Меня тянет за эти шторы, но воспоминания о комнатах стираются и от этого становятся нужнее. Я их недолюбила.
Коридор поворачивает, рисуя локоть. Там из фонтана Венеры, украшенного лепниной, мелодично, будто ребенок мочится, льется парфюмированная вода с запахом имбиря. Сразу же за поворотом располагается Серебряная комната. Она похожа на коробку с конфетами и заклеена с пола до потолка обоями с нарисованными сливами. Размеры здесь лилипутские: сразу обращаешь внимание на кровать, растянувшуюся от одной стены до другой. В глубине, под балдахином с вышитыми на нем звездами, маленькое оконце пропускает теплый поток воздуха со двора и детские песенки, звучащие во время перемены. За последней дверью спрятан умывальник, обложенный с двух сторон стопками полотенец. В этом месте Дома сливаются все ароматы, которыми мы пытались замаскировать запах тел, и нос настолько полон ими, что начинает кружиться голова. Появляется непреодолимое желание упасть на кровать и подползти к окну. Полотна на стенах — единственные свидетели этого бреда — кажутся галлюцинациями. Может быть, это от того, что в нормальном мире им нечего было бы делать друг рядом с другом: гравюра Камасутры, объявление о бале эпохи «безумных лет» и копия работы Тамары де Лемпицки, — все посреди сиреневых занавесок. Мы находимся на грани несварения желудка: в этой комнате тискаются как в истерике, а следом идет тишина, которую тяжело прервать. При выходе из комнаты неестественный вид коридора дарит ощущение прогулки в лесу.
Дальше за Серебряной комнатой одна из дверей ведет к шкафу с решеткой, на которой висит замок. Изначально задумывалось, что здесь будут держать мужчин взаперти во время сессий господства и подчинения. Я помню, как ее подсвечивали красной лампочкой, но после стало понятно, что не очень практично дрессировать кого бы то ни было на виду у всех — в коридоре, где маячат девушки и нагие мужчины, выходящие из ванной. Отныне, если открыть дверцу, скрипящую, как в настоящей башне, можно найти две картонные коробки со сложенными туда вещами, принадлежавшими когда-то девушкам: туфли без пар, дешевые корсеты, трусики и бюстгальтеры. Содержимое пахнет пылью и потными ногами, но от этого запаха не тошнит.
Рядом, между этой клеткой и Студией, находится ванная для мужчин. Претенциозный и крайне уродливый пол выложен серым мрамором с черными и золотыми разводами. Он настолько скользкий, что его пришлось застелить банным ковром, чтобы таким образом гарантировать безопасность пожилым или неуклюжим клиентам. Когда солнце светит под правильным углом, общая картина производит довольно внушительное впечатление, а пол похож на неподвижный пруд, по которому скользят гигантские кувшинки. Душевая кабинка, туалеты в глубине и застекленная репродукция поцелуя Пигмалиона и Галатеи. Почти невидимая, над дверью находится небольшая кнопочка, на которую нажимают, когда омовения закончены. Тогда в женском зале раздается звоночек, предупреждающий соответствующую даму, что ее клиент готов вернуться в комнату. Система с кнопками во всех комнатах минимизирует риск встречи между героями одного романа: сотрудником и начальником, мужем и братом жены, матерью и сыном. Хотя стоит признать, что не все девушки и не все клиенты настолько скрупулезны, и подобным парочкам нередко случается встречаться. Девушки тогда пытаются скрыть смех, довольные своим правом на законное и объяснимое равнодушие, а мужчины виновато опускают голову, пока временные подружки безжалостно подталкивают их к удачно находящимся рядом комнатам-крепостям.
В конце коридора расположена Студия. Когда Дом закрыли, какой-то анонимный оригинал полностью выкупил ее за ничтожную цену. Мне нравится воображать, что это был каприз бывшего клиента, который чувствовал себя как дома между мольбертом и бамбуковыми тростями, однако, вероятнее всего, это был хозяин другого борделя, пожелавший заполнить чем-то свое учреждение. Все внутри этой комнаты красное и черное. На полулежит нескользкий линолеум, на стенах — черный кожзаменитель и краска цвета свежей крови. К одной из них приставлен стол, на котором топорщатся обычные и кожаные плетки, а также другие предметы разных форм и цветов — все, что человеческий мозг смог придумать для своего зада. Сразу у входа стоит кресло из лакированной кожи, которое при свете солнца показалось бы жалким: его старательно латали черным и серебряным скотчем. Сидя в кресле, достаточно протянуть руку, чтобы дотянуться до лежащего на стеклянном столике английского журнала, специализирующегося на женском господстве, — Victoria. Никто никогда не менял выпуск на столе на новый: на обложке все та же голая тетка в мехах и белых ботфортах. Такую литературу заказывают в не привлекающей внимания упаковке, и кто-то наверняка мастурбировал на нее лет двадцать назад. В журнале можно найти пожелтевшие фотографии мужчин с голыми задницами, которых оседлали дамы строгого вида, заставляющие их вылизывать покрытые грязью каблуки. Чтобы быть уверенным, что от читателей не укрылся смысл, недокормленный писатель сочинил сопутствующую картинкам смешную историю с большим количеством диалогов, в процессе написания которых сам он, наверное, заливался от смеха и потел от стыда. Однако обезвоженный эрекцией мозг читателя, несомненно, не улавливал смыслы, зашитые отменным диалогистом. Напротив глубокого кресла стоит странный физкультурный козел с дыркой: я так и не поняла, что это отверстие должно было пропускать. Два огромных зеркала бесконечно отражают человека, связанного здесь или на скамейке под окном. В углу — кругленький комод с полками, забитыми веревками и потрясающими, не уступающими один другому инструментами. А еще с таким разнообразным набором наручников и цепей, что никогда не знаешь, что выбрать, и в итоге или все время пользуешься одними и теми же, или вытаскиваешь инструменты из глубины наружу, как чередуют тарелки в стопке. Чаще всего клиентов отводят в Студию в период завала: большая часть из них не осмеливается там даже присесть, боясь таким образом негласно согласиться с выбором комнаты. Мужчины побаиваются Студии, а девушки заходят туда позвонить, а потом долго, смотря в зеркало, выравнивают шов на чулке с подвязкой. С потолка падает красный свет: он давит на мужчин, зато льстит коже девушек, играя тенями на их лицах и заставляя глаза блестеть.
Я поворачиваю обратно и возвращаюсь к театральному занавесу, из-за которого доносятся смех и перешептывания. В этом самом месте мне часто доводилось мечтать о том, чтобы стать мужчиной. Правда, в таком случае я не смогла бы ни проскользнуть за штору, ни расхаживать по лабиринту Дома — я не узнала бы девяносто процентов души этого места. Конечно, я могла бы коварно подглядывать за тем, что происходит в женской ванной: заметить умывальник, куда они с щедростью жевателя табака выплевывают жидкость для полоскания рта, и обожествляемое всеми биде. Увидела бы Хильди на корточках, чьи завивающиеся волоски между ног двигаются в ритме ее руки, пока она жалуется на последнего клиента-тормоза, который никак не мог кончить, или Гиту, грубыми движениями обтирающую себя полотенцем и рассказывающую о своем посетителе, — настоящие торговки рыбой, оказавшиеся в телах молодых куртизанок. Я бы не смогла, будучи мужчиной, проследовать за ними, когда они топчутся по направлению к большому женскому залу с еще спущенными к щиколоткам трусами, не увидела бы, как их мимоходом обнимает пурпурная штора. Я не посетила бы постоянно задымленную кухню, где девушки обедают и болтают, создавая гвалт, как на базаре, не увидела бы, как они одним движением руки смахивают со стола крошки, чтобы опустить туда свою задницу, не посмотрела бы в окно, откуда доносится шум разбитого на площади рынка. Не увидела бы большое зеркало на ножке, стоящее у входа на кухню, а перед ним — Эсме в костюме в те минуты, когда она, выпотрошив все содержимое косметички себе на колени, рисует провокационные брови, ради которых некоторые клиенты приезжали сюда из глубин Бранденбурга.
И самое главное — в моей голове недоставало бы общего плана зала, открывающегося с его порога. Я часто стояла здесь, застыв, в стороне от оживления, наступающего во всем борделе после звонка в дверь. Время останавливалось для меня одной, и я набивала свою голову картинками. На них — диваны в форме буквы L, за их спинками — нагромождение шкафчиков высотой до потолка. Агнета сидит рядом с высоким шкафом, набитым книгами, которые мы успевали читать лишь по диагонали. Биргит перелистывает страницы романа и одновременно пытается не упустить сказанного в споре между Фауной и Тинки. Одна из них стоит посередине комнаты и дергает пирсинг в своем пупке, а вторая курит на балконе, развернув грудь в нашу сторону. Ноги Биргит подогнуты, и в трусах с глубокой выемкой образовалась складка на уровне половых губ — мы уже привыкли к подобному спектаклю, но он все же всякий раз ненадолго захватывает мое внимание, как и пышные груди Фауны почти прозрачной белизны. Так я неподвижно застывала перед этими не смотревшими на меня полуголыми дамами. В течение двух лет я казалась себе мужчиной, переодетым в женщину, так хорошо замаскированным, надо сказать, что, проходя мимо них, я получала немного нежного, впрочем, похабного, внимания: более или менее гулкие хлопки по заднице, поглаживание по макушке, немного напоминающее материнское, от которого художественный беспорядок на моей голове становился только лучше. Не думаю, что они хоть раз заподозрили во мне любопытство порочного ребенка или сладострастие, которое охватывало меня порой при взгляде на бикини одной из девушек в то время, как она красила ногти на своих ногах. Если бы они и почувствовали что-то такое, наверняка не придали бы этому большого значения, как и подобает женщинам, чье ремесло — быть красивыми для чужих глаз, женщинам, которых больше не беспокоят более или менее грациозные движения собственных тел.
На окруженном диванами журнальном столике всегда беспорядочно валяются книги и тарелки или наушники, оставленные девушками, которых клиенты отвлекли от музыки. У стены, зажатый шкафчиками, стоит стол, где лежат бумаги домоправительницы и стоят два телефонных аппарата в дополнение к ее личному сотовому и тому, по которому с ней связываются хозяйка, служба эскорта и разнорабочий, вечно неспособный отыскать свои инструменты в забитых ерундой ящиках. На уровне стола вывешен список комнат, куда девушки записывают время прибытия и ухода мужчин. Их фальшивые имена отмечают на стикерах, которые будут отклеены в конце дня, оставляя на стене лишь количество клиентов и собранную сумму. Другой список указывает, какой специализацией обладает каждая из работниц борделя. Этот документ