альба.
Мигель объяснил ей, что они не смогут видеться еще очень долго, а может быть, уже не увидятся никогда. Он пытался говорить с ней о том, как опасно быть подругой партизана, хотя она и защищена именем своего деда, но Альба так плакала и с такой тоской обнимала его, что он не смог не пообещать ей даже ценой их жизней найти случай увидеться еще. Мигель согласился поехать с ней на поиски оружия и боеприпасов, закопанных в горах, потому что больше всего в своей отважной борьбе нуждался именно в них.
– Надеюсь, что они не превратились в груду железа, – пробормотала Альба. – Только бы мне вспомнить точное место, ведь с тех пор прошло больше года.
Спустя две недели Альба организовала прогулку с детьми из общественной столовой в фургоне, который ей одолжили священники их прихода. Она взяла с собой корзины с едой, сумку с апельсинами, мячи и гитару. Никто из детей не обратил внимания на то, что по дороге она подсадила в машину какого-то белокурого мужчину. Альба вела тяжелый фургон с детьми по той же горной дороге, по которой проехала когда-то с дядей Хайме. Ее остановили два патруля и заставили открыть корзины с продуктами, но заразительное веселье детей и невинное содержимое сумок отвели подозрения. Они смогли спокойно проехать к месту, где было спрятано оружие. Дети играли в пятнашки и в прятки. Мигель организовал футбольный матч, потом посадил всех в кружок и рассказывал сказки, а позже они вместе пели песни до хрипоты. Украдкой он начертил план местности, чтобы вернуться сюда со своими товарищами под покровом ночи. В этот счастливый день, проведенный на природе, они на несколько часов смогли забыть о напряжении военного времени и наслаждаться теплым солнцем в горах, слушая крики детей, которые впервые за много месяцев беззаботно играли среди камней и кустов.
– Мигель, мне страшно, – сказала Альба. – Неужели мы никогда не сможем жить как обычные люди? Почему бы нам не уехать за границу? Почему бы не убежать сейчас, пока еще есть время?
Мигель показал на детей, и Альба поняла, что он хотел ответить.
– В таком случае разреши мне уйти с тобой! – умоляла она, как уже не раз делала прежде.
– Сейчас мы не можем принимать неподготовленных людей. А уж тем более влюбленную женщину, – улыбнулся Мигель. – Будет лучше, если ты продолжишь свое дело. Нужно помогать этим бедным детишкам и их родителям, пока не наступят лучшие времена.
– По крайней мере скажи, как я могу найти тебя!
– Если тебя схватит полиция, лучше ничего не знать, – ответил Мигель.
Она содрогнулась.
В течение следующих месяцев Альба стала продавать мебель из дома. Поначалу она осмелилась вынести вещи только из нежилых комнат и из подвала, но когда все это было продано, начала уносить один за другим старинные стулья из гостиной, барочные консоли, колониальные сундуки, резные ширмы и даже столовые гарнитуры. Сенатор видел это, но ничего не говорил. Он подозревал, что его внучка собирала деньги на что-то запрещенное, подобно тому как догадывался, что она проделала с оружием, похитив его, но предпочитал как будто не знать об этом, чтобы поддерживать неустойчивое равновесие в этом шатком мире, который почти уничтожил его. Он чувствовал, что события вышли из-под его контроля, а единственное, что по-настоящему имеет значение для него, – это его внучка, которую он не должен потерять, ведь только она еще связывала его с жизнью. Поэтому, когда со стен дома стали исчезать одна за другой картины и старинные ковры, шедшие на продажу новым богачам, он тоже ничего не сказал. Он чувствовал себя очень старым и очень усталым, у него не осталось сил бороться. Граница между тем, что казалось ему хорошим, и тем, что он считал плохим, уже стиралась. По ночам, когда сон заставал его врасплох, ему снились кошмары, в которых он поджигал кирпичные домики. Он решил, что если его единственная наследница надумала разорить дом, он не станет противиться этому, потому что ему уже недалеко до могилы, а туда все равно ничего не возьмешь. Альба хотела поговорить с ним и все объяснить, но старик отказался слушать сказку о голодных детях, которые получали милостыню в виде тарелки супа от продажи его французского гобелена, или о безработных, которые вторую неделю держатся за счет продажи его китайского сервиза. Он продолжал считать, что все это было чудовищными происками международного коммунизма, но нельзя взваливать ответственность за это на плечи Альбы. Однако в один прекрасный день, когда он вернулся домой и не увидел портрета Клары, висевшего при входе, он решил, что дело переходит границы его терпения, и рассердился на внучку.
– Черт возьми, где портрет твоей бабушки?! – прорычал он.
– Я продала его английскому консулу, дедушка. Он сказал, что передаст его в один из музеев Лондона.
– Я запрещаю тебе выносить из этого дома хоть что-нибудь! С завтрашнего дня у тебя будет счет в банке на булавки, – ответил он.
Вскоре Эстебан Труэба осознал, что Альба была самой дорогой женщиной в его жизни и что целый гарем куртизанок не стоил бы так много, как его внучка с зелеными волосами. Он не стал упрекать ее, потому что снова наступили времена, когда чем больше он тратил, тем больше получал. С тех пор как он оставил политическую карьеру, у него с излишком хватало времени для коммерции, и он подсчитал, что, вопреки всем своим прогнозам, умрет довольно богатым. Он помещал свои деньги в новые финансовые предприятия, которые обещали вкладчикам потрясающее увеличение вкладов за одни сутки. Он обнаружил, что богатство стало вызывать в нем отвращение, потому что уж очень просто оно доставалось, а стимула растрачивать его не было, и даже удивительный талант расточительности его внучки не опустошал карманы. С воодушевлением Эстебан Труэба восстановил и улучшил имение в Лас-Трес-Мариасе, но постепенно утратил интерес к каким бы то ни было предприятиям, так как заметил, что при новой экономической системе не нужно было прикладывать силы и что-либо производить, ведь деньги и так присоединялись к деньгам и без всякого его участия банковские счета росли день ото дня. Поэтому, получая проценты, он решился на шаг, который никогда даже не воображал совершить в своей жизни: каждый месяц он посылал чек Педро Терсеро Гарсиа, который вместе с Бланкой нашел убежище в Канаде. Там наконец-то исполнилось их желание жить в мире разделенн